Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 19

– Не невеста и не богатая. И картина тю-тю. У меня бронированной двери нет, понимаешь?

– Да, это упущение. Ужасно. Возмутительно. И этот жлоб не захотел тебе нормальную дверь поставить и сейфом снабдить? После того, как вывалил тринадцать миллионов? Пф!

– Поиздержался слегка. Не до дверей ему сейчас.

Я всё же поставил её на пол. Осторожно. Илонка поморщилась. Посмотрела на себя со всех сторон. Горестно вздохнула.

– Что там? Катастрофа? – спросил, хоть нужды особой не было: она стояла в рваных чулках и, кажется, у платья разрез появился. Такой. Не всем покажешь – почти до неприличия. Я честно старался не смотреть на её правую ногу, что соблазнительно выглядывала через прореху.

– Почти, – попыталась она стянуть края платья, треснутого по шву. – Мне удрать нужно. Поможешь?

– На руках тебя вынести? – поинтересовался, понимая: скажет – и вынесу. У меня не хватало сил на неё злиться. И вообще… будто что-то ушло безвозвратно за сегодня. Вся та ярость и боль, что я испытывал все эти годы, стоило только её вспомнить.

Всё притупилось – годы без неё даром не прошли. Мне вообще казалось: всё, что между нами было, – сон. Прекрасный, как подростковые мечты. Но я был не готов к встрече с прошлым – как ни крути. А сейчас смотрю на Илонку и думаю: ну и чёрт с ним. Готов, не готов… я ж не пионер. Как уж получилось.

– Не надо на руках. Лучше туфли принеси, если тебе не сложно. Кажется, я ногу поранила, – морщится она, неловко переступая с ноги на ногу.

Внутри меня опять будто что-то взорвалось. Да что ж это такое…

– Садись, – постелил я на лавочку пиджак, что сорвал с плеч, – горе ты моё луковое…

Все эти слова слетали с губ легко. И она не перечила – села осторожно, снова судорожно попыталась края ткани, разъехавшейся, как поссорившиеся супруги, соединить, украдкой посмотрела на свои колени, а затем приподняла ступню.

Я честно почти не подглядывал, так, кинул взгляд на все её изгибы и выпуклости, сглотнул судорожно и помчался, как верный пёс, искать её туфли, чтобы в зубах приволочь.

– Что ж ты, как маленькая, – бурчал я противно, когда вернулся. – У тебя ж кровь, Бояркина!

– Да, переборщила, – покладисто соглашается она, – чай, не шышнадцать мне уже. Горная коза – не моё имя.

– Пошли уже, – протягиваю руку, а сам боль чувствую, будто не она поранилась, а я. – Или давай всё же на руках понесу.

– Лучше не надо, – стальная моя леди. И взгляд – ух! – насквозь прожигает.

Удирали мы по всем правилам шпионских сериалов: я впереди, прикрывая её «позор» с несанкционированным разрезом; она – сзади, прихрамывая, но вполне достойно.

Я у неё номерок из рук вырвал, полушубок на плечи накинул.

– До машины, а дальше я сама.

Ага. Разбежался.

– А меня, значит, бросишь посреди поля? На растерзание врагам?

Позади уже шумиха, мы чуть ли не под пулями выбирались. Кажется, там что-то потеряли. Надеюсь, не эту чёртову картину, которая теперь с ценником «дохрена нулей» красуется.

Бояркина смотрит на меня удивлённо-растерянно.

– Я без машины остался, – смотрю проникновенно ей в глаза.

Святая правда, между прочим. Я машину Юлии отдал. Ну, всё вернётся, конечно, но Илонке зачем об этом знать?

В общем, пока она колебалась, я уверенно на пассажирское сиденье уселся. Не будет же она меня силой выгонять? У неё даже хворостины нет, а я всё же не скотина, чтобы со мной так немилосердно обойтись.

– Ладно, – усаживается она за руль, – подвезу, так и быть. Ранки только обработаю.

– Жми на газ, – советую я ей, оглядываясь на парадный вход в галерею. Оттуда толпа вывалилась. – Жми, если не хочешь, конечно, стать звездой Ютуба и королевой прессы.

По тому, как судорожно Бояркина вцепилась в руль, звездой она быть не желала. Но поздно, конечно, я только об этом говорить не стал. Завтра она проснётся если не знаменитой, то гораздо больше народа о ней узнает – неоспоримый факт. Пусть уж хоть одну ночь спит спокойно.

У неё в сумочке телефон разрывается. Раскалился буквально. И пока она выруливает, я достаю его и, скрипнув зубами, нажимаю на «приём».

– Оставь её в покое, – очень вежливо советую я, как только на том конце слышу голос «Антона» – так у Бояркиной Ястребовский, по всей видимости, записан. Это ж надо! Звонит он ей. Телефончиками обменялись.

– Ты что творишь?! – приходит в негодование моя нежная фурия.

– Избавляюсь от болезнетворных микробов, – мстительно произношу я и хладнокровно удаляю «Антошу» из её контактов. – Ты ранена, между прочим, а мы же не хотим, чтобы твои царапины воспалились? Нет, не желаем. И антисептика тебе волью для надёжности, – вбиваю свой номер и не дрогнувшими пальцами пишу: «Богом Данный».

Вот так. То, что нужно.

Бояркина тормозит и гневно сверкает на меня глазами. Ах, сколько экспрессии!

– Это незаконное вторжение в моё личное пространство! – заявляет она.

– Разве? – цежу сквозь зубы. – Это всего лишь профилактика, чтобы воспалительный процесс не образовался. А что касается личного пространства, – небрежно сгружаю телефон обратно ей в сумочку, – это тебе, чтобы словами не бросалась и понимала разницу.

Я притягиваю её к себе и целую в губы, подавляя возмущённый вопль.

Где-то в отдалении грохочет гром. Это рухнула моя стена, которую я тщательно возводил все эти годы. Точнее, рухнуло то, что от неё осталось. Как бы разрушительный процесс был запущен в некоем офисе, а сейчас я доблестно, своими руками, завершил начатое.

Ну и хрен с ним. Целоваться с Илонкой – чистое удовольствие. Кажется, ей тоже нравится. Ну, судя по тому, как она вздохнула и расслабилась наконец-то. Знал бы – давно поцеловал. Меньше бы воздух сотрясали.

Илона

Он невыносимый. Бесит. С ума сводит. Ну зачем, зачем Островский снова появился в моей жизни? Я ведь всё рассчитала, продумала, взвесила.

Я давно перестала поддаваться душевным порывам. О том, чтобы в вечернем платье лезть на какую-то стенку из камня – речи быть не могло.

И вот итог: в разорванном на боку платье, в изувеченных в хлам чулках, с ссадинами на коленях и, по всей вероятности, порезом на ступне, сижу в собственной машине и целуюсь с этим невозможным типом.

– Всё, давай успокоимся, – гладит он пальцами моё лицо и дышит, словно километр за секунду пробежал. Мировой рекордсмен, блин. – Нам ещё до дома добраться нужно.

Верное замечание.

– Куда тебя подвезти? – интересуюсь почти нейтральным голосом. Почти – потому что тоже не железная и тоже дышу, словно из-под воды пробкой вырвалась.

– К тебе, – выдаёт Бодя с невозмутимым лицом и выдвигает, как ему кажется, ряд неоспоримых аргументов: – Прикрою твой «позор», а то завтра три квартала будут обсуждать, как ты домой в рваном платье заявилась. Ну, и ты ранена. А я своих в беде не бросаю. Кто тебе раны обработает, чтобы ни одна зараза не прицепилась?

Ты, Островский, самая большая инфекция в моей жизни, и я не уверена, что стоит подпускать тебя так близко.

«Он хочет к нам!» – прыгает от восторга Опти.

«А потом мы горько плачем в подушку» – гундит Песси.

«У меня стресс, – обманываю я сама себя, – мне нужен антидепрессант. А лучше Боди сейчас никого не найти».

Именно поэтому я с Островским не спорю, а еду домой. Так ещё лучше. Не нужно по городу мотаться, а потом возвращаться домой в одиночестве. Он мальчик взрослый, доберётся к себе как-нибудь. Водителя своего личного вызовет или такси. А мне на сегодня потрясений хватит.

– Ты здесь живёшь? – спрашивает Богдан, как только я оставляю машину на парковке.

Мне даже язвить не хочется. Он, конечно, удивлён, но это и понятно: на истёртых простынях, по его мнению, я могла бы и на что-то поприличнее заработать. Но я вполне довольна тем, что у меня есть.

– Да. Я здесь живу, – говорю просто. – Ну, а теперь прикрывай мой «позор». Правда, вряд ли найдутся желающие сопли морозить в такой-то вечер, но разговоры на три квартала о моём несчастном платье – это, безусловно, сильный мотиватор. Я напугана. Так что бди мою честь.