Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь - Страница 6

В самом деле, не каждому дано понять иную страну с иной культурой, особенно такую, как Китай, который разительно отличается от других стран. Чтобы понять, необходимо проникнуться чувством всеобщего братства, исходя из того, что человечество — это единое целое, и испытывать радость от этого. Все это человек должен не только ощущать биением своего сердца, но и видеть своим внутренним взором. Вместе с тем ему не следует подпадать под влияние своего подсознания, под влияние полученных с детских лет представлений, тем более под влияние навязчивых мыслей, присущих взрослому человеку, под влияние таких пишущихся с прописной буквы слов, как Демократия, Процветание, Капитал, Успех, Религия и Дивиденды. Он должен на время все это отбросить и смотреть на вещи так же просто, как просто мыслил Р. Бернс — один из самых что ни на есть шотландских поэтов и в то же время поэт мирового значения, который обнажил наши души, раскрыл общность устремлений, любовь и печаль, свойственные всему человечеству. Лишь избавившись от всего наносного и научившись мыслить просто, можно по-настоящему понять чужую страну.

Кто же все-таки станет истолкователем Китая? Эту проблему почти невозможно разрешить. Конечно же, этого не смогут сделать живущие за границей китаеведы и библиотечные работники, которые видят Китай только сквозь призму конфуцианской классики. Настоящие европейцы, проживающие в Китае, не говорят по-китайски, а настоящие китайцы, в свою очередь, не говорят по-английски. Хорошо говорящие по-китайски европейцы, научившиеся даже думать по-китайски, — диковинка для своих же соотечественников. Китайцы, хорошо говорящие на английском, научившиеся думать как европейцы и «ассимилировавшиеся» таким образом, либо вообще перестали говорить по-китайски, либо говорят на нем с английским акцентом. В результате получается, что истолкователями все же должны быть «старые знатоки Китая». А нам придется познавать Китай в значительной мере так же, как они его познают с помощью пиджин-инглиш.

Напишем портрет этого «старого знатока Китая», поскольку он важен для нас как единственный авторитетный источник. А. Рэнсом в книге «Китайская загадка» («The Chinese puzzle»), особенно в главе «Менталитет шанхайцев»[4], описал этот менталитет весьма красочно, и мы считаем, что это живой портрет и каждый может его себе представить. Это либо сын миссионера, либо капитан судна или лоцман, или секретарь консульства, а может быть, и торговец, для которого Китай лишь рынок, на котором он сбывает сардины или апельсины. Это не всегда малообразованный человек, возможно, он известный журналист, который одним глазом следит за своими политическими консультантами, а другим — за комитетом по кредитам. С трудом выговаривая три китайских слова подряд, он, возможно, хорошо осведомленный человек — в известных пределах, — так как информацию он получает от говорящих по-английски китайских друзей. Он не бросает свое рискованное занятие и играет в гольф, чтобы поддерживать здоровье. Он пьет чай «Липтон», читает «North China daily news» и всей душой восстает против утренних сообщений о бандитизме, похищении детей, разгорающейся гражданской войне, которые портят ему завтрак. Он чисто выбрит и одет опрятнее, чем его китайский помощник, а его ботинки начищены лучше, чем в Англии. Правда, это не его заслуга: китайские мальчишки — превосходные чистильщики обуви. Каждый день утром он проезжает три-четыре мили от дома до офиса, чтобы отведать чаю, который ему готовит мисс Смит. В его жилах, возможно, не течет аристократическая кровь, а в его гостиной не висят портреты предков, однако он всегда может обратиться к историческому прошлому и обнаружить, что в древнейшие времена у его предков, которые жили в лесу, текла здоровая кровь. Его это успокаивает, он освобождается от всех забот, чтобы с головой уйти в изучение Китая. Но всякий раз, когда по делам службы приходится идти по китайским улицам, на него таращат глаза, отчего ему становится не по себе. Он достает платок, громко сморкается и смело идет дальше. И все-таки чувство страха трудно сдержать: находясь в потоке людей, одетых во все синее, он едва заметно озирается по сторонам. Глаза китайцев не столь уж узкие и прищуренные, как их изображают на обложках дешевых журналов. Могут ли эти люди вонзить нож в спину? В такой солнечный день — вряд ли. Впрочем, кто может дать гарантию? Вся его храбрость и спортивное мастерство, полученное во время игры в крикет, рассеиваются как дым. Он готов получить по голове удар битой, лишь бы не оказаться еще раз в этих кривых закоулках. Да, это и есть страх, первобытный страх перед Неизведанным.

