Иного не желаю (СИ) - Лошкарёва Виктория Витальевна - Страница 2

Маргарита Ивановна, громко ахнув, заплакала, тоже, почему-то глядя на меня…

А завуч уже просила меня собрать вещи.

— Опять на олимпиаду посылают? — спросила одноклассница, которая сидела впереди. Я пожала плечами.

— Не знаю.

— Давай, живее, Кузнецова, —  подгоняла меня завуч… и вдруг побледнела. —   Пожалуйста, Таисия, чуть быстрее.

Я кивнула, закрывая портфель. Мы шли – нет, мы практически бежали по школьному коридору в сторону кабинета завуча, но всё равно не успели.

— Училка музыки повесилась, —  крикнул кто – то из старшеклассников. И я, резко остановившись, посмотрела на завуча.

— Мама? —  только и спросила я.

Я не потеряла сознание, не заплакала и не стала биться в истерике—  я просто смотрела на завуча, ожидая её ответа. И пожилая женщина кивнула.

Моя мама.

Я сидела в её кабинете до глубокого вечера, ожидая, когда за мной приедет отец… Но папа так и не появился. Я не знаю—  до сих пор не знаю, что с ним произошло в тот день, только за мной приехали мамины родители и, не скрывая слез, объявили, что  в свой десятый день рождения я осталось полной сиротой.

Много позже, повзрослев и пытаясь разгадать причину случившейся трагедии, я как – то подловила бабушку — и та призналась мне, что мама после родов не могла быть с мужчиной. Мол, роды были сложные, это наложилось на общее состояние…

— Что бы тебе не говорили, Тая, ты знай, они очень любили друг друга.

Я цинично усмехнулась.

— Так любили, что умерли в один день.

— Не смей, —  воскликнула бабушка. —  Не смей, Тая.

— Бабушка, я же помню, сколько у отца было женщин… в каждом дворе…

— Девочка…. Ты ещё совсем молоденькая. Твой отец всегда отличался мужским темпераментом, – заметив мой изумлённый взгляд, бабушка уточнила. – Это мне Люда рассказывала. Ему всегда требовалось много. А она…. —   Бабушка всхлипнула. —   Твоя мать после родов не могла быть с мужчиной. Вообще. Роды очень тяжелые были. То ли повредили там чего, то ли врачи что не так сделали… Ей бы время дать, чтоб оклематься, да… не утерпел твой отец.

— Отец изнасиловал маму? —  прямо спросила я.

 Бабушка вздохнула.

— Тая, ну ты… ты же понимаешь: в отношениях мужчины и женщины всегда есть тонкая грань, которую нельзя переходить. Я не оправдываю твоего отца, но они, мужчины, устроены по-другому… Они не всегда могут остановиться… вовремя.

Я иронично посмотрела на бабушку. Ну да, вовремя остановиться…. А на мой день рождение, он, получается, опять не остановился…

Я после этого ещё долго ненавидела отца, обвиняя его в уничтожении нашей семьи. Что с ним случилось в день гибели матери нам так и не сказали, лишь какой-то отцов друг, судя по всему богач, перевёл на дедушкин счет крупную сумму денег — на воспитание Таи, то есть на меня — и с этим всё. Ни тела, ни могилы.

Из всей семьи осталась только я. Испуганная, сбитая с толку, непонимающая, что произошло, маленькая десятилетняя девочка…

Я… я не помню, как жила первые годы без родителей. Бабушка и дедушка делали всё возможное, но… это было не то. Я стала ненавидеть отца, винила мать, и дерзила всем, кто окружал меня на тот момент… оценки съехали ниже некуда, и к нам уже пару раз приходили проверяющие из службы опеки.

А через пару лет у меня началось ЭТО.

 И вот тогда я вспомнила последние слова мамы о «дурной крови»: что – то звало меня, нагоняло тоску, требовало…. Выхода.

Поначалу я даже не понимала, что происходит… но чем старше я становилась, тем сильнее делалось это чувство, усиливаясь ещё и жаждой…мужского тела.

Мне было шестнадцать, когда я однажды, выходя с физкультуры, случайно кинула взгляд на снимающих футболки одиннадцатиклассников. Меня тогда словно током ударило. Я почувствовала ноющую боль внизу живота и мне захотелось… захотелось…

Что шестнадцатилетняя девочка, живущая под неусыпным надзором бабушки и дедушки – особенно бабушки — могла знать о том, что ей «захотелось».

