Самый лучший комсомолец. Том второй (СИ) - Смолин Павел - Страница 33

Погрузили алкашню в прибывший из райцентра транспорт, который заодно привез нам папу Толю, парторга и главбуха, попили с вновь прибывшими чаю и отправились в холл, где украсить осталось только ёлку. Поставил под последнюю стул, забрался на него — народ хрюкнул, потому что именно так дети рассказывают стихи — и начал вещать:

— Здравствуйте, товарищи. Очень жаль, что приходится отрывать вас от приятных предпраздничных хлопот, но в Новый год тащить старые грехи негоже.

Три четверти присутствующих машинально перекрестились. Вот тебе и научный атеизм! Зарубка в памяти — выпросить у КГБ агента-попа, это же прямо очень хороший сорт стукача и еще один акт социального подкупа моих подданных.

— Поговорим о воровстве. Недавно я услышал поговорку «все вокруг совхозное, все вокруг моё». Сейчас я объясню, почему это правда!

Народ скривился и застонал — обычно после «объясню» на мое место встает дядя Толя и долго и нудно грузит бедолаг цифрами. Ну скучно почти до невыносимости! Однако сейчас не тот случай.

— Стопроцентный хозрасчет — это когда «как потопаешь, так и полопаешь». Сейчас у нас переходный период, и зарплаты тоже переходные — для тех, кому пока предоставить работу мы не в состоянии. С началом весны работы начнет хватать всем, и зарплаты вырастут тоже у всех — особенно у тех, кто будет стараться. НО! — резко повысил я голос.

Народ частично вздрогнул — не от страха, от неожиданности.

— Воровство совхозного — сиречь, общего — имущества недопустимо, опять-таки из-за стопроцентного хозрасчета. Бюджет совхоза — это ваша общая кубышка, куда складывается весь полученный доход. Девять украденных поросят…

— Три! — исправил меня глас из народа.

— Девять, потому что украденная свиноматка несла в себе шестерых маленьких поросят, — отмахнулся я. — Так вот — девять загубленных поросят ударили по бюджету совхоза — вашему общему бюджету, товарищи! — то есть по карману всем вам почти на сто рублей, потому что все угнанные особи относятся к категории «племенные свиньи класса элита, полученные от родителей класса «элита»». Обычные свиньи такой категории со следующего года — а раньше мы их продавать не собираемся — будут стоить по 3-4 в среднем рубля, но наши-то хрюшки нифига не обычные, и стоят поэтому дороже. В ваши домохозяйства, напомню, они поступят бесплатно начиная с осени, но львиная доля уйдет на продажу в другие колхозы и совхозы, став огромным подспорьем нашему бюджету. В совхозе на данный момент проживает 7343 человека. Рубим потерянную из-за граждан Юрия и Николая «соточку» на всех и получаем одну с небольшим копейку на брата. Два этих идиота буквально прошлись по вашим карманам, унося по копеечке. Жалко?

Народ не очень уверенно согласился — да, жалко, но х*ли та копейка.

— А теперь масштабируем — заведется группа гнид, которые еженедельно будут воровать по девять свинок. За год потери составят сорок восемь копеек для каждого из вас. Жалко?

Оно, конечно, за год, но уже более жалко.

— Добавляем сюда хищения на других объектах, по самому минимуму — это когда один кирпич, один тюльпан и одна вешенка в сутки — и потери в год получаются в две сотни рублей на каждого. Жалко?

Вот тут всем стало прямо жалко!

— А ведь мы только начинаем, количество объектов и их продуктивность будут расти, и, по плану, с ними будет расти уровень жизни в нашем совхозе, но, если не следить друг за другом, не давая воровать ОБЩЕЕ ИМУЩЕСТВО, плоды ваших же трудов станут гораздо менее заметны — как только совхоз выйдет на самоокупаемость, я зарплаты платить перестану, и все будет зависеть от вас.

— Так это ж чистой воды капитализм! — вдруг прозрел Семен Семенович Озерин, дедушка восьмидесяти четырех лет отроду, еще в Гражданскую воевал.

Одет, ясное дело, в фуфайку, но шапку-ушанку снял, явив блестящую в свете ламп дневного света лысину.

