Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 37

– Посмотри на меня, Илон, – приподнимаю пальцами её подбородок. – Если я чем обидел или задел, прости. Мы, мужчины, часто не умеем быть чуткими, а поэтому нам нелегко понять, почувствовать, угадать.

– Ладно, – вздыхает она и аккуратно освобождается от моего прикосновения, – день был тяжёлым, а вечер – испорченным, но ты и правда не виноват. Поэтому мы просто перейдём на «ты», наплевав на правила развития наших отношений.

– Эх, – огорчённо вздыхаю я, – а я так мечтал о брудершафте.

– Ты за рулём, пить нельзя, – смотрит на меня строго Илонка.

– А целоваться? – спрашиваю с надеждой.

– Богдан! – сурово сжимает она губы, и я ещё раз вздыхаю.

Больше всего на свете мне хочется нежно-нежно целовать Илону в губы. Пить её дыхание, слышать, как оно сбивается.

Лучше об этом не думать, потому что мысли уплывают вдаль, как призрачные корабли, которым сложно вернуться к отчим берегам.

– Ты что-то говорила о деловом предложении, – напоминаю, пока мы ждём заказ. Лучше переключиться на другое.

Илона оживляется. Видимо, забыла, пока мы тут устраивались за уютным столиком.

– Слушай, мне тут на ум пришло… Только, пожалуйста, не подумай, что я хочу воспользоваться случаем. Точнее, хочу, но не потому что… – запинается она, волнуясь.

– Я не подумаю, – накрываю её руку своей, – говори смело.

Илона рвано выдыхает и пытается собраться.

– В общем, у меня есть совершенно замечательный, уникальный человек!

Я напрягаюсь. Чует моё сердце: сейчас речь пойдёт о мужчине. Интересно, что она придумала, и кто этот великолепный хмырь?

– И всё же ты подумал, – качает она головой и улыбается. Так, что воздух становится вязким и горячим. – Не стоит. Это Роман Веретенников, а попросту – Веретено. Он муж моей подруги Людмилы и отец двоих замечательных детишек. Но кроме этих несомненно очень важных и полезных достоинств, он просто офигительный программист. В общем… возможно, тебе нужны высококлассные специалисты?

И правда, что это я?.. Илонка просто хочет выгодно пристроить мужа подруги, а я уже чёрт знает что выдумал.

– Если он действительно стоящий, такие люди нужны всегда.

– Ну, владелец «Айтияс» посчитал иначе. Туда Ромку не взяли по каким-то соображениям.

Очень интересно. Я только ради этого готов посмотреть на гения, который женился на её подруге. Или нет. Я готов это сделать в любом случае, потому что Илона просит.

– Пусть приходит, твой Веретено, – говорю твёрдо.

– Не мой, Людкин, – улыбается Илона. – Дай координаты своего офиса, пожалуйста.

Я достаю визитку.

– Тут адрес и телефоны. Пусть предварительно позвонит. Галину Ивановну я предупрежу. Это мой ценнейший кадр по кадрам, как бы это смешно ни звучало.

– Спасибо, Богдан, – у Илонки голос дрогнул. А я ради этого готов и Веретено принять, и Прялку – по фиг. Даже если он туповатый, но старательный парень, всегда можно человеку найти работу, лишь бы тянул свой кусок работы.

Постепенно вечер выровнялся. Хорошая еда, приятная музыка. Брудершафт предлагать не рискнул, а на танец пригласить свою девушку – да.

– Потанцуем? – ждал, что откажет, а Илона не отказалась, послушно в мои объятия нырнула, и время остановилось.

Она рядом. Глаза прикрыть и забыть обо всём. Сказать, что ну его всё к чёрту. Игры, смешное жениховство. Моя и только моя. Как залечить её раны? Как уверить, что ничего нет важнее. Бизнес, амбиции, люди – всё вторично.

С другой стороны, у меня есть стимул теперь. Дом построить. Наполнить его счастьем. И не отрицать того, что было когда-то, потому что в том прошлом много хорошего. О нём нельзя забывать.

