Неудача в наследство (СИ) - Романюк Светлана - Страница 10

Хотелось бы думать, что с бабушкой будет не сложнее.

Александра Степановна нашлась в саду, на той самой скамеечке, с которой Аннушку вчера сорвал крик Николеньки.

Сегодня бабушка выглядела ровесницей собственного сына, видимо, расстройство её пошло на убыль, однако до полного спокойствия было ещё далеко.

— Здравствуй, родная, — поприветствовала она подошедшую внучку.

— Как ты, бабушка? — участливо поинтересовалась Анна, усаживаясь рядышком.

— Да что я? Как обычно всё, не беспокойся. Ты не трудись, не пересказывай, я слышала, как ты с отцом говорила.

Аннушка удивлённо вскинула брови: Александра Степановна имела возможность слышать всё и всех в этом доме, но предпочитала этим свойством своим не пользоваться. «При жизни ухом к замочной скважине не прикладывалась, и после смерти к этому привыкать не буду», — обычно говаривала она. Но, видно, исключения всё же случались.

Бабушка покосилась на внучку, понятливо усмехнулась:

— Ну как я тебя одну с эдаким остолопом оставить могла? Да ещё после того, как сёстры Веленские ему с утра визит нанесли.

Александру Степановну перекосило. Сестёр она недолюбливала.

— Но ты умница. Ты большая молодец. И отца уняла, и с усадьбой решила.

Александра Степановна выразительно посмотрела на руку Аннушки.

— Надеюсь, получится, — проговорила та, водя пальцем по символу в центре Знака.

Судьба, неизбежность, предопределённость и в то же время — непредсказуемость. Рок. Седьмой лик Девятиликого. Почему для магического пари когда-то выбрали именно этот лик именно этого бога? Штрихи по числу условий, временной круг — просто и понятно, но вот символ в центре Анну тревожил.

— Ты иди, милая, иди. А я ещё здесь побуду, — ласково протянула Александра Степановна.

Аннушка рассеяно улыбнулась бабушке и вернулась в дом, нужно было сменить утренний наряд на дневное платье.

Часы в малой гостиной пробили полдень. Девушка вздохнула, следовало поторопиться, если она хотела успеть до того, как её ученики решат, что занятия на сегодня отменены, и разбегутся по своим немудрёным делам.

Учительствовать Анна стала года четыре назад. Началось всё с пары крестьянских ребятишек, которых она научила основам счёта и письма.

Крестьянин – мужик практичный. Всё, что может так или иначе принести выгоду, он схватывает на лету. Это поэзия, живопись, музыка воспринимаются им как нечто не стоящее внимания, несерьёзное, на забаву созданное. И человек, посвятивший себя какому-либо искусству, да ещё и денег на этом не заработавший, в сельской среде уважения не добудет. В лучшем случае его сочтут чудаком. Где это видано, чтобы здоровый мужик не землю пахал, а бумажки каракулями марал? Поэтому «излишняя» учёность крестьянину ни к чему, а вот навыки чтения, письма и счёта очень даже пригодиться могут. И на ярмарке при торге не обманут, и вывеску какую или объявление самостоятельно прочитать можно, ни к кому в ноги не кланяться. Весточку, опять же, родне с оказией отправить и на писаря не тратиться.

В общем, теперь у Анны было два класса. В одном занималось двенадцать человек детишек в возрасте от шести до четырнадцати лет. Во втором — трое чрезвычайно серьёзных мужиков и даже одна баба.

С детьми Анна встречалась три раза в неделю. Занятия обычно начинались в полдень и часам к трём пополудни уже завершались. Взрослые приходили к ней каждую девятину, сразу из храма после утренней службы. Если первые не слишком отличались усидчивостью и прилежанием и пользовались малейшей возможностью сбежать с уроков, то вторые, напротив, были до смешного старательны и пунктуальны.

Шагая по извилистой тропинке и наслаждаясь солнечным жарким днём, Анна, как всегда, с замиранием сердца ожидала, когда за очередным поворотом покажется бревенчатое здание школы.

Школа была её гордостью, её детищем. Первое время она привечала детишек в усадьбе, в классной комнате, когда там не занимался Николенька, или в людской, а то и вовсе — в малой гостиной. Но вскоре число учеников возросло настолько, что шум и беспорядок, которые они учиняли во время занятий, стали доставлять заметное беспокойство папеньке, до этого снисходительно взиравшего на деятельность дочери.

