Неудача в наследство (СИ) - Романюк Светлана - Страница 87

Степан приоткрыл створку ровно настолько, чтобы просунуть в неё лохматую голову.

— Ваши светлость и благородие, — обратился он сразу ко всем присутствующим, — там гости пожаловали. Просить?

— Проси, — махнул рукой Михаил, видя, что князь разлепил второй глаз и пытается усесться в кресле поровнее.

Спустя пару мгновений в гостиной показался Андрей, серый от усталости и с плотным объёмным конвертом в руках. Кивнул приятелю в знак приветствия и протянул ношу князю.

— Поручение исполнено.

— Проблем не было? — поинтересовался Леонтий Афанасьевич, потроша конверт. — Не хорохорились там в архиве? В пузырь не лезли? А то к ним посторонние редко заглядывают, скучно им, так они над новенькими покуражиться завсегда рады…

— Никак нет! — ответил заседатель и так поджал губы, что Михаилу сразу стало понятно: без проблем у друга не обошлось.

Князь, читая привезённые бумаги, гримасы посланца не заметил, во всяком случае, что словам не верит, виду не подал.

— Ну и слава Шестиликой, — отрешённо пробормотал он, не поднимая глаз от документов.

Михаил, заломив брови, взглядом попытался выведать у приятеля, что здесь происходит, но тот лишь развёл руками, то ли обещая объяснить всё позднее, то ли признаваясь, что сам ничего не понимает.

В гостиную вошёл Вячеслав, одарил всех общим кивком и проскользнул к окну. Не успел он устроиться на подоконнике, как дверь отворилась в очередной раз и на пороге появилась Кречетова-старшая. Она смущённо оглядела собравшихся, подарила Михаилу промелькнувшую робкую улыбку и устремила горящий вопросом взгляд на князя.

— Анна Ивановна, голубушка! Вот и вы, — радостно пропел тот, лукаво глянул на пустой стул в углу комнаты, выбрался из кресла, приложился к ручке вошедшей и бережно усадил её на софу. — Что ж, все в сборе, начнём, пожалуй…

Михаил угрюмо смотрел, как Ромадановский вновь возвращается в облюбованное ранее кресло. Отчего-то было неприятно, что его обязанность хозяина по устройству комфорта гостьи была перехвачена.

— Что ж, — повторил князь. — Завтра утром я уезжаю в Моштиград. Мой отдых от дел государственных и так изрядно затянулся, да и гостеприимством дражайшей Марии Андреевны я изрядно злоупотребил. Однако ж, прежде чем уехать, ощущаю в себе не долг, но потребность составить разговор со всеми здесь собравшимися, — заявил он, оглядел находящихся в гостиной и, хохотнув, добавил: — Имею право на блажь!

Михаил смотрел, как Ромадановский ещё раз переложил принесённые Андреем бумаги, затем услышал мягкое:

— Начну издалека…

Плюнул на всё, широкими шагами пересёк комнату, уселся на софу рядом с Кречетовой и приготовился слушать.

— Издалека? — насмешливо уточнил у Ромадановского Михаил Арсеньевич. — Неужто с сотворения миров начнёшь?

Князь бросил быстрый взгляд в угол, где на стуле сумел довольно вольготно устроиться призрачный предок Милованова.

— Про сотворение миров говорить не буду, но про раскол скажу… — распевно проговорил Леонтий Афанасьевич, то ли отвечая дедушке, то ли просто продолжая рассказ.

Михаил Арсеньевич покряхтел, поёрзал, укутался поплотнее в халат и, подперев щёку кулаком, стал слушать с преувеличенным вниманием. Его нимало не смущало, что из всех присутствующих оценить его гримасы могли только двое видящих.

Аннушка покосилась на соседа, сидящего рядом с ней. На лице Милованова застыла маска спокойствия и даже скуки, но Аннушка видела, что всё это напускное и на самом деле Михаил волнуется и чем-то немного раздосадован, раздражён даже. Как давно она стала замечать под маской сплина иные эмоции соседа? Аннушка не могла точно ответить. Но с тех пор, как она впервые заглянула под эту маску, она успела увидеть и глубокие, сильные чувства, такие, как переживание за друга, искреннее участие в судьбе детей, сочувствие, и лёгкие мимолётные эмоции: любопытство, удивление, радость и печаль. Под личиной высокомерия и равнодушия обнаружился обычный, Аннушка даже рискнула бы утверждать, что — хороший человек.

Она тряхнула головой, отгоняя неуместные сейчас мысли, и вновь сосредоточилась на том, что говорит Леонтий Афанасьевич. А послушать было что! Князь оказался замечательным рассказчиком.

Он порассуждал о причинах раскола, напомнил, что старообрядцы верили в возможность перехода между мирами, считали, что с богами может разговаривать каждый и посредничество церкви при этом вовсе не обязательно.

— …Именно по этой причине известно такое множество и разнообразие обрядов на крови. Всё ещё известно, хотя уж сколько усилий приложено, чтобы они забылись, не то что сказать — подумать страшно, но и по сей день всплывают… Да… — протянул князь и умолк.

Из приоткрытого окна доносились чьи-то перекликающиеся голоса и сладковато-пряные ароматы мёда, клевера и ромашки, к ним тонкой горьковатой ноткой примешивался запах полыни. Тишину в комнате нарушил Михаил Арсеньевич:

— Кхе! Присказку закончил — сказку ужо давай!

Ромадановский тряхнул головой и, очнувшись от дум, продолжил:

— Нда… Обряды. Элементы из этих обрядов отступники частенько используют. И получаются у них не обряды, а торговля с богами. Ты нам — мы тебе. Только смертный в таком обмене всегда проиграет. Отдаст гораздо больше, чем поначалу казалось, а получит — меньше… У богов просить-то ничего нельзя, а уж покупать… Взять ту же Настасью Филлипову, что в отрочестве такому отступнику на пути попалась… Что выторговала? А чем расплатилась? Ну да не о ней речь. Об отступниках. Кто это такие, объяснять не нужно?

— Видящие, свой дар не на всеобщее благо использующие, а ради собственной выгоды, нарушившие и нарушающие при его помощи законы божьи и людские, — тихо, но чётко проговорила Аннушка известное определение.

— Теперь в основном да, — согласился Ромадановский, но как-то так согласился, что Аннушка почувствовала, что ошиблась. — Отступники ещё до раскола были. И не только видящие — поскольку старообрядцы считали, что к богам достучаться каждый способен. Обряды их это позволяли. Они сформулировали достаточно жёсткий свод правил, как, когда, зачем и во имя чего можно эти обряды совершать. И вот человек, эти правила нарушивший, и есть отступник. Не обязательно видящий. Вообще, время до раскола было… интересное. Видящих рождалось гораздо больше, в монастыри они не запирались. Люди, даром не обладающие, от них не шарахались, да и сами не лаптем щи хлебали, могли обряд и провести, и даже разработать… Кто-то видел, кто-то ведал, а кто-то и то и другое… Куда всё ушло? Невежество кругом и страх. Страх — он всегда рядом с невежеством ходит. Менять… Нужно всё менять… Что-то я совсем сумбурно, — Ромадановский потёр ладонями глаза, вздохнул и продолжил. — Так вот, отступники… Общины старообрядцев до сих пор встречаются. Живут закрыто, с большим миром почти не связаны. Мы за ними присматриваем. С полвека уж. А до того и не знали о них, думали, что истребили всех… Время от времени они отступников к нам выкидывают. Высшая степень наказания это у них. Мы для них безбожники и то ли дикари, то ли сборище убогих, умом скорбных. Так-то!

Аннушка смотрела на князя широко распахнутыми глазами. Как это — они безбожники и дикари? Разве могут у дикарей храмы быть, науки? Как же так? У старообрядцев, говорят, такого не было. Но князь на этом вопросе останавливаться не стал.

— Все отступники, границы общин пересекшие с той поры, как мы их под присмотр взяли, учтены и пристроены, но они ведь и до того приходили. Сколько их или их потомков по землям славским ходит, мы только догадываться можем. Что они тут натворить успели, что дети их накуролесили — подумать страшно. Вот, кстати, тот отступник, что Настасье в юности повстречался, как раз из таких, неучтённых. Одно хорошо, у старообрядцев память долгая. Они общую нашу историю до раскола помнят и о том, что после случилось, свои летописи ведут. И героев своих знают, и отступников. Никого не вычеркивают, не забывают. Те, что после к нам попадали, многое рассказать смогли. И о тех, кого до них выгоняли, в том числе.