Красная тетрадь - Беляева Дарья Андреевна - Страница 60

Надеюсь, такого больше не повторится.

К сожалению, у меня случилось еще два припадка. Ночью и утром. Эдуард Андреевич сказал, что это не очень хорошо, и мое тело выдает слишком сильные реакции. Хотя теперь я стал выносливее обычного человека, все-таки я могу таким образом погибнуть, если мне очень не повезет.

Я спросил:

– Могу ли я стать бесполезным из-за припадков?

– Скорее всего, твой мозг будет восстанавливаться довольно быстро. Вряд ли эти припадки приведут к значительной деградации.

– Нет, – сказал я. – Прошу прощения, я спросил не так. Я имел в виду именно бесполезным. Когда у товарища Шиманова, папы Бори и Володи, начались такие припадки, его отправили обратно на Аврору. Это ведь неудобно в бою.

Эдуард Андреевич помолчал с полминуты, а потом сказал:

– Уверен, для тебя смогут найти дело.

Я сказал:

– Но я собираюсь быть героем.

– Лучше бы ты беспокоился о своем здоровье.

– Здоровье меня совсем не беспокоит!

Я чуть не плакал, мне стало так невероятно обидно. Эдуард Андреевич прописал мне противосудорожные препараты и сказал, что припадки вполне могут быть временным явлением, а редкие припадки, не чаще одного раза в полугодие, встречаются у десяти процентов солдат.

Я сказал:

– Но у меня уже было три припадка.

– Все происходящее для твоего организма – шок, Жданов. Твой мозг изначально был склонен выдавать судорожную активность.

Масла в огонь подлил Боря, он все смеялся и говорил:

– Вот! Вот! А какой ты психопат, а? Эпилептоидный! Это все изначально было понятно! Доктор Шиманов никогда не ошибается.

И я вдруг сильно схватил его за запястье, так, что от неожиданности Боря даже вскрикнул. Нас разнял Володя.

– Оставь человека в покое, Борька, – сказал Володя. – Не видишь, болеет человек.

– Я не болею, – сказал я.

Володя сказал:

– А даже если и не болеет, все равно ты Арлена задолбал.

Боря сказал:

– На правду не обижаются.

– Правда глаз не колет, – сказал Андрюша.

– Это-то ты к чему вообще? – взвился я.

И так я на всех почему-то обиделся (хотя дело, скорее, было во мне, в моем состоянии), что попросил у Максима Сергеевича разрешения погулять в городе, и он неожиданно мне разрешил.

Я спросил:

– Вы уверены, что хотите мне разрешать? Вдруг я попаду под машину или утону?

Максим Сергеевич сказал:

– Возможно, ради этого все и затевалось.

И хотя он сказал все в своем обычном стиле, я снова испытал обиду и ушел. Я даже хотел перейти дорогу на красный свет, но не смог.

Мне было так плохо, и я чувствовал, что совершенно никто не может мне помочь.

Тогда, в надежде справиться со своими чувствами, я отправился на почту, чтобы позвонить маме.

Я хотел рассказать ей все, но уже на середине дороги передумал. Мне просто хотелось услышать ее голос.

Я зашел в красивую, обшитую ярким налаченным деревом телефонную кабинку, опустил монетку в автомат, жадно ее сглотнувший, и стал набирать номер.

Монеток у меня имелось не так уж и много, они блестели на ладони и ярко, кисло пахли.

Мама взяла трубку быстро – через два гудка.

Я сказал:

– Привет.

Она сказала:

– Арлен!

Я испугался, мне показалось, ей плохо.

И я не знал, как утаить от нее, что я волнуюсь и боюсь. В письмах это получалось легче.

– Как ты? – выдохнула она.

– У меня не так много монеток, мама, – сказал я.

Шума не было, в кабинке стало душно. Я молчал и водил пальцем по металлическому корпусу телефона.

Мамин голос, чистый и так бесконечно мною любимый, звучал в телефонной трубке ясно и красиво.

Она спросила:

– Почему ты молчишь?

Я сказал:

– Просто хочу послушать твой голос. Я соскучился.

На самом деле я не мог ничего ей сказать. Не потому, что это какая-нибудь военная тайна, а потому, что я не должен причинять ей боль. Потому что я мог причинить ей боль так легко.

