Миссия: разлюбить засранца (СИ) - Благосклонная Ядвига "Bambie" - Страница 30

— Тебя тоже позвал? — спрашивает Нина.

— Да, и тебя?

— Ага.

— Ты пойдешь? — мой вопрос звучит с неприкрытой надеждой.

Если мне от вечеринки не отвертеться (спасибо Васнецову), то хотелось бы иметь рядом с собой союзника. Ершова не в счет. Зуб даю, не пройдет и пяти минут как Васнецов ее начнет очаровывать, если, конечно, перестанет жевать сопли.

— Неа, — качает головой. — Мои родители меня не отпустят. А ты?

Я оглядываюсь на Долматова. Он о чем-то увлеченно разговаривает с Грачевым, старательно игнорируя Королеву, которая сверлит в нем дыру.

— Еще не решила, — задумчиво произношу, отворачиваясь. — Знаешь, если ты вдруг надумаешь, то позвони. А с твоими родителями вопрос решим. На крайний случай, скажем что ты у меня ночуешь, и что мы готовимся к олимпиаде и все такое.

В конце концов, я и не такое проворачивала.

— Конечно, — натянуто улыбается Нина, и я понимаю, что она не позвонит.

Идти на вечеринку у меня и самой желания нет, однако я обещала Васнецову привести Ершову. Еще и Долматов со своим публичным приглашением… Королева только вроде бы успокоилась. По крайне мере мой шкафчик оставили в покое.

— Королева тебя просто взглядом прожигает. Наверное опять что-то задумала, — предупреждает меня Нина.

— Я уже привыкла, — равнодушно отзываюсь, пожимая плечами.

И кто бы знал как тяжело мне дается это равнодушие. Сколько я прилагаю усилий, чтобы прямо сейчас не сорваться с места, чтобы не сбежать и не спрятаться. Она не забудет и не простит мне этого публичного приглашения от Айдара.

***

Я даже и не догадывалась насколько была права. На следующий день все было как обычно. Уроки прошли спокойно, Долматов практически меня не доставал, а Каролина вообще как будто не замечала. Вероятно, мне стоило из-за этого напрячься, но я наоборот расслабилась. И, когда прозвенел звонок с последнего урока, даже осмелилась предложить Нине пойти со мной по магазинам в поисках платьев на выпускной. Мама уже несколько раз звала меня на шоппинг, но я отвечала отказом. Не то чтобы мне не нравится шоппинг (в этом плане я абсолютная девчонка), но знала что как только мама увидит, что я беру платье на пару размеров меньше, то тут же начнутся причитания, которые, к слову, в последнее время я слушаю постоянно.

По ее мнению я слишком исхудала, занимаюсь ерундой и вообще морю себя голодом и скоро заболею анорексией. Ага, конечно! Анорексия мне не грозит даже если я буду жевать одно сено. Моего жира с запасом хватит на несколько лет.

Все было хорошо до тех пор, пока я не услышала позади себя едкие смешки. Знаете, это состояние когда никто ничего не говорит в лицо, но ты отчетливо понимаешь, что над тобой смеются? Так вот, это было оно.

Я напрягаюсь всем телом, предвкушая очередной удар от Королевой. На задних партах слышится шушуканье, а потом громкий хохот.

«Не оборачивайся. Не оборачивайся. Ты выше этих недоумков» — мысленно твержу себе, но, разумеется, не сдерживаюсь.

Обернувшись, тут же натыкаюсь на довольную ухмылку Каролины.

Опускаю руки под парту, сжимая в кулаки, но смело выдерживаю ее взгляд.

Пусть смеются! Мне все равно!

— Устинова! — кричит Соловьев. Он ходит за Королевой хвостиком, истекая слюной, но она лишь им пользуется. — Ты что, в спринтеры заделалась?

Что…? Что за чепуху он мелет?

О, нет.

Не может быть!

Я краснею не то ли от гнева, не то ли от смущения и отворачиваюсь, утыкаюсь невидящим взглядом в парту.

— В спринтеры? В какие? Там где черепашьи бега? — это уже Смирнов решает блеснуть остроумием.

И вот тут начинается полный кошмар. На меня словно выливают ушат грязи.

— Она худеет! — выкрикивает кто-то.

— Ей уже давно пора! — поддакивает Лена Воронина.

Ком встает в горле, я силой сдерживаю слезы.

Поменять пароль наш шкафчике, разрисовать его, даже суп на моей одежде — это сущая ерунда. Именно мои вечерние тренировки были чем-то личным, сокровенным. Я до сих пор не тренируюсь днем, сколько бы меня не звал Ромка, потому что стесняюсь. Лишь ночью, когда людей практически нет, я могу чувствовать себя свободно.