Я чувствую Илонкины руки. Она обнимает меня за шею и, не сдержавшись, проводит ноготками по затылку. Невольно прижимаю её к себе покрепче. Не сопротивляется, не вырывается. Знаю, что не должен переходить границы. Что одно неверное движение – и разрушу то, что смог отвоевать. Но есть вещи, которые сильнее доводов разума.

Я целую её. Нахожу прохладные губы. Сминаю их, смакую не спеша. Доверчивая, мягкая, манящая. Женщина, которую я люблю. Мне не надоедает это повторять, и я ломаю голову, как упростить всё то, что мы усложнили.

– Поехали домой, – просит она, когда я с сожалением наконец-то от неё отрываюсь. Я готов за ней хоть на край света идти пешком. Может, поэтому боюсь спугнуть удачу и что-то спрашивать.

Мне не хочется играть в джентльмена, быть благородным. К чёрту всё. Я везу её домой. К себе. Быстро везу, пока не опомнилась, не начала возмущаться. Но она молчит. Я молчу. Только воздух между нами, кажется, трещит он напряжения и посверкивает искрами.

Она ни о чём не спрашивает, когда я завожу машину на подземную парковку. А я уже в лифте снова целую её, зарываясь пальцами в волосы. Шапочку её снял, в другой руке зажимаю.

Это какой-то отчаянный поцелуй. Я мог бы подождать и до квартиры, но не могу: мне кажется, если я скажу слово, заикнусь, то обязательно ляпну что-то не то, сделаю что-то не так. А я не хочу. Не могу сейчас с ней расстаться.

Между нами химия с такой реакцией, то мы долго торчим у входной двери, никак оторваться друг от друга не можем.

Я впечатываю её в дверь. Она рвёт моё пальто с плеч. Усилием воли я все же пытаюсь вставить ключ в замок. Безуспешно. Не знаю, как это мне удаётся и сколько времени спустя.

Всё остановилось, сконцентрировалось только на нас двоих.

В такие мгновения мир не существует.

У мира блекнут краски. У мира – только наше сорванное дыхание в унисон и руки, что пытаются обожествить человека, который рядом. Который для тебя и есть тот самый мир, сузившийся до одной-единственной желанной женщины.

Я тяну её в душ. Там мы тоже – перворождённые, обнажённые до души, до самых сокровенных точек. Я знаю их наизусть. Она тоже помнит. Всё помнит, моя Илона Бояркина: как прикоснуться, чтобы я замер, как поцеловать, как чертыхнуться сквозь стиснутые зубы, чтобы кровь забурлила ещё сильнее.

Я любил её, как никогда прежде: нежно, до самоотречения, до звёзд, что загорались и гасли вместе с её дыханием, стонами, криками.

Я любил её так, чтобы заполнить собой, выбить всё, что было за эти одиннадцать долгих лет.

Этим нельзя сказать «прости», но я всё же пытался.

Этим невозможно заполнить пустоту из вереницы дней, прожитых поодиночке, но я хотел, чтобы это случилось хотя бы на миг.

Телом сложно передать гамму чувств и переживаний так, чтобы дошло, запечатлелось, оставило след, пустило такие корни, что позволили бы нам оставить позади неуверенность, обиды, недопонимания.

Может, поэтому, после всего, что между нами случилось в моей кровати, я прижимаю Илону к себе и шепчу:

– Я люблю тебя.

Она не отвечает. Только пальцы крепче сжимают простынь. Ещё не верит мне, но я буду, буду стремиться к тому, чтобы однажды она снова смотрела на меня с доверием и обожанием, с уверенностью: я больше не подведу и никому не позволю встать между нами, потому что понял: любовь – это не просто чувства фонтаном и идеальное совпадение в постели.

Любовь – это нечто гораздо глубже и сильнее.

Любовь – это когда ты и твоя женщина – единое целое, на