Неудача в наследство (СИ) - Романюк Светлана - Страница 22

Аннушка сидела за учительским столом и прислушивалась к гомону ребят, которые использовали время перемены в полную силу. Четверть часа не так уж и много, нужно успеть побегать возле школы, обсудить насущные и очень важные дела, выяснить, кто смелее, сильнее, быстрее, и, наконец, доучить то, что было задано на дом и по какой-либо причине дома не выучилось.

Аннушка потёрла руку, зачем-то пересчитала треугольники на обоих Знаках, хотя и без того знала их число. Шестнадцать. До конца срока осталось шестнадцать дней. А ещё ничего не сбылось, не исполнилось. Михаил Арсеньевич говорил, что не нужно ничего специально делать, искать, придумывать. И беспокоиться не нужно. Всё само случится. И непременно в её пользу. Папенька вот сразу уверился в грядущем успехе. Ольга тоже. Но у Аннушки не беспокоиться не получалось. А если не случится? Если ошибся дедушка?

«А может, и вовсе обманул?» — пришла запоздалая мысль. Аннушка тряхнула головой, изгоняя неуместные уже опасения, и попыталась отвлечься на другие проблемы. Например, на Ольгины.

Андрей Дмитриевич вчера так и не пришёл с Ольгой объясняться. Сестра вначале ждала, прихорашивалась, щебетала радостно, Аннушкины приключения смаковала. Но во второй половине дня, когда родители вернулись со службы из храма и в усадьбу началось настоящее паломничество со стороны соседей, Ольга заметно приуныла. А после визита сестёр Веленских и вовсе в своей комнате заперлась, и до глубокой ночи оттуда доносились душераздирающие рыдания. Как у Веленских получалось в таком количестве выливать на головы окружающих помои под видом елея, для Аннушки оставалось загадкой. Но справлялись они с этим отменно. Вчера после их визита даже у папеньки глаз задёргался и маменьке нюхательная соль понадобилась. Что уж про Ольгу говорить?

— Ох и жалко её, бедненькую! — раздался под окном звонкий девичий голос, словно в ответ на мысли о сестре.

Аннушка прислушалась. Иной раз из ребячьей болтовни много чего интересного узнавалось. Вот тех же Архипа с сёстрами можно вспомнить. Они ведь в школу в учительские комнаты не сразу переехали, а после того, как Аннушка на перемене один разговор услышала.

Что тогда мальчишки обсуждали? Дни недели? Кому какой день больше нравится. Кому-то был по нраву третейник. В этот день родители отправлялись на утреннюю службу, ребят обычно не брали. Трёхликий — бог степенный, мельтешения, суеты, гомона не любит, до разговоров с ним дорасти ещё нужно. Так что в его день в храме в основном взрослые собирались, уходили рано утром, а ребятня тем временем могла и подольше в кроватях понежиться. Простой люд до сих пор считал, что в этот день до полудня ни за какие дела браться нельзя, иначе всё в пустое уйдёт. Скотину, конечно, обихаживали, но больше — ни-ни. Готовили с вечера, убирались накануне, те, кто на службу не шли, могли подольше поспать. Ребят никто не гонял, не строжился. Неудивительно, что третейник у многих любимым днём оказался.

Шестица тоже популярностью в ребячьей среде пользовалась. Вставать, конечно, приходилось до рассвета и все дела до полудня переделывать, зато вечер — свободный. Поиграть с друзьями подольше можно, взрослые-то, по большей части женщины, на вечерней службе Шестиликую прославляют. А дети да мужики их отсутствием пользуются. Одни шалят чуть больше, вторые — могут чарку-другую браги себе позволить, пока жена не смотрит. Много не пили, работу на следующий день никто не отменял, но для веселья да отдыха — принимали.

А вот девятину никто почти не любил, хотя и отдыхать полагалось весь день. Во-первых, большинство детей именно в этот день родители в храм вели. Кого утром, кого днём, кого — вечером. Нужно было надевать нарядную, чистую одежду, вести себя тихо, слушать отца Авдея. Во-вторых, девятый день недели — день поста. Голодать обычно не голодали, но про вкусности да разносолы можно было забыть. Ну и в-третьих, это был день подведения итогов и многие из детворы получали воздаяние за дела недельные. Кого-то хвалили, кого-то журили, иным розги выписывали. Ну если вспомнить, кто тогда под окнами сидел, то сразу становилось понятно, что хвалили их в этот день редко. Так что не жаловали сорванцы девятину.