Но это далеко не все. Это еще и его гуманность: он не может выносить страдания человека и нищету в его понимании. Он просто не может спокойно видеть рикшу, который, как вьючное животное, везет его в коляске, — ему нужен автомобиль. А его автомобиль — это не просто автомобиль, а крытый движущийся коридор от дома до офиса, который защищает его от китайцев. Он не расстанется со своим автомобилем и своей цивилизацией. Он скажет мисс Смит за чаем, что автомобиль в Китае не роскошь, а необходимость. Человек, закрытый по характеру, он, сидя в металлической коробке, каждый день проделывает три мили от дома до офиса, и так все 25 лет пребывания в Китае. Он не говорит об этом, когда приезжает домой в Англию, а просто, посылая корреспонденцию в лондонскую «Times», подписывается: «Старожил: 25 лет в Китае». Это производит впечатление. Такой человек, конечно, должен знать, о чем говорит.

Между тем его передвижения редко выходят за рамки трехмильного пути, за исключением поездок за город, где порой устраивают верховую езду по полям китайцев, с ориентированием по бумажным вешкам. Но и здесь, на открытом пространстве, он сумеет себя защитить. Хотя вообще-то он не нуждается в охране, и он это знает, но просто любит об этом поговорить. Его никогда не приглашают в гости в китайскую семью, он всячески избегает китайские рестораны и никогда не читает китайских газет. По вечерам он отправляется в бар — тот, что работает дольше других, потягивает там коктейль, слушая обрывки рассказанных португальскими моряками всевозможных историй, которые случались у китайских берегов. Ему жаль, что Шанхай это не Сассекс, но он живет, в общем, так же, как и в Англии[5]. Когда он слышит, что китайцы тоже стали отмечать Рождество и прогрессируют, он радуется и бывает крайне удивлен, когда его не понимают, если он говорит по-английски. Он никого не замечает, идя по улице, а если наступит кому-нибудь на ногу, то не извинится даже по-английски. Да ему просто лень выучить по-китайски такие простые слова, как «спасибо», «пожалуйста», «извините», — слова, которые учит просто из вежливости любой турист. Он против ксенофобии, он разочарован, что китайцы не извлекли урока из страшных бедствий в Пекине после восстания ихэтуаней (1899—1900). Вот он, «старый знаток Китая»! Как жаль, что именно такие люди играют связующую роль в единении человечества!

Все это ясно каждому, и не стоило бы говорить об этом, если бы не тесная связь всего изложенного с формированием мнений европейцев о китайцах. А ведь нужно еще учитывать такие факторы, как сложности в изучении языка, написании китайских иероглифов, хаос в политической и культурной жизни сегодняшнего Китая, огромные различия в обычаях и привычках китайцев и европейцев. В сущности, хотелось бы всестороннего понимания Китая на более интеллектуальном уровне. Из одного факта, что «старые знатоки Китая» не умеют читать китайские газеты, нельзя делать вывод, что они не имеют права писать о Китае. Хотя их книги и статьи неизбежно остаются на уровне сплетен.

Разумеется, существуют и исключения. Такие люди, как сэр Роберт Харт (1835—1908/1909?; английский колониальный политик и китайский сановник. — Примеч. ред.) и философ Бертран Рассел, способны увидеть особый смысл в образе жизни, который отличается от их собственного, но на одного сэра Роберта Харта приходится десять тысяч Родни Гилбертов, а на одного Рассела — десять тысяч Вудхедов (Р. Гилберт и Г. Вудхед — английские журналисты начала XX в., авторы антикитайских книг и памфлетов. — Примеч. ред.). В результате возник хорошо известный европейцам стереотип китайца, к которому они к тому же постоянно добавляют всякие несуразные детали, скажем «ребяческую лживость». Это все те же россказни португальских моряков, только выражения стали более обтекаемыми. А умственные способности тех, кто рассказывает подобные сказки, остались, в сущности, на том же уровне, что и у моряков стародавних времен.