Родник холодный (СИ) - Панкратов-Седой Борис - Страница 17

Только когда он услышал за дверью звук зарычавшего мотоцикла, а потом голос Ленки-Дурочки, кричавшей на распев: «Досви-и-ида-а-ани-и-ия!», он приоткрыл дверь и увидел Ленку-Дурочку, махавшую вслед удалявшемуся мотоциклу, на котором были двое.

Чертова-жиличка была за рулем мотоцикла, за ее спиной, на сиденье был приторочен большой столитровый рюкзак, который Егорыч много раз видел на спине соседа. Бекас сидел на заднем крае коляски — сесть в коляску он не смог — вся коляска была забита доверху; он смог только просунуть в ее глубину одну свою ногу.

— Досви-и-ида-а-ани-и-ия! — кричала Ленка-Дурочка им вслед.

Она повернулась, увидела протодьякона, выглядывающего через щель, спрятала одну руку за спиной, другую выставила перед собой.

— Вот! — сказала она и показала Егорычу гребешок для волос.

Она спрятала руку с гребешком за спину, показа другую, так же выставив ее перед собой.

— Вот! — опять, с переполнявшей ее гордостью, сказала она.

Егорыч не смог разглядеть в наступивших сумерках, что это было в ее руке.

Он открыл дверь, вышел.

— Что это?

Он подошел ближе, рассмотрел в ее руке ярко-красную коробочку с белыми полосками-треугольниками по краям — сверху и снизу.

— Красная Москва. — прочитал он на коробочке.

— Ля-ля-ля! — запела Ленка-Дурочка, прыгая на одной ноге.

Егорыч кинул грязную тряпку в ведро, оттер руки о свой всесезонный ватник.

— Ну-ка дай глянуть!

Ленка-Дурочка вновь протянула ему коробочку.

Егорыч посмотрел на свои руки и не решился трогать ее. Он наклонился к ярко-красной коробочке носом, втянул в себя воздух.

— Да-а-а! — многозначительно произнес он.

Лёша лежал в хозблоке Бекаса, связанный по рукам и ногам, и ждал, когда все это закончится. Ничего, кроме того, чтобы ждать, ему не осталось. Еще осталась возможность шевелиться хоть как-то, хоть чем-то, чем было можно. Лёша шевелил пальцами.

Лёша отчетливо услышал, как на улице протарахтел звук двигателя мотоцикла — «тык-тык-тык»; даже услышал шуршание колес по грунтовке, когда мотоцикл проехал совсем рядом с хозблоком.

А еще через какое-то время он услышал, как скрипнула петлями входная дверь.

— Эй! Ты там как? Живой? — это был голос Егорыча.

— М-м-м! — мычаньем подал признаки жизни Леша.

— Живой! Сейчас освобожу тебя.

Егорыч осмотрел Лешу, не беря в толк, как тут все с узлами наверчено, и с чего начать.

Он попытался развязать вначале ноги, веревка натянулась, от этого петля на шее Леши стала туже.

— М-м-м! — промычал Леша.

— Так не пойдет, — сообразил Егорыч, — тут резать надо. Жаль — веревка хорошая.

— М-м-м!

— Обожди пока — я ножик принесу.

Егорыч освободил Лёшу от пакета на голове и от кляпа во рту. Лёша по-прежнему молчал, но по его лицу было видно, что ему стало легче.

Вернувшись уже с ножом, Егорыч стал аккуратно резать веревку, сначала освободив шею Лёши.

— Ты солдат, главное, своим скажи, что это я тебя освободил, что я тут совсем ни причём. Ладно? Обязательно скажи, а то ведь если не ты, то и никто не скажет.

— Ладно, — с трудом выдохнул из себя Лёша, ожидая последние секунды до своего полного освобождения.

— Обязательно скажи — «Егорыч тут ни причем». Это, солдат, все ваши дела. А я тут вовсе ни причём.

Через минуту Леша был свободен. Последний узел был срезан. Лёша перевернулся на полу, сел, растер свои затекшие запястья.

— Бекас где? — первое, что спросил Леша.

— Ушел.

Куда ушел Бекас, когда ушел Бекас — это Лешу уже не интересовало. Главное — что он ушел и главное — чтоб не вернулся. Лёша поднялся.

— Что ты, все, тараторишь — «ни причём», да «ни причём»?! — раздраженно сказал он, растягивая узел петли на своей шее, — Мы все тут ни причём. Я тоже тут ни причём! Тут всё, бляха-муха, как-то помимо наших желаний происходит! Всё не так. Всё, бляха-муха, через жопу! И главное — никто ни причём.