– Тебе плохо? – спросила она. – Тебе больно?

Я сказал:

– Нет, все хорошо, просто я решил позвонить. Просто подумал, что ты будешь рада меня услышать.

Еще одна монетка исчезла в автомате.

– Я тебя люблю, – сказала мама.

Я сказал:

– Я хочу собаку. О ком-то заботиться. Но теперь уже поздно, наверное?

– Ты будешь надолго уезжать.

– Да. А ты не хочешь собаку? Ты будешь ее любить?

Мама засмеялась, сказала:

– Какой ты у меня хороший. Конечно, конечно.

– Собака Найда, если не ошибаюсь, я тебе об этом писал, родила щенков. Я хочу взять одного щенка. Я привезу его домой.

– Это замечательно. Это будет твой мне подарок.

– Да, мама, – сказал я. Еще одна монетка исчезла в автомате.

– Тебе больно? – повторила мама.

Я сказал:

– Нет, совсем не больно. Все идет хорошо.

Мне вовсе не нравилось врать, но иначе я совсем расстроил бы свою маму.

Она сказала:

– У тебя такой красивый голос, Арлен.

Я сказал:

– И я тоже очень соскучился, тоже так рад тебя слышать.

– Но, мне кажется, ты грустный.

– Совсем нет. Просто тоскую по дому.

– Здесь все так пусто без тебя.

– Я много о тебе думаю. Ты мне снишься.

– Конечно, Арлен.

Я вдруг понял, что в любой другой момент обсудил бы с ней соседей или империалистическую бойню, которая бесконечно длится на других планетах, социалистическую доктрину как достояние всех народов Вселенной, да и вообще много есть тем для разговора, которые мама охотно поддерживает.

А тут вдруг я говорил вещи очень простые и очень странные.

Мама это тоже заметила.

Она сказала:

– Соседи ведут себя более или менее прилично. Странностей ни за кем не замечено.

– Хорошо, – сказал я. – Ты должна поддерживать порядок. И в случае чего-либо подозрительного, доложи куда следует.

– Конечно!

– Не забывай, что на каждом из нас лежит ответственность.

– Не забываю.

– Всем станут доступны все блага, созданные человечеством, только тогда, когда все прогрессивное сообщество возьмет на себя ответственность прекратить империалистическую бойню и займется конструктивным созданием нового порядка под руководством партии.

– Конечно, милый.

Я сказал:

– Ты меня учила.

Она сказала:

– Я хорошо тебя научила.

Еще одна монетка, снова мамин голос. Так бесконечно любимый.

Я сказал:

– Теперь времени у меня мало. Нельзя занимать телефон надолго. Нужно всегда думать о других. За мной девушка стоит, ей позвонить надо.

– Я люблю тебя.

Я хотел спросить, не стало ли все в мире хуже из-за моего рождения.

Но все-таки я не стал спрашивать.

Я сказал:

– Я тебе должен написать письмо, но пока не могу собраться.

Она сказала:

– Не спеши, я же знаю, что ты в порядке, я же тебя слышу.

– Пока, – сказал я.

– До свиданья, Арлен!

Я положил трубку, открыл дверь кабинки, впустил девушку, которая тут же скормила автомату монетку и принялась набирать номер, на лице у нее сияла улыбка.

Всегда в первую очередь надо думать о других, иначе мы навсегда останемся отсталым обществом с высоким уровнем социального неравенства.

Я вышел на улицу, аккуратно перешел дорогу и пошел на набережную. Хотелось посмотреть на море. Меня переполняли невеселые мысли.

До моря я не дошел, вскоре сел на скамейке и смотрел на людей, гулявших, покупавших мороженое и разные сувениры. Это о них я должен был думать в первую очередь, но все равно меня волновал я, мои горести, заботы и печали.

Люди на море обычно очень счастливые, и это радует. Редко кто идет грустный, многие улыбаются и смеются.

Я тоже постарался улыбнуться, где-то я читал, что, если улыбнуться – настроение улучшится. И улыбка – первый шаг в борьбе с грустью.

С другой стороны, один на скамейке, с этой улыбкой я бы смотрелся глупо. Да она и не вышла.