Анна опасалась, что на занятия будет наложен запрет, но папенька всегда предпочитал решать проблемы, максимально дистанцируясь от них. Поэтому он выделил участок земли, материалы и значительную денежную сумму на строительство «храма просвещения», как он с некоторой долей иронии называл школу.

Школа получилась просторной и удобной. Всё здесь было обустроено по проекту, который Анна составила самостоятельно. Недели ночей без сна принесли свои плоды. Две классные комнаты, в одной из которых стояли парты, а в другой разместился старенький рояль и несколько скамеек для учеников. В первой комнате она учила детей чтению, письму и началам арифметики, а во второй — отец Авдей читал закон божий и обучал пению. Отец Авдей был маленьким, кругленьким старичком, с абсолютно белой реденькой бородёнкой. Во внешности его самым примечательным были пронзительные голубые глаза и мягкий, светлый, звонкий голос, непостижимым образом зарождающийся в оплывшем и нездоровом теле.

Помогала ему в его уроках бабка Марья. Была она настоящей вековухой-черничкой, одевалась во всё чёрное, не ела мясного и "неупустительно" бывала на всех храмовых службах. Она же вечерами учила девочек рукоделию. Причём на эти её уроки приходили даже те девочки, родители которых считали, что бабе грамота ни к чему, а вот по хозяйству она справляться должна.

Кроме классных комнат в школе имелась и приёмная для посетителей, и несколько чуланчиков, а кроме того — квартирка с двумя жилыми комнатами и кухней-столовой. В квартирку вёл отдельный ход с небольшим резным крылечком на торце здания. Когда Анна планировала школу, она надеялась, что в этой квартирке будет жить настоящий учитель. Но избавившись от докучливого шума под боком, папенька не спешил раскошеливаться ещё и на учителя.

— Довольно уже того, во что мне стало обучить тебя с сестрою. Да не забудь, что Колёнька учится до сей поры, — бывало, говаривал Иван Петрович в ответ на робкие попытки дочери получить небольшую материальную поддержку.

Отец не был скуп в обычном понимании этого слова. Он с лёгкостью тратил немалые суммы на обустройство усадьбы, на наряды для жены и для дочерей, на различные побрякушки и увеселения. Но иногда случалось: проверяя счета в конце месяца, он приходил в ужас от величины потраченных сумм и тогда начинал экономить. Его попытки урезать расходы не всегда приносили реальную выгоду, но всегда служили предметом его гордости и позволяли ему на протяжении длительного времени чувствовать себя рачительным хозяином. Единожды решив экономить на чём-то конкретном, он редко отступался от принятого решения, даже убедившись, что проблема решена не так эффективно, как хотелось бы.

Небольшие деньги, выдаваемые Аннушке на карманные расходы, тратились ею в основном на книги, для себя и учеников. Их родители не были бедны, но и хорошо обеспеченными их назвать было сложно, поэтому собранные ими средства шли на содержание школы, а остававшейся суммы не хватало на плату приличному учителю. Тех же, кто соглашался работать за мизерную сумму, Анна и близко к школе не подпустила бы. Она до сих пор не могла спокойно вспоминать одного из этих горе-учителей.

Появился он год назад в конце осени, когда землю сковали первые заморозки. Был оборван, грязен до черноты, обладал повадками профессионального нищего и распространял вокруг себя такой дух, что слезу вышибало. Несколько дней ходил кругами возле школы, затем, дождавшись окончания занятий, подстерёг её на тропинке к дому.

— Не дай помереть сирому! Дозволь зиму лютую в дому пересидеть! Начнутся морозы трескучие, ветра студёные, душу мне, бесприютному, выстудят! Лицо моё ледяной коркой покроется! Обглодают волки белы косточки и никто меня не вспомнит, не опечалится! — заголосил он пронзительно и бросился перед Анной на колени, звучно отбивая поклоны лбом о мёрзлую землю. — А я грамоте разумею! Могу детишек неразумных выучить, за миску щей, да копеечку малую! Как раз за зиму всё буковицы с ними и выучим! А как весна придёт, я по теплу опять в дорогу пущусь, солнышко весеннее не только снег с пригорочков топит, а и сердце человеческое размягчает. По теплу-то и подаянием прокормиться можно.