Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 23

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Сегодняшняя ночь и откровения снова пошатнули мою веру в человечество и единственного человека, которого я любил, ценил, уважал и считал своей семьёй.

Как бы там ни было, дураком я не был. И уж если есть исходные данные, то решить задачу – плёвое дело.

Если Илона взяла деньги отца, то вряд ли жила бы в новостройке, в достаточно скромном доме недавнего года выпуска.

Когда он обрабатывал меня, то озвучивал сумму, которую она взяла, чтобы исчезнуть из моей жизни. А ещё утверждал, что скандально-пикантные фото, вываленные в интернет, это её рук дело. Почему я тогда на всё это повёлся, поверил?

Илона явно не воспользовалась его деньгами. Или у неё что-то случилось, и деньги ушли на другое. Не на то, чтобы обосноваться в столице.

Бабуля перед отъездом вручила мне сумму, большую, чем была у Илоны.

– Поклянись, что это не его деньги! – потребовал я тогда.

– Клянусь! – посмотрела она честно-пречестно в мои глаза.

Судя по всему, она солгала. И я не знал, как дожить до утра со своей догадкой. Я жаждал узнать правду. Но та, кто могла дать ответы на мои вопросы, мирно сопела в клинике, не подозревая, что тучи сгустились и готовы изрыгать гром и молнии.

К утру я почти успокоился. Не в плане остыл, а взял себя в руки. Даже если догадки мои верны, нет повода набрасываться на бедную старушку. Я всё же предпочитал видеть её живой и здоровой.

«Зато Илону ты не захотел видеть никакой. Просто взял и уехал, не поговорив, ничего не выяснив. Она правильно сказала: ты ей не верил, осудил, обвинил. Выставился гордым петушком и бросил, даже не поинтересовавшись, как она», – вёл я свой горячечный монолог, понимая, какая пропасть разверзлась у моих ног.

Одиннадцать лет я положил на то, чтобы кому-то что-то доказать. Одиннадцать лет – вначале каждый день, а потом всё реже – я мечтал однажды явиться на золотом коне в сияющей сбруе и пройти мимо неё, давая понять, что она потеряла.

Оказалось, это я потерял. Утратил. Просрал. С поправкой, если мои подозрения окажутся правдой.

Именно поэтому утром я не отправился в офис, где ждали меня сотни дел, а поехал к бабуле в клинику. Бывают дела, которые требуют моего внимания куда больше, чем всё остальное. Безотлагательные дела, что растянулись во времени да так и зависли между небом и землёй. И я решил положить этому конец. Уж либо ввысь, не оглядываясь, либо оземь и дух вон. А уж потом буду что-то думать дальше.

Клиника встретила меня тишиной. Утро не совсем раннее, но для посещений время странное. Именно так на меня смотрят, но я тут не зря плачу приличные деньги, а поэтому к бабуле я прохожу беспрепятственно.

– Богдаша! – бабушка Аля встрепенулась, заволновалась. – Случилось что? Да я и так знаю, что случилось, с чего бы ты спозаранку ко мне прибежал.

Она нервно «играет на пианино» - перебирает пальцами край одеяла.

– Ты не волнуйся, бабуль, – пытаюсь я разговаривать потише и помягче. – Всё хорошо, если можно так сказать. Просто знаешь? Бывают моменты, когда позарез нужно поговорить. Вот сейчас именно такой момент.

– Да ты бы позвонил, – не сводит с меня ба подозрительный взгляд. – Телефон для чего существует?

– Есть разговоры, которые подпадают под категорию «нетелефонные».

– Значит, что-то всё же случилось, – вздыхает она и качает головой. – Жалуйся, Богдаша.

– Пока не на что. А вот тебя я хочу послушать.

Я делаю паузу, внимательно вглядываюсь в её лицо. Сложно. Очень сложно говорить на эти темы, но я должен. В конце концов, «догадайся, мол, сама» в данном случае не поможет.

– Расскажи-ка, ба, откуда у тебя такая куча денег взялась, которую ты дала мне, выпроваживая за границу.

Она не бледнеет, не краснеет, не отводит глаз, но в лице её что-то меняется. Это видно. Приходит понимание. Может, поэтому она поудобнее устраивается. Я жду, она молчит. Я жду, а она продолжает молчать.

– У нас игра в гляделки? – интересуюсь я. – Кто кого? Или мой вопрос оказался слишком сложным?

– А почему ты сейчас об этом вспомнил, Богдаш? – спрашивает она меня, я пока что не хочу раскрывать карты. Важно услышать ответ. Поэтому я захожу с другой стороны.

– Помнится, я спрашивал тебя, откуда у тебя деньги, и ты поклялась, что они не отцовы. Ты мне солгала? Скажи только правду, ба.

– Ну вот ещё. Нашёл клятвопреступницу, – фыркает она и слабо машет рукой.

– А чьи? – задаю ещё один вопрос.

– Девушки твоей, – говорит она словно нехотя, вздыхает тяжело. – Илона, кажется, её звали.

Одно дело догадываться, другое – получить подтверждение своим подозрениям. Мне вдруг показалось, что мир сошёл с рельс, а поезд врезался в грудь и застрял там.

– Почему звали? – это не мой надсадный хриплый голос, нет. – Её так по-прежнему зовут.

– Ты с ней встретился, что ли? – оживляется бабуля. – Правда, что ли?..

А затем она грустнеет, у неё, кажется, даже волосы становятся уныло-тусклыми – так она меняется на глазах.

– Небось замужем давно, детки есть…

– Ты что наделала, ба? – спрашиваю я её тем же страшным неживым голосом. – Ты что наделала?!

– Спасала я тебя, Богдаш! – встрепенулась бабуля и посмотрела на меня с вызовом. – И не лгала, и ложной клятвы не давала! Уж раз Артём отдал ей деньги, значит, деньги уже были не его, а Илоны!

Ну да. Непробиваемо тупая логика. Жесть!

– Тем более, она и брала-то их только для того, чтобы тебе на дело хватило. Чтобы ты наконец-то с отцом расстался. Ты ж её замуж звал, рассказывал, что хочешь уйти от отца, своё дело открыть, а денег у тебя нет. Артём её купить хотел, чтобы ушла от тебя, а ей показалось, что это будет здорово – взять у него деньги и вручить тебе. Только ты и спрашивать её об этом не стал – обвинил и выставил за дверь. Вот она и пришла ко мне, плакала.

– И ты молчала? – у меня было такое состояние, что ещё немного – и я рухну. Хотелось что-нибудь разбить. Башку о стену, например. Когда вот так становится всё на свои места, ощущения сумасшедшие. Будто прозрел или кирпич на голову свалился. Больно, но каким-то чудом голову не проломило, только контузило, но так, что мир закачался.

– Да, я промолчала, – я впервые вижу, как лицо вечно весёлой и энергичной, весьма эксцентричной и неунывающей Алины Михайловны становится жёстким. Она сейчас не милая ба, а госпожа Островская – так резко проступают в ней родовые черты. – Промолчала, потому что знала: будет ещё хуже. Денег бы ты не взял – гордость не позволила. А отец тебе такую жизнь устроил – закачался бы и замучился из пропасти себя вытаскивать. И то… одну ногу бы вытянул, а полтела засосало бы. Что хорошего в том? Мучился бы и девушку свою измучил. Жизни бы вам не было. Ты ж его знал очень хорошо. Он если ставил цель, то по трупам. И не важно, что ты его сын. Итог был бы один: вы б всё равно расстались по тем или иным причинам. Безденежье, безнадёга, быт. Ты бы страдал, что не мог дать ей больше, она бы однажды поняла, что любовь ушла, а ничего другого не добавилось. Вот я и решила, что нужно тебя спасти. А то за сигареты уже хватался, ещё немного – и к бутылке бы начал прикладываться. У вас, у мужчин, всегда выход один: только что не так пошло – сразу горе в алкоголе топить. Не хотела я для тебя такой судьбы!

– Это твои фантазии, – невольно опускаю плечи, чтобы не так болело внутри. – Домыслы, ба. Ты не могла знать, как всё сложится.

– Могла, не могла… – ворчит она. – Я жизнь прожила, приблизительно понимала, к чему дело идёт. Плюс-минус, да. Погрешности – не без того.

– Ты ж день назад наседала на меня с женитьбой и внуками. У нас с Илоной дети уже в школу могли ходить. Что же ты наделала, ба?

Я задавал и задавал этот вопрос, потому что понимал: одиннадцать лет назад моя бабушка взяла на себя роль судьбы. Решила всё за меня, не дав даже шанса.

– Почему позже ничего не рассказала? Ты же могла. Позвонить, повиниться, наконец. Ты ж сломала всё. Я ж винил её все эти годы, предательницей считал.