Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 73

— Связной у меня был, Рябиков… Помню, сидим в шалашике, конину тухлую лопаем, ну и разморило меня после жратвы, будто стопку хватил, философствовать начал: «Понимаешь, Рябиков, на передке все-таки самые лучшие обитаются, дрянь и сволота умеют устраиваться, они в тылах припухают, а мы — лучшие. Понял?» Это для собственного успокоения, разумеется, потому что так обидно было, что приходится эту тухлятину жрать. Ясно?

— Ясненько, — усмехнулся Володька. — А ты не находишь, что твой Анатолий Сергеевич из той же породы?

— Как тебе сказать? Двойственное у меня к нему отношение.

— Двойственное? — удивился Володька. — Ты что, совсем?..

Он не договорил, но Коншин догадался, каким могло быть недоговоренное слово — наверно, «скурвился».

На эстраде тем временем заиграл оркестрик, и публика пошла танцевать. Мимо них шелестели, а то и задевали платьями вертевшиеся в танце девицы, обдавая одеколонным ароматом.

Володька, очень давно нигде не бывавший и живший анахоретом, после того как они выпили и поели, вдруг поднялся и отправился в зал пригласить кого-нибудь на танец. И отправился не куда-нибудь, а прямо к столику Анатолия Сергеевича.

Тут у Коншина и мелькнула догадка, что не просто так захотел Володька в ресторан; но, увидев издали, как мирно беседует Володька с компанией Анатолия Сергеевича и как все мило улыбаются, успокоился. Вскоре Володька приблизился в танце к их столику, и Коншин разглядел даму, с которой тот танцевал: пышная блондинка, до неприличия прижимающаяся к Володьке… Тот подмигнул Коншину — дескать, знай наших, видишь, какую оторвал. Глаза у него были веселые, а рот расплывался в добродушной улыбке.

Музыка замолкла, и Володька, держа за руку блондиночку, привел ее к столику и раскланивался в благодарности. Вернувшись на место, он еще раз подмигнул Коншину и сказал:

— Ничего дамочка… Приятно иногда подержаться за хорошие телеса. — А потом добавил: — Твой Анатолий Сергеевич — милейший человек. Разрешил, а это его бабец.

Потанцевал Володька и еще один танец с блондинкой, отправился приглашать и на третий, но тут, видимо, ему отказали, так как услышал Коншин громкие голоса — шумок назревающего скандала. Этого еще не хватало, подумал Коншин, оставаясь сидеть на месте. Но шум усиливался, он увидел, как поднялись со столика спутники Анатолия Сергеевича, а потом и он сам. Володьку, видать, уговаривали, но он стоял, пошатываясь, притворяясь пьяным, пока один из мужчин не взял его за плечи и не повернул от столика, но Володька вырвался, оттолкнул того от себя и не уходил. Коншин вскочил — надо было остановить драку, но, когда он подбежал, там началась уже свалка, над Володькиной головой взметнулась бутылка, и Коншин еле успел выбить ее из руки одного из дружков Анатолия Сергеевича и тут же получил удар от другого. Пришлось ударить в ответ…

— Коншин? Вы с ума сошли! Прекратите сию же минуту! — закричал Анатолий Сергеевич, узнав его.

Но прекратить уже было, при всем желании Коншина, нельзя. Приятели Анатолия Сергеевича, крупные, здоровые мужчины, увидев, что против них только двое, к тому же один инвалид, дружно навалились на ребят, только успевай отбиваться. Упал соседний столик, потом другой, зазвенела битая посуда…

— Номера на одежу, быстро! И двигайте к раздевалке, — подбежал к Коншину знакомый официант.

Коншин, отбиваясь одной рукой, все же умудрился вынуть из кармана номерки и сунуть официанту. Да, надо было смываться обязательно, посуды набито уйма, не расплатиться, да и милиция может вот-вот нагрянуть. Он стал медленно отступать.

Интеллигентный Анатолий Сергеевич в драке не участвовал, он даже пытался остановить своих приятелей, но те вошли в раж. Несколько мужчин из публики, не ввязываясь в драку, все же подбежали разнимать их, но больше мешали противникам ребят, симпатии их были явно на их стороне — фронтовики же бывшие, без руки один, военное донашивают, а те — холеные, в костюмчиках, при галстуках.

Так и удалось ребятам пробиться к выходу. Официант крикнул, чтоб в машину сигали, договорился он с шофером, а деньги чтоб дяде Грише передал. Выскочили из дверей, а у «эмки» уже дверца открытая, не успели влететь, как рванула машина с места, завизжали покрышки на повороте, и через несколько минут филипповский ресторан остался позади.