Только где-то через полгода, а то и больше — как раз на весенних каникулах – подружка, такая же пай-девочка как и я, только немного боевее из за наличия старшего брата, показала мне видеокассету этого самого брата.

— Что это? — поинтересовалась я у Каринки.

— У Арсена стащила, — заговорчески подмигнула подружка. – Ох, недаром братец её в своем шкафу прячет, прямо за свитерами.

Я выгнула бровь.

— Ты что, лазаешь по его вещам?

— А что такого, —  возмутилась подружка. – Он всё – равно шкафом не пользуется, раз в Москву учиться уехал. А мне вещи куда – то складывать надо. Даже мама разрешила.

Я так поняла, что тетя Эмма разрешила сложить куда-то вещи Арсена… А Каринка под шумок нашла у брата компромат.

— Что там? —  поинтересовалась я.

— Хочешь, вместе посмотрим? —  предложила подружка. —   Мои завтра на юбилей к дяде едут, весь вечер никого дома не будет.

Тем же вечером, собравшись дома у Карины, мы включили видеокассету… Фильм, понятное дело, оказался только для взрослых. Карина морщилась, отводила глаза… А я впервые поняла, чего мне хотелось тогда на физкультуре. Это было желание. Мощное желание секса.

Домой тем вечером я пришла очень поздно – ходила кругами возле дома и размышляла…. Нормальные пай-девочки, вроде той же Каринки, не испытывают ничего похожего… Меня же это чувство вело словно наркотик. И я помнила историю моих родителей, особенно моего отца, который не пропускал ни одной юбки. А что, если его болезнь передалась мне по наследству?

А потом я вспомнила последний разговор с мамой – и её фразу про «дурную кровь»… И меня бросило в холодный пот.

Что если я стану как отец, которому было не важно с кем — главное: часто и много?

Я проплакала весь вечер и всю ночь….

 С того момента всё поменялось: я не могла нормально спать, стала раздражительной, ненавидела ночи  –  особенно светлые лунные ночи; ненавидела себя и реакции своего тела. А они менялись. Я стала вроде бы лучше слышать и значительно лучше обонять, что иногда превращалось в испытание, особенно в раскаленном от жары, забитым до отказа людьми автобусе… А однажды… однажды ночью у меня на руках появились когти. Настоящие черные когти.

Чтобы не пугать бабушку и дедушку, которые уже давно спали, я закрылась в ванной, и уже там, спрятавшись за шумом воды, ревела и резала — пыталась отрезать их… Меня охватила дикая, всепоглощающая паника. Кто я? Что я такое? Мутант? Какой – то странный подвид человека??? И человек ли я??? А может… демон какой-нибудь?

Я опять прокручивала в голове все ту же давнишнюю мамину фразу о плохой наследственности. Она знала… знала, что со мной такое будет – потому что таким был мой отец. И следующая мысль принесла мне ещё больше горечи, но и она была верной. Мама покончила с собой, потому что не хотела иметь дел ни с отцом, ни со мной – его уродом.

Проснувшись на следующее утро в ванной на полу, я с удивлением увидела, что у меня на руках привычные ногти – и даже не было никакого намёка на какие-то черные когти…. Но я знала, что это всё равно во мне есть. Я чувствовала это.

Я чувствовала себя уродом.

Я попыталась найти близких отца — не родных: родных у него не было; но хотя бы друзей или знакомых…. Но дедушка к тому времени успел выкинуть все записные книжки папы, и единственное имя, которое мне удалось узнать – имя того самого друга, который перевёл крупную сумму денег на дедушкин счет.

Мецената, позаботившегося о маленькой осиротевшей девочке, звали Владимиром Баевым. Рассудив, что имя такого человека (несомненно, очень богатого: ту сумму, которую он перевёл, вполне хватило на десять безбедных лет – бабушка и дедушка даже не трогали квартиру, доставшуюся мне от родителей), я принялась искать его имя в газетах… И нашла. Оказывается, он жил в совершенно другом городе, очень далеко от нашего сибирского городка…Владимир Баев был крупным бизнесменом, имеющим бизнес не только в России, но и за рубежом. Много внимание уделялось его немецкому и испанскому проектам… А на одной из последних газет в подшивке я увидела информацию о заказном убийстве. Баева убили вместе с женой и друзьями, подложив взрывное устройство под днище автомобиля.