Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 16

Не важно, что это всего лишь аукцион, где господин художник Стефан Белов выставил три картины.

«Щедрый!» – восхитился Опти.

«Бабки любит», – скептически поджал губы Песси.

«Жертвует на благотворительность!» – не унимался Опти.

«Сейчас он на аукционе собьёт с этих тузиков в десять раз больше, чем выручил бы, продавая эти картины по одной в частные коллекции», – едко ответствовал Песси.

«Вы когда-нибудь заткнётесь?!» – попыталась я воззвать к совести своих внутренних оппонентов. Песси и Опти на время притихли.

– Какая картина вам по душе? – спросил Антон, меряя полотна взглядом сутенёра, в гарем которого вот-вот попадёт новая «рабыня любви». Он, конечно, обещал подарить произведение искусства мне, но я не сомневалась: Антон свято убеждён, что «всё несёт в семью», и от этого мне было не по себе.

– «Небо в лужах»? – робко вякнула я, лихорадочно соображая, что, наверное, это нехарактерная для Белова картина из всех, что я видела, а поэтому, возможно, никто особо на неё не позарится.

– Отличный выбор! – дрогнул ноздрями Антон. – Необычный, как и вы сами, Илона. Она стоит того, чтобы быть вашей!

В этот момент в аукционный зал вошла ещё одна парочка – Островский со своей моделькой. То, как он скользнул по нам безразлично-поверхностным взглядом, сказало мне о многом.

У меня нехорошо засосало под ложечкой. Я знала Островского как облупленного. Некстати вспомнился его жаркий шёпот в туалете и обещание встретиться на аукционе. То, что он задумал нечто из ряда вон, – можно было и к бабке-гадалке не ходить.

Как я и предполагала, «Небо в лужах» особого внимания не привлекло: вначале разыгрывали лоты традиционно признанных мотивов в творчестве Белова. Торги прошли живо, на второй картине, очень эффектной и колоритной, торговались истово три претендента, ставки повышались, азарт рос, лица то светлели, то краснели, глаза сверкали, ажиотаж витал в воздухе и подпитывал конкуренцию.

Аукцион оказался штукой затягивающей. Я видела, с каким воодушевлением девушка рядом с Островским делала ставки, торгуясь за второй лот. Он ей это позволял и даже воодушевлял, что-то нашептывая в порозовевшее ушко.

Я вдруг поняла, что меня это раздражает и бесит. Вот эта их полуинтимная обособленность, то, как они умело ставки повышали, создавая достойную конкуренцию соперникам.

Он что, тоже этой паве крашеной картину пообещал?.. Совсем как Антоша мне? Его слова об аукционе именно это означали? Что он тоже умеет быть щедрым для кого-то?

Если что, то не задевает. Подумаешь. Не задевает, говорю! Вообще! Какая мне разница? Скоро начнутся торги за «Небо в лужах», и я получу ценный приз – почти уверена. А то, что Островский рядом с этой девицей интимничает – абсолютно всё равно.

Я вдохнула. Выдохнула. Отвела взгляд. Хватит. Пусть делают, что хотят, а мне нужно расслабиться, успокоиться, не обращать внимания ни на кого.

К счастью, картина «Сумеречный небоскрёб» досталась не Островскому. Но его, кажется, это не огорчило. Да, я кинула ещё пару взглядов, чтобы убедиться: торговался, торговался и сошёл с дистанции за миллиметр до победы. Вот девушка его расстроилась. Ей нравилось, она, наверное, предвкушала. А тут такой облом.

– А тепе-е-е-ер-р-рь, – взвыл аукционист, чтобы привлечь внимание оживлённой торгами публики, – лот «Небо в лужах!

Я ошиблась. Оказывается, самое сладкое напоследок оставили. А нехарактерное творчество привлекает сильнее. Или, может, это потому что картину так расписали – в красках, ничуть не хуже, чем сам оригинал, что отражал в своих лужах не только небо, но и фрагменты домов.

Сразу снова вернулись все мои дурные предчувствия. Я же свято верила, что на эту картину мало кто позарится. Позарились многие. Ставки так и летели. Аукционист буквально упивался и порхал, дирижируя молотком.

Пока я пребывала в шоке, Антон ободряюще сжал мою руку и большим пальцем нарисовал на моей ладони знак бесконечности. Я вздрогнула.

