Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 74

— Поняли, мама, — вяло сказал Володька, чуть не добавив: «А чего тут понимать, все это слова», но не добавил, не желая обидеть мать.

По дороге домой Коншин думал, что в милицию Анатолий Сергеевич вряд ли заявит, но работу-то он потерял, и надолго. Проходя мимо ночного гастронома на углу Колхозной и 1-й Мещанской, около которого галдела очередь, он столкнулся с Колюней Крохиным.

— Привет, Алеха. Сообразить не хочешь?

— Нет, Коля. Работать завтра, — сказал Коншин привычное и… запнулся — работы никакой завтра не предстоит, а денька через три придет к нему бумаженция из редакции, где будет сообщено о расторжении договора под каким-нибудь предлогом.

— Дело есть. Зайду к тебе на днях.

— Какое дело?

— Хорошее, денежное. Договорились?

— Ну, заходи, — безразлично кивнул Коншин.

После ухода Коншина Володькина мать заявила сыну, что вряд ли он имел право затевать драку, что надо было хоть спросить Коншина, хочет ли он этого, а теперь он остается без работы по Володькиной вине.

— Мама, когда вытаскивают утопающего, разве спрашивают его? Я удивляюсь тебе. У Алексея такая же пенсия и стипендия, как и у меня. С голоду, слава богу, не помрет.

— Мы вдвоем, Володя. Меня жизнь научила крутиться, а Алеша не умеет. В общем, я не в восторге от твоего поступка.

Когда мать говорила «не в восторге», для Володьки это значило нечто большее. Он задумался, но вскоре тряхнул головой:

— Все правильно, мама. Алешка и выпивать стал каждую получку из-за этого типа. Правильно, — повторил убежденно.

Уже прошел месяц с того тяжелого разговора с Ниной, а Игорю так и не удалось встретиться с ней. Он приходил к Институту курортологии, ждал ее у дома, звонил, но все напрасно. Оставалось лишь одно — идти к ней домой, пусть даже придется говорить при ее матери.

Перед подъездом пришлось выкурить две папироски, чтоб унять волнение, но когда вошел в дом, поднимался по мраморной лестнице бывшего купеческого особняка мимо стен с какой-то лепниной — успокоился. Он постучал в дверь Нининой комнаты, а потом тихонько открыл — Нина спала, свернувшись калачиком на маленьком старом диванчике.

— Нина… — шепотом позвал он ее.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Нинушка… Я пришел.

Ему страшно захотелось подойти к ней, присесть на диван, погладить ее по голове, приласкать, но она молча и отчужденно глядела на него, будто не узнавая.

— Я пришел… Надо же поговорить… — начал он несмело.

— Не о чем нам говорить, — ответила не резко, а равнодушно и отвернулась. — Уходи.

— Но нельзя же так. Нам надо решить…

— Я уже решила, — перебила она. — Надеюсь, ты порядочный все же человек и будешь мне давать денег на ребенка. Вот и все.

— Но, Нина, он… я же хотел сказать тебе, если ты хочешь, мы можем… нет, должны, наверное, расписаться…

— Не можем и не должны. Уходи, Игорь, у меня болит голова.

— Но ты… ты не сделаешь аборта?

— Ах, вот что тебя беспокоит! Не бойся, не сделаю.

— Я боюсь только за тебя.

— Можешь не переживать, — сухо сказала она. — Уходи, а то сейчас придет мама.

— Ты сказала ей?

— Тоже можешь не беспокоиться, пока не сказала.

— Нинушка, но почему ты меня гонишь?

— Неужто не понятно? Ты же… ты же твердил мне о ребенке, о том, что нужна семья и прочее, и сам же струсил. Ты для меня после этого просто не существуешь. Понял? Не существуешь. Тебя — нет. Понял? Нет, нет и нет… Уходи.

Игорь надел шапку и медленно вышел, закрыв за собой дверь. Ему трудно было понять Нину. Неужто из-за его естественной минутной растерянности в тот раз — такая реакция? Что за идиотский максимализм, которого он раньше в ней не замечал! И что теперь делать?

Он понуро поплелся по Каляевской… В нем нарастало раздражение. Нина просто вздорная девчонка, легкомысленная и совсем не думающая о будущем. Не так-то легко будет ее перевоспитать, поступки ее совершенно алогичны и не укладываются ни в какие рамки, а главное, непредсказуемы.

