Ребенок для Зверя (СИ) - Зайцева Мария - Страница 23

Он так властно и однозначно добавил это слово, что я вся загорелась румянцем, вздохнула прерывисто, Азат услышал это вздох и довольно рассмеялся. Ему нравилось меня смущать, нравилось делать что-то такое со мной, неприличное, о чем никогда никому не расскажешь, а потом намекать на это… От такой недосказанности, понятной лишь нам двоим, у меня постоянно терялся словарный запас, а муж выглядел невероятно довольным.

— Ко мне Рахмет зашел, сладкая, перезвоню, — сказал Азат.

На заднем фоне отчетливо прозвучал “салам” Саюмова, потом какое-то шуршание, и я поняла, что муж не отключил связь…

Что меня остановило от нажатия на красную кнопку? До сих пор не понимаю, не могу осознать. Судьба вела, наверно.

Я просто держала трубку у уха и слушала разговор мужчин.

Пару предложений о делах, которые я не особенно поняла, что-то о новом офисе, потом неразборчиво… Я   уже хотела положить трубку, но затем услышала свою фамилию.

— Перозовы… — выдохнул Рахмет с горечью, как мне показалось.

— Ничего. Воспитать можно, — ответил Азат, а я замерла, не понимая, о чем он. Кого воспитать? Меня? Меня?

— На крайний случай, если женщина дурит, можно дождаться, пока родит, а потом…

— Что именно?

Я поразилась, насколько холодным был голос мужа в тот момент, как сильно он отличался от низкого, хриплого воркования, которое слышалось совсем недавно в трубке.

Он… Обо мне так холодно? Трубка тряслась в моих руках, на глаза наворачивались слезы. Я упрямо сжимала губы и лихорадочно вслушивалась в разговор, не предназначенный для моих ушей.

— Потом ее услать в дальнее имение, а сына — в пансионат. Пусть воспитывается правильно. Мужчиной. Воином. Такая легкомысленная женщина, по клубам шастающая, не достойна воспитывать сына.

У меня все в груди оборвалось.

Они обо мне.

Конечно, обо мне! Мы познакомились с Азатом в клубе, и он потом долго не мог поверить, что я там оказалась случайно!

Но мне казалось, что я смогла его убедить, в итоге… А оказывается… Оказывается, он все это время обманывал? Но зачем? Зачем?

— Как-то… Жестоко вот так отсылать, — задумчиво говорит Азат.

— К тому времени уже надоест… И не жалко будет.

— Думаешь? — сомневается мой муж.

— Знаю, — коротко отвечает Саюмов, — такие женщины сладки, как пахлава, но приедаются быстро… А вторую надо брать чистую, следить уже серьезнее…

— Да, пожалуй, ты прав… — задумчиво отвечает Азат… — чтоб история не повторилась…

Больше я не могу слушать, телефон падает из рук, благо, на пушистый ковер, не разбивается, а просто выключается.

И я рядом с ним.

Выключаюсь.

— Интересно, сладкая? — голос Азата пробивается в мои мучительные воспоминания, заставляет вздрогнуть.

Я непонимающе хлопаю ресницами, смотрю в окно, осознавая, что , оказывается, задмуалась так глубоко, что пропустила часть пути, и теперь не узнаю мест, по которым мы едем.

Похоже, это  еще город, но милые коттеджи по обеим сторонам дороги, оформленные в едином стиле, указывают,  что мы в каком-то отдельном комплексе, из тех, что отстроены недавно,  и дома в них стоят запредельные суммы.

Я никак не комментирую вопрос Азата, напряженно осматриваюсь, гадая, каким способом мне выбираться отсюда. Такси, скорее всего, будет очень дорого… Не могу себе позволить.

Достаю телефон, ловлю сеть, определяя локацию и автобусные маршруты.

Тяжелая лапа с невероятной легкостью вытаскивает из моих пальцев сотовый:

— Не переживай, сладкая, я отвезу тебя назад, — белозубо усмехается Азат в ответ на мой возмущенный взгляд и добавляет через многозначительную паузу, — потом.

Я сжимаю губы, внезапно уставая от напряжения. Ну вот что он хочет этим своим “потом” сказать?

А есть ли смысл гадать?

Никакого.

Играет опять, Зверь проклятый, наблюдает, как мышка о прутья клетки бьется. Не доставлю ему удовольствия.

Сажусь ровнее, дышу спокойней.