Леша освободился от петли и со злостью отшвырнул ее от себя.

— Ладно, спасибо! — Сказал Лёша и протянул Егорычу руку.

— Так, скажешь своим?

— Скажу, скажу. Он точно ушел?

— Ушел, он, ушел.

Совсем стемнело, появились первые звезды на небе, луна вышла из-за облаков.

Лёша топал по грунтовке. Поток мыслей одолевал его: «А с утра ничего не предвещало. Погода была хорошая, и настроение прекрасное. Тут такое! Одно дело — тухес свой мять на табуретке, газетки почитывая. Другое дело — такие вот замесы. Жрать охота…Не-е, я на такое не подписывался! Походу дела — сваливать надо. Хватит, наигрался в солдатиков! В Тулу к родственникам, у них хозяйство. И вообще я электрик пятого разряда. Ох, жрать охота… И вообще у меня плоскостопие».

Где-то в лесу раздалось уханье филина: «Ух…, ух…, уха-ха-ха».

Лёша шел не торопясь и не оглядываясь. Ему было всё тут уже всё равно — он сваливал.

Ночная дорога на Потаповку стала для «Урала» настоящим испытанием. Само наименование дорога было тут уже не применимо последние несколько лет. Дорога была не дорога, а бесконечная череда ям, больших и малых; рытвин больших и малых; канав больших и малых; колдобин больших и малых.

Свет фары «Урала» метался в темноте то вверх, то вниз, то вбок, следуя и за поворотами руля и за болтанкой всего мотоцикла. То и дело из темноты луч света выхватывал новую причудливую композицию из ям и колдобин, не похожую на предыдущие. Столбы вдоль обочины, сохранившиеся в хаотичном порядке, еще не спиленные местными на дрова, редкими символами цивилизации, мелькали на мгновения и вновь уходили в темноту. Ямы и рытвины оставались.

Валентина изредка оборачивалась назад, кидала взгляд на умудрившегося прикемарить на таком ходу Бекаса. Тело его качалось, голова болталась в разные стороны, балансируя на автопилоте. Только когда мотоцикл встряхивало действительно сильно, он приоткрывал глаза, удобнее хватался за спицы запасного колеса одной рукой. Второй рукой он придерживал СВД, зажатую между коленями, торчащую из мотоциклетной коляски. Он опасался, что в такой тряске, оставленный без присмотра пристрелянный оптический прицел может легко сбиться.

Валентина отметила для себя две вещи: «Он устал и у него крепкая нервная система».

Валентина повернула руль, чтобы не влететь в действительно глубокую канаву. Мотоцикл резко свернул в сторону и остановился на обочине. Валентина заглушила двигатель.

— Приехали? — спросил Бекас, не открывая глаза.

— Почти. — ответила Валентина, слезая с мотоцикла.

Она подошла к заднему багажному отделению мотоколяски, открыла его, осветила фонарем, что-то взяла. Держа фонарь у своего лица, направляя его вертикально вниз, осветила карту, которую положила перед Бекасом на запасное колесо.

— Сможешь показать на карте, где у них блокпост?

Бекас потряс головой, чтоб прийти в себя, осмотрел карту, показал пальцем.

— Вот здесь.

— А вот тут же — рядом, проходит высоковольтная линия передач, — сказала Валентина, — Видишь?

— Угу. — сказал не до конца проснувшийся Бекас.

— Под ней обозначена просека. Ну просека там или не просека уже… Может все заросло и проехать уже не возможно, но нам туда. Это где-то уже совсем рядом, по моим расчетам.

Валентина сложила карту, отправила ее обратно в багажное отделение, хлопнула дверцей.

— Там будет наш НП — наблюдательный пункт.

— Почему там?

Она показала пальцем вверх.

— Линия электропередач.

— Толково! — согласился Бекас, потом добавил, — Я там был один раз — ходил с «Потаповскими» в Зону.

— Схему блокпоста нарисовать сможешь?

— Нет — давно было дело.

— Давно? Ну, тем более…, — сказала она, уперев руки в бок, прогнула поясницу, ноющую от долгой тряски, — Еще километров пять — не больше.

Просека оказалась — с большим трудом, но проходимой для «Урала». Проехать нужно было менее полу километра. Пришлось кое-где спешиваться, разгребать завалы молодого березняка, грозившие намотаться на колеса или создать других проблем. С высокой многолетней травой «Урал» справлялся, подминая ее под себя с легкостью трактора.