Кто из ребят тогда Архипа стал подначивать, Аннушка уже и не помнила. Зато помнила, что именно тогда осознала, что дети иной раз могут быть очень жестокими в своих словах. Хотя до взрослых с их делами им далеко.

— Да у него нет любимого дня! — гоготали они.

— Конечно нет! Голытьба! Он всю неделю за корку хлеба спину гнёт, а в третейник и в шестицу ему только полкорки достаётся. Он ведь всего половину дня работает!

— А в девятину они всей семьёй голодные и злые ходют! Дядька Игнат норову крутого, у него одна заповедь — кто не работает, тот не ест!

— И по заднице розги выписывает всегда! Уж так старается! От души хлещет! Аж у нас во дворе свист да хлопки слышно!

— А тётка Аксинья их на все службы таскает! Весь выводок! Ни поспать, ни поиграть!

Многое тогда из детских выкриков Аннушка о жизни своих подопечных узнала. А на следующий день отправилась к тётке сирот и предложила их в школу переселить. Дескать, школе ночью сторож нужен, и истопник требуется, да и по уборке помощница бабке Марье не помешает. Аксинья посмотрела на Аннушку равнодушным блёклым взором, пожала костлявым плечом, рукой махнула, и в тот же вечер Архип, Лиза и Дуняшка в пришкольную квартирку переехали. К родным, конечно, бегают, по хозяйству помогают, но живут с той поры отдельно и кусок хлеба с кружкой молока всегда имеют.

Аннушка вздохнула над воспоминаниями и ушки насторожила. В этот раз под окном девочки беседу вели. Охали, всхлипывали, возмущались.

— Ты кого бедненькой называешь, убогая? Княжну? Нашла бедненькую! Да она на золоте ест! Из серебра пьёт!

— Сама ты убогая, коль благополучие золотом да серебром меряешь! — раздался в ответ дрожащий от возмущения голос. — Забыла, что отец Авдей говорил?

— Блаженная ты! Как есть блаженная, — продолжал насмешничать второй голос.

Раздалось дружное хихиканье, которое прервал третий девичий голосок:

— А мне тоже княжну жалко. Лизка правильно говорит! У меня тётка родная у Невинской работает. Уж она порассказывала, что княжна второй день убивается. Любимец ведь это её был! Я сразу о Ваське своём подумала. Помните? По зиме пришиб кто-то. А уж какой он у меня ласковый был, мурлыка такой, мышелов отменный. До сих пор сердце щемит. А ты, Груня? Снежка своего вспомни! Сколько ты по нему слёз пролила?

Дружное хихиканье сменилось не менее дружным всхлипыванием.

Аннушка попыталась сообразить, о чём идёт речь. По ком может второй день убиваться одна из дочек Невинской? На празднике ни одна из них горюющей не выглядела. Что-то потом произошло? Вряд ли серьёзное. Иначе сама княгиня тоже бы горевала, а о ней молчат. Подумала-подумала, посмотрела на часы — до урока оставалось минуты три — да и выглянула в окно со словами:

— По какому поводу слёзоразлив?

Девчонки засмущались, зашмыгали носами, стали судорожно утираться, кто платком, а кто и попросту — рукавом.

— Да они котов жалеют! Пискуньи! — сообщил младший сын старосты.

Плотно сбитый мальчишка стоял неподалёку и ухмыляясь хрустел незрелым тёмно-зелёным яблоком кислющим даже на вид. Сок брызгал во все стороны от каждого его укуса.

Ответные выкрики со стороны девочек не заставили себя долго ждать.

— Сам ты пискун!

— Кто бы рот разевал?!

— От нюни слышим!

Аннушка решила брать разговор в свои руки. Разошедшиеся девчонки и побить обидчика могли.

— Котов, говоришь? Но ведь это хорошо, что жалеют. Слабых жалеть — правильно. Плохо, что повод к жалости есть. Случилось-то что?

Мальчишка выкинул в кусты огрызок и важно, явно подражая манере отца, заговорил:

— Жалеть-то, может, и хорошо. Только жалеть не словами, а делами нужно. А эти? Так, воду льют — себя тешат.

Девочки вновь зароптали, но паренёк не спешил замолкать.