– Картина будет твоей, – шепнул он мне на ухо, и его губы коснулись моей кожи.

Я вздрогнула ещё раз. Как-то слишком много вольностей для первого свидания. И то, что он легко и уверенно перешёл на «ты», оптимизма мне не добавляло.

Антон сделал первую ставку. Ну, ему и в голову не пришло предложить это сделать мне, как недавно развлекался Островский. У Антона были иные способы доставить женщине удовольствие. Например, купить эту чёртову картину и, колотя себя в грудь кулаками, доказать всему миру, что он самый главный в моей жизни бабуин.

Я подняла глаза и мимо воли посмотрела туда, где расположился Островский. Тот не сводил с меня взгляда. Глаза у него полыхали синим, почти неестественным светом. Видимо, он меня гипнотизировал, а я очнулась только сейчас.

Не стоило этого, конечно, делать. Но есть вещи, контролировать которые практически невозможно. У кого-то это «выпил рюмочку, а очнулся, когда бутылка опустела», а у меня – Бодя под кожей. Чуть дёрнул за ниточку, и я откликнулась. Буквально поворачиваюсь за ним, как за солнцем.

Светило сердца моего, блин.

Мы встретились взглядами. Островский широко улыбнулся, подмигнул, послал воздушный поцелуй и сделал первую ставку.

В тот же миг я поняла, что наше безмолвное общение не осталось тайной и мимо внимательного взора моего кавалера на вечер не прошло.

Антон склонился надо мной. В глазах его плясали стальные черти. Склонился, чтобы поцеловать в губы.

– На удачу! – солгал он, потому что был убеждён: удача – это для дураков. А для тех, у кого есть деньги, удача – это всего лишь фигура речи, которая встанет в ту позу, в какую Антон её поставит.

И началась жара. Битва титанов. По-другому я всё, что происходило на этом аукционе, назвать не могу.

Ставки повышались молниеносно. Те, кто вступил в борьбу, еще не поняли, что в живых останутся только двое. Тот, кто сидит рядом со мной и отключился от всего мира, будто робот, который умеет только одну задачу выполнять, и тот, кто, словно дразнясь, каждый раз повышает ставку понемногу. Игра. Для Островского это игра, способ пощекотать нервы. Себе и другим.

Когда они перешагнули через миллион, я стиснула зубы. На пятом миллионе я поняла, что вспотела, как лошадь. К этому времени с ними ещё кто-то конкурировал, а я потеряла не просто вкус к подобному виду развлечения, а и все остальные эмоции и признаки второй сигнальной системы. От ужаса происходящего у меня волосы на затылке шевелились, словно живые.

На десятом миллионе я сломалась. Напрочь. Слабачка. Не быть мне женой олигарха. Хотя бы потому, что я не привыкла оперировать подобными цифрами и не представляла, как жить рядом с мужчиной, который способен целое состояние спустить на какой-то (да пусть простит меня Белов и прочие великие художники!) кусок холста, где что-то кистью навозюкано.

Теперь за тем, как эти двое сумасшедших повышали ставки, следили все. Люди чему-то радовались. Наверное, что ума хватило вовремя спрыгнуть с этого парохода, что уже тонет, но ещё не понял.

Мне же хотелось заорать: «Хватит!», но, естественно, я не посмела. Адреналин через край. Из ушей буквально. Перед глазами – радужные круги. В лужи, где отражалось небо, плеснули бензина, видимо.

И сквозь всю эту какофонию из звуков и мешанины разноцветных бликов, ликующий вопль аукциониста и торжественный стук молотка:

– Продано! Лот номер три уходит…

Всё остальное можно было и не произносить. Достаточно было глянуть на Антона, что сидел с совершенно маниакальным видом рядом со мной. И на лицо Островского, который ничуть не расстроился. В линии его прекрасных губ затаилось злорадство.

Ещё бы. Это же не он только вывалил за картину несколько миллионов.

Глава 9

Богдан

Я не собирался покупать картину. Я хотел торговаться до предела, рискуя приобрести гениальную (но не настолько же!) Стёпкину мазню за кучу денег, которые у меня были, естественно, и которые я как бы не горел желанием тратить пока что на весьма рискованные предприятия. Покупка картин относилась как раз к таким вложениям.