Дома ему не удалось скрыть от матери свое состояние, и она обеспокоенно спросила:

— Что-то давно не видать Ниночку. Вы не поссорились?

Игоря давно мучило, что он скрывает от нее случившееся — они всегда так откровенны друг с другом, но и сейчас, не желая волновать мать, он ответил уклончиво:

— С чего нам ссориться, мама? Все нормально. Просто Нина устает очень на работе, ну и мне надо наверстать упущенное — я довольно много времени потратил на рассказ.

Мать удовлетворилась ответом, а Игорь дал себе слово обязательно сказать матери обо всем, если спросит еще раз. Но через несколько дней Нина позвонила, выкинув новый фортель.

— Игорь, привет, — начала она. — Достань мне, пожалуйста, денег. Я раздумала и нашла женщину, которая… ну, понимаешь?

— Погоди, погоди, — заволновался он. — Чего ты раздумала? Это не телефонный разговор. Ты где? Давай встретимся.

Она сказала, что звонит из автомата и находится у Кировских ворот. Игорь поспешно оделся и вышел на улицу.

Нину он увидел еще издали. Она прогуливалась около почтамта, небрежно помахивая сумочкой.

— Почему ты вдруг решила, ведь до этого…

— Решила, и все, — не дала она ему договорить.

— И что это за женщина? Она хоть врач?

— Не знаю… Но мне говорили, она давно этим занимается. Надо восемьсот рублей, Игорь. Ты достанешь?

— Подожди, это не проблема. Ты понимаешь, что это очень рискованно, а ты даже не знаешь, врач она или нет.

— Не беспокойся, я здоровая, авось не помру.

— Нина, но нельзя же быть такой… Ты не девочка, — подавляя раздражение, сказал он. — А потом, мне говорили… в общем, ни одна женщина не жалела, что… родила, а вот в других случаях…

— А что делать? — вздохнула она.

— Я должен хоть посмотреть на эту женщину. Пойдем к ней вместе.

Она вначале отнекивалась — зачем тебе ее видеть и прочее, но потом все же согласилась. Видно, идти туда одной ей было страшновато.

К Первому мая все ждали снижения цен, слушок об этом пошел давно, вот и гадали, на какие продукты и на сколько снизят цены. Мужички мечтали, чтоб водочка стала б подешевле; женщины же на мясо и масло ждали снижения, тоже цены были высоковаты по сравнению с довоенными, а зарплата-то не очень повысилась. Но вообще-то, считали все, раз обещали снижение, то оно непременно будет, и жизнь с каждым годом начнет улучшаться. Кстати, многие до сих пор удивлялись, что после такой войны смогли и карточки отменить, и реформу сделать — сильна, выходит, наша страна, так быстро раны военные залечивает.

В доме Бушуевых больше всех на эту тему выступал глава семейства. Петр поддерживал:

— Раз Верховный обещал, значит — все. Будет у нас всего навалом. Он слов на ветер не пускает. Помните, как сказал — ни шагу назад, так мы словно и окаменели, встали насмерть. А потом погнали фрицев.

Женька поглядывала с насмешкой и притворно удивлялась:

— Удивляюсь вам. Живем хуже некуда, весна скоро, выйти на улицу не в чем, а вы всем довольны, всему радуетесь.

— Цыц, девка! Чего ты в этом понимаешь? — возмущался отец, а Петр, покачивая головой, говорил, что ремня хорошего в доме не было, что, видать, жареный петух в одно место не клевал.

Женька посмеивалась, а Настя морщилась, не нравилось ей, когда выскакивали из Петра порой разные словечки. Один раз не выдержала и заметила:

— Ты же не в казарме, Петр, не очень бы выражался, женщины же мы, — на что тот смиренно, к ее удивлению, извинился, сказав:

— Верное замечание. Принимаю критику. Конечно, когда всю жизнь с мужиками дело имеешь, язык распускаешь. Но, Настенька, ничего не попишешь, в атаку же ходили не с галантерейными выражениями, там матюшок ох как помогал: тебя обматерят, ты обматеришь, ну и глядишь — пошло дело.

— Тебе, Петенька, при твоем звании не очень-то к лицу… Хотя, помню, в гражданскую и бывшие офицеры, хорошего воспитания люди, и то, бывало, такое запустят… Войны этакое дело, — сказал старик Бушуев, но потом, подумав, досказал: — Но советский офицер должон все же повыше быть царских-то. Это звание высокое.