— Стоял я в зале, видал вашу работку, — сказал водитель. — Посуды набили навалом, думаю, спасать надо фронтовичков, шепнул официанту, чтоб вы ко мне сразу. Теперь порядок в танковых войсках. Куда вас, братва?

— До Колхозной, — пробормотал Володька, не отдышавшись. — Не капнет твой Анатолий Сергеевич? — повернулся к Коншину.

— Думаю, нет.

— За дело били или так, по пьянке? — спросил шофер.

— За дело, — усмехнулся Володька.

— А вот если б в милицию угодили, виноватыми оказались. У них три бабы в свидетелях, что хошь наговорили бы. Эх, ребята, развелось после войны сволоты, особливо среди тех, кто в тылу перекрывался, пока мы там в крови барахтались.

— В танкистах был? — спросил Коншин.

— А где же нашему брату?

Когда подъехали к «Форуму», Коншин полез в карман, чтоб расплатиться, но шофер стал отнекиваться:

— Не буду я с вас брать.

— Возьми, выручил же, — совал Коншин деньги.

— Сказал, не возьму. Бывайте, ребята, — захлопнул он дверцу и тронулся.

— Вот так, Леха, отвели душу, — весело сказал Володька, потирая подбитую скулу. — Доволен?

— Неловко все же…

— Не понимаю, — удивился Володька. — Спрашиваю, рад, что от этого типа отделался?

— Как тебе сказать?.. Конечно, рвать, так с музыкой, но… — Коншин замолчал.

Володька поглядел на него, покачал головой, а потом задумчиво сказал:

— Выходит, прав Леонид Леонов, сказав, что, «когда кончается затемнение городов, наступает затемнение совести». Про тебя, кстати. Еще какую-то неловкость выдумал.

— Ну, куда теперь? — ушел от неприятного Коншин. — Домой неохота что-то, может, к Марку зайдем?

— Твой Марк слишком нос перед нами задирает. Пошли к нам, ты давно не был, мать часто про тебя спрашивает.

Было уже больше десяти вечера, когда они ввалились к Володьке домой. Ксения Николаевна не сразу заметила ссадину на скуле сына и припухлую губу у Коншина, а разглядев, всплеснула руками:

— Вы, кажется, дрались, мальчики?

— Ага, мама. Была хорошая идейная драка, — рассмеялся Володька.

— Господи, даже идейная! — невольно улыбнулась она. — Защищали честь какой-нибудь девушки?

— Нет. Свою собственную, мама.

— Других способов не нашлось?

— Увы, это был единственный. Чай будет, мама?

За чаем говорили о разном… Ксения Николаевна очень интересовалась Марком и расспрашивала о его картинах. Коншин рассказал, а потом посетовал, что и Марк, и Михаил Михайлович твердят ему об упущенном времени и что, наверно, ничего из задуманного у него не выйдет, так и будет возиться всю жизнь с плакатиками, зарабатывая на хлеб насущный.

— О чем вы толкуете, Алеша? Неужто после того, что вам всем довелось пережить, спокойная и более или менее обеспеченная жизнь все не устраивает? — спросила Володькина мать.

— Коншин называет это мещанским раем, мама, — усмехнулся Володька.

— Какие вы глупые… Нашему поколению, увы, такого «мещанского рая» совсем не досталось. Вы только вылезли чудом живые из такой войны, так неужто вам может казаться, что там была какая-то необыкновенная, романтическая жизнь?

— Там было все проще, — заметил Володька.

— Может быть, — задумчиво согласилась она. — Наверно, жизнь сейчас сложнее, и она все время будет ставить перед вами трудные, почти неразрешимые вопросы, и, чтоб не запутаться, надо… надо все время прислушиваться к своей совести… Помните сказку Салтыкова-Щедрина о тряпочке-совести, которую теряют и находят?

— Помним. Но все это не ново, Ксения Николаевна, — вздохнул Коншин.

— Да, не ново. Я вам америк не открою. Вроде бы все просто и в то же время страшно трудно… Тем более сейчас, когда вам что-то приоткрылось. Да, мы очень мало знаем, многое для нас пугающе непонятно, но самое страшное теперь для вас — растеряться, потерять ориентиры, бросаться из стороны в сторону… — она говорила взволнованно, не сразу находя слова. — Вы поняли меня, мальчики?