Ребенок для Зверя (СИ) - Зайцева Мария - Страница 40

Я его не боюсь в обычном состоянии, наоборот, осознаю, что все время хочется держаться ближе.

Смотреть на него, отмечать каждый взмах ресниц, каждый взгляд,  брошенный на сына, каждую улыбку…

Этим вечером, после того, как он, не выдержав разлуки в несколько часов, взял меня прямо у стены прихожей, мы впервые оказались наедине, на моей маленькой кухне.

Я кормила Азата приготовленным мною ужином, совершенно простым, куда там до изысков, к которым он привык на родине! Мы общались, разговаривали о чем-то повседневном: Адаме, работе, старательно избегая вопросов о том, кто мы сейчас друг для друга, и что будем делать дальше. Словно договорившись, ни я, ни Азат не хотели рушить то хрупкое единение, которое с таким трудом установилось.

Затем Азат пошел к сыну, стоял у его кроватки, смотрел. А я смотрела на него. И едва сдерживалась, чтоб не подойти ближе, не обнять.

Этот спокойный вечер до боли в сердце напоминал мне о недавнем моем мечтании: простой семье, обычных, повседневных заботах, муже, который возвращается с работы, и я кормлю его на нашей небольшой кухне.

Удивительно, оказывается, мне всегда хотелось именно этого. Никакая роскошь особняков, хозяйкой которых я была на родине, не может сравниться с этим простым, таким материальным счастьем.

Азат словно почувствовав мои мысли, развернулся ко мне, молча подхватил на руки и унес в спальню.

Мы занялись любовью, и это было так сладко, так спокойно и нежно. После бури в коридоре, когда я опомниться не успела, сказать ничего не смогла, настолько все было стремительно, этот мягкий, долгий, волнующий секс был роскошным продолжением вечера, идеальным подарком для меня.

И вот сейчас,  когда Азат смотрит на меня снизу, мягко покачивая на животе, пока еще просто длинными, ласкательными движениями, я ощущаю себя странно: он глядит так, что хочется одновременно закрыться от смущения и, наоборот, опуститься, потереться о его голую грудь своей, ощутить соприкосновение… И именно в этот момент не понимаю, чего от него ждать: он будет напорист и грубоват? Или нежен и покладист? Это загадка… И мне хочется ее отгадать. Но сначала необходимо все же прояснить еще один момент. А для этого надо собрать все силы.

— Азат… Я хотела тебе сказать… — я упираюсь ладонями в жесткий, каменный живот, живот воина, сильного мужчины, и хочется каждый кубик обвести пальцем… Но это потом, если он захочет после всего… — Я… Не замужем. Ну, то есть, я замужем, — начинаю торопиться я, ощутив, как живот под поими бедрами становится еще тверже, напрягается, — но не по настоящему… Понимаешь, я…

— Я знаю, сладкая, — спокойно прерывает меня Азат, и его слова, а , главное, его реакция,  подобны разорвавшейся бомбе.

Я замираю с открытым ртом, так и не договорив, и смотрится это, должно быть, на редкость комично, потому что Азат усмехается, придерживает меня за бедра, словно опасаясь, что сейчас соскочу и сбегу, и продолжает:

— Не обижайся… Я сегодня днем узнал, данные получил от СБ.

— Но… Как? — выдыхаю я, и в самом деле пытаясь вырваться, но железные пальцы оковами лежат на ногах и не пускают, более того, руки скользят чуть выше, большие пальцы задевают низ живота, надавливая ритмично, мягко, туда, куда я сама даже смотреть стесняюсь, и меня пробирает невольная дрожь удовольствия. Азат умеет обращаться с женщинами, а уж все мои чувствительные места знает идеально. И сейчас вовсю пользуется своими знаниями, чтоб успокоить меня.

— Я кинул запрос про эту твою Аню… Такая женщина не может просто работать няней, мне это показалось странным. Оказалось, что она — один из кураторов фонда “Надежное крыло”. А руководит этим фондом мать твоей Лауры. Дальше дело техники, как ты понимаешь…

Я закрываю лицо руками, впервые страшно жалея, что обстригла волосы, тут бы еще и завесу из них не помешало установить… Он знал. Он все время, пока мы… были в коридоре, пока ужинали, пока находились в спальне, знал… И не сказал мне! Невозможный человек! Невозможный!

— Ну что ты, сладкая? — Азат тянет меня к себе на грудь, чуть ли не силой опускает щекой на плечо.

Вздыхаю, пытаясь унять волнительную дрожь. Какой он все-таки… Я так переживала, размышляла, когда сказать, как сделать так, чтоб  помягче… И что потом будет? Пыталась предугадать его действия. И опять ничего не получилось!

Он говорит об этом так спокойно, словно никакого значения для него не имеет тот факт, что у меня нет и никогда не было никого, кроме него,  никакого другого мужичны. И надо ли упоминать про это? Наверняка тоже все уже знает…

— Знаешь… — задумчиво гудит он мне в макушку, и я ощущаю вибрацию от его слов в ухе, — сначала я охре… То есть, удивился. Разозлился, что ты столько времени мотала мне нервы опять. Неужели, нельзя было сказать раньше? Я понимаю,  что мы только недавно начали… Понимаешь, меня, да? Но все равно, я же от ревности чуть не сошел с ума, представляя тебя в постели с другим… Но потом… Потом я вспомнил, что в последнее время мне было абсолютно все равно, что у тебя есть муж, что ребенок не от меня… Понимаешь? Мне было все равно. Раньше я бы никогда… Но с тобой это все потеряло значение. Была только ты. И я готов был забрать тебя любой. Главное, чтоб согласилась. Главное, чтоб со мной… Как думаешь, это что значит?

— Не знаю… — прерывисто выдыхаю я ему в шею, и она тут же покрывается мурашками. Это так мило, такая чувствительность… Хочется проверить, как он будет реагировать, если я его тут поцелую…

Не сдерживаюсь и проверяю.

Азат вздрагивает, пальцы на моих бедрах сжимаются крепче, чуть продвигая меня вниз, туда, куда ему сейчас очень нужно.

И мне нужно.

Потому что, несмотря на злость и неловкость, то, что он сказал, может считаться за признание в любви?

Наверно, да.

— Но знаешь, они , конечно, молодцы там, в фонде… Я ведь давал задание проверять твою Лауру по всем связам. А родственные связи почему-то не отследились.

— Ее мама… Своеобразная женщина, — шепчу я, никак не противоборствуя настойчивости Азата, уже, практически, добившегося своего. Мне так сладко сейчас, так чувствительно все внизу… И хочется большего. — У нее совсем другое имя. А у Лауры в паспорте она записана по имени отца. Ах…

Азат тихо рычит, усаживая меня поудобнее, я замираю от наслаждения… И упираюсь опять руками в теплый, твердый живот.

— У этого фонда… — хрипит он, лаская меня, — широкие полномочия… Я и не знал, что они есть в нашей стране…

— Да… Ох… Они могут многое… И у них поддержка всех стран Евросоюза… Они везде есть…

— Расскажешь мне потом подробнее, — приказывает Азат, подкрепляя свои слова действиями.

— Нет уж… — я тоже умею противостоять, научилась, хотя, видит Всевышний, борьба неравная…

— Ах ты, маленькая скрытная девчонка, — рычит Азат, неожиданно переворачиваясь вместе со мной и распиная меня под собой.

Я прикрываю глаза, принимая все, что он может мне дать сейчас,  и переплавляя его ярость от моего сопротивления, в удовольствие. Наверно, это правильно, наверно, именно так и должна делать женщина: нивелировать мужскую животную ярость в сладкую, страстную негу. Переплавлять разрушительное начало в созидательное…

Я никогда не расскажу Азату, каким образом выбралась из страны, какую роль сыграл в этом фонд, которым управляет мама Лауры.

Мне хочется, чтоб женщины, которых берет под защиту этот фонд, имели возможность самостоятельно принять решение о своей дальнейшей судьбе, без давления со стороны родственников и мужа.

В конце концов, могут быть у меня секреты от мужа?

— Нет, Нэй, я не останусь…

— Но Лэй, тебе же не засчитают практику…

— И пусть. Я все равно не планирую в айти сфере работать, сама знаешь, мама зовет в свой центр…

— Лэй, но…

— Нэй, прости меня…

Я смотрю на удаляющуюся фигуру Лауры и ощущаю, как в груди все сжимается тревожно и болезненно.