— Это — социализм, Семен Семенович, — покачал я головой. — Потому что при капитализме средствами производства владеют буржуи, а здесь все принадлежит государству.

— Что ж у тебя все вокруг денег-то вертится? Это вот с такой молодежью мы коммунизм к восьмидесятому году строить собрались? — поддержала Семена Семеновича его соседка Клавдия Петровна, бабушка шестидесяти пяти лет.

Семен Семенович у нас дедушка авторитетный, вот она и ощутила в его лице поддержку, заодно открыв шлюзы доселе сдерживающей народное негодование, любопытство и раздражение плотины.

— Покуда в нашей стране не упразднены товарно-рыночные отношения, товар с абсолютной ликвидностью — сиречь деньги — остается главным инструментом регулирования распределения товаров и услуг к конечному потребителю. Это, извините, Клавдия Петровна, очевидно, и мне даже неловко объяснять такие вещи взрослым людям.

— Все тупые, одни вы с Москвы приехали умные! — саркастично заявил незамеченный.

— Если вас оскорбляет нормальная зарплата и ее неминуемое увеличение в скором будущем, значит конкретно вы, товарищ, обладаете нестандартным складом ума, — развел я руками.

Народ гоготнул было, но опомнился:

— С самого начала только обещаешь и обещаешь, а сам вон сколько земли захапал!

— Я не обещаю, а информирую о дальнейших планах, — вздохнул я.

Может все-таки конюшню построить?

— Имея на руках совершенно объективные математические выкладки. Анатолий Павлович, прошу вас, — освободил место штатному моральному кнуту.

Пока он занимал свое место, автора последнего замечания немножко поколотили односельчане. Папа Толя привычно приступил к изложению карательного «матана», и на десятой минуте лекции красномордый (потому что в ДК тепло, а он поддатый и пошатывающийся) дедушка со светлым именем Елисей Силантьевич не выдержал, под визг стоящих около него дам достал из-за пазухи обрез, метнулся сквозь разбегающихся подальше односельчан в направлении растерявшегося председателя (дядя Петя и главбух кинулись навстречу угрозе, но критически не успевают), направил оружие на объект ненависти — я попытался схватить отчима за руку и увести за ёлку, защитив тем самым от ранений, но Судоплатов, блин, тяжеленный, и помогать из-за растерянности не стремился. Меня тем временем с матюгами пыталась оторвать от приёмного папки Виталина — и вжал курки с задорным криком:

— Получай, председатель!!!

Вот они, рудименты болезненной коллективизации!

Левую руку обожгло болью, папу Толю дернуло, но на ногах он устоял. Дедушку тем временем скрутили односельчане и отдали подоспевшим КГБшникам.

— У-би-лиии!!! — радостно завизжали бабы, напрочь игнорирующие вполне живого, озадаченно глядящего на начавшие сочиться кровью дырочки пиджака папу Толю.

Я тоже норм — пара мелких дырочек на запястье. Хорошо, что не картечь, а дробь.

— Перепутал, сука! — расстроенно прокомментировал уводимый в сторону кабинета участкового дед.

Чуть второй раз безотцовщиной не остался!

— За*бали потому что! — спокойно ответил буйный дед на вопрос «зачем?».

Сидим в медпункте — я уже с перебинтованной рукой на стуле (Виталина лично две дробинки достала, радуя мокрыми глазами и закушенной губкой — переживает за меня, неспособного бросить отчима на произвол судьбы идиота), а лежащего на кушетке папу Толю обрабатывает Грета Ивановна Штейер — штатный фельдшер, из русских немцев. Здесь же, за столом, расположился участковый — записывает показания — а дядя Петя загородил собой выход, чисто на всякий случай — ну не побежит дед, вон какой спокойный.

Главбуху выдали стул и попросили никого не пускать — отошедшее от шока население попыталось вломиться, слезно умоляя Судоплатова не увольняться — люди-то в совхозе на 99.9% нормальные, объективные изменения уровня жизни к лучшему и на кого эти самые изменения завязаны оценить способные. Не уволится папа Толя — ему, как ни странно, рулить совхозом нравится, иначе не пропадал бы тут почти 24/7, выбираясь в Москву только по делу и навестить любимую жену. Ну и характер имеет — это как, постреляли и убегать? Ну уж нет!