И ощущаю на себе горячий, внимательный взгляд. Не ожидал такой реакиции, Зверь?

— Красивая… — почему-то голос его звучит немного сдавленно, словно… Словно не хочет Азат признаваться. Даже себе.

Разворачиваюсь смотрю на него, опять же, никак не комментируя услышанное.

— И другая, — говорит он, внимательно разглядывая меня, и необходимо приложить серьезные усилия, чтоб не поддержать всего этого посыла. Не податься к нему, стремясь увидеть, что же за такие болючие искры в глубине жестоких глаз? Или они мне только кажутся? Обманываться хочу? Такая слабая? Такая глупая?

— Мне надо позвонить няне, — спокойно отвечаю ему, — верни, пожалуйста, телефон.

— Потом позвонишь, — Азат вертит в руках дешевую китайскую игрушку, хмурится, — он рабочий вообще? Муж не может нормальный купить, а не это дерьмо?

— Меня устраивает, — хмуро говорю, пытаясь все же забрать телефон, но Азат отводит руку чуть в сторону, и теперь, для того, чтоб получить свою вещь обратно, нужно практически лечь на него. Нет уж. Обойдется, — верни. У меня сын маленький, надо постоянно контролировать…

— В его возрасте рядом должна быть мать, а не чужой человек, — раздраженно рычит Азат, швыряя мне в руки телефон, — о чем вообще думает твой муж?

— Тебя это не касается, — сухо отвечаю я, не показывая, как резанула фраза про возраст… В этом возрасте — да. А потом? Потом можно и без мамы?

Набираню Аню, получаю исчерпывающий отчет о том, как Адам покушал, поспал, поиграл, порисовал, опять покушал, опять поспал…

Говорю, что чуть-чуть задержусь,  и отключаюсь.

Азат задумчиво смотрит на меня:

— Рисует? Сколько ему, говоришь?

Ох… Шайтан проклятый! Услышал! Мороз по коже бьет ознобом, губы пересыхают, но голос звучит неожиданно твердо:

— Я уже говорила. Три месяца. И он различает цвета. Раннее развитие, не слышал?

— Да? — он качает головой, усмехается, — развитие… С чужим человеком, все время один. Ты — плохая мать, Наира. А твой муж — плохой отец.

— Зато ты был бы самым лучшим! — все же не сдерживаю я сарказм, очень уж уязвил он меня этим “плохая мать”! Вот кто бы говорил!

— Да, — отвечает Азат медленно, растягивая гласные, и теперь акцент прорезается отчетливо, жутковато даже. Я знаю, что это значит.

Это значит, что он себя еле держит.

— Я был бы. Самым лучшим. — Он сейчас  говорит отрывисто, акцент бьет по нервам, а лицо неожиданно оказывается прямо напротив моего. В ужасе и оторопи смотрю в черные жерла зрачков. — Я бы тебя на руках носил. Я и носил! Носил! На землю не давал ступать! И для ребенка своего сделал бы все! Все! Глаз бы с него не сводил! — Он уже не сдерживается, рычит мне в лицо, да так жутко, так страшно! Слова все короче, переходит на родной язык, и эмоциональность повышается в разы, — Я бы для вас весь мир… Все! Все! А ты… На что ты это променяла? На что? На это? Это?

Азат вырывает у меня из пальцев телефон и резко сжимает ладонь.

Пластик хрустит у него в кулаке, на юбку мне сыплется крошево.

— Дешевые вещи, тяжелая жизнь, с утра до ночи, ребенок с чужим человеком, мужа нет рядом, денег нет! Ничего нет у тебя, Наира, — он неожиданно начинает хрипеть, низко так, тоже жутко, но уже по-другому. Такая боль в его тоне, что даже оскорбительные слова за ней прячутся. И в глазах его — боль. Меня бьет наотмашь ею, как плетью, так сильно, что хочется отшатнуться.

И я пытаюсь сделать это, пытаюсь забиться в самый угол машины, но Зверь с низким горловым рычанием, притягивает меня за предплечья к себе, смотрит страшно и напряженно:

— За что ты так, а, Наира? Я был груб? Я плохо тебе сделал? За что ты…

— Ты… Меня… Заставил… — слова с трудом даются мне, но понимание, что надо говорить, что нельзя опять поддаваться, покорной жертвой биться в его лапах, будя совершенно низменные, животные инстинкты, доминирует. И я говорю. — Я… Не… Хотела… Так…