— Поль, не слушай их, — осторожно дотрагивается до моего плеча Нина, отчего я дергаюсь. — Им только дай повод поржать.

И этот повод как обычно я.

— Да нет, они правы, — горько усмехнувшись, произношу. — Это действительно черепашьи бега.

Мои успехи оставляют желать лучшего. Да, я определенно сбросила несколько килограмм, но на тренировках все еще выгляжу нелепо.

— Толстуха бегает! Вот прикол! — орет Смирнов.

Это становится последней каплей.

Вот, кто я. Сколько бы себя не обманывала. Я толстуха.

Вскакиваю из-за парты и, даже не забрав свои вещи, несусь на выход.

— А еще говорят, у нее есть парень!

— Да какой у нее может быть парень? Если только из жалости!

На выходе я сталкиваюсь с Долматовым. Врезаюсь в его грудь со всей силы. Он хватает меня за плечи, весело говоря:

— Воу, сладкая, так на меня еще не набрасывались!

И этот такой же как они! Кучка мерзавцев!

Грубо отталкиваю Долматова и пулей вылетаю из класса. Я не помню как добегаю до раздевалки, как хватаю свою куртку и выбегаю из школы. Глаза застилает пелена из непролитых слез, которые я сдерживаю из последних сил.

Я сижу на этой долбанной диете уже два месяца! Неужели я никогда не похудею? Неужели не стану красивой? Неужели на мне так и будет висеть это клеймо «толстухи»? Что мне еще сделать? Лечь под нож хирурга и выкачать весь жир?

Я не помню как дохожу до дома, как поднимаюсь на этаж и захожу в квартиру, обессилено приваливаясь к двери в рыданиях. Я плачу громко, навзрыд и не стесняюсь, ведь уверена что дома одна.

Знаю, обещала что эти гады больше не доберутся до меня, что не позволю себя втоптать в грязь, но… Иногда у меня ощущение, будто все зря. Все эти диеты, тренировки, взвешивание и постоянные примерки одежды. Ведь прошло уже целых два месяца, а я по-прежнему толстуха!

Размазывая рукавом слезы по щекам, я вдруг замираю, когда чувствую легкое прикосновение.

— Милая, — звучит надо мной ласковый голос мамы, — что случилось?

— Ничего, — шмыгнув носом, выдавливаю из себя.

— Из-за ничего так горько не плачут.

Мама присаживается рядом со мной на корточки, гладит по волосам, пока слезы продолжают против воли катиться по щекам. И тут меня прорывает. Путаясь в словах и заикаясь, я выпаливаю:

— Они… в-все… надо мной… и я там…

— Тише, милая, тише, — успокаивающе произносит мама.

Помогает мне подняться и ведет на кухню, усаживает меня за стол и садится рядом, крепко обнимая, словно хочет забрать всю боль себе.

— Ох, моя хорошая, ты расскажешь мне? — когда я немного успокаиваюсь, осторожно интересуется.

— Меня называют толстухой. Сегодня весь класс ржал с того, как я бегаю!

— Но ты не толстая! — яростно возражает мама.

— Мама! — рявкаю, не в силах слышать эту ложь.

— Прости, — вздыхает она. — Полинка, а хочешь я пойду в школу и разберусь?

— Ты хочешь, чтобы надо мной вообще вся школа смеялась?

Мама замолкает, поджимая губы, а потом неохотно соглашается.

— Ты права. Не стоит этого делать. Но нельзя же допускать таких издевательств! Почему ты раньше мне не говорила?

Наверное потому что это стыдно. И потому что мы — дети считаем себя слишком взрослыми, чтобы рассказывать родителям о своих проблемах. Считаем, что можем справиться со всем сами, когда на самом деле больше всего нуждаемся в поддержке, теплых словах и твердом плече.

— Я должна с этим справиться сама, — решительно отрезаю.

— Если хочешь, мы найдем другую школу…

— Мам, подростки везде одинаковые. И нет смысла переходить за месяц до конца года.

Мама вздыхает, смотря на меня грустными глазами, а потом произносит:

— Значит, не нужно сдаваться. Знаю, что ты считаешь себя полной. И пусть я против всей этой твоей диеты, но если ты считаешь, что тебе от этого лучше, то пусть. Я не одобряю голодовку, но знаю что для тебя это важно. Не позволяй злым языкам сбыть тебя с пути. Люди всегда будут говорить гадости. Ты похудеешь, будут кричать что худая. Всем не угодишь, дочь. Делай так, как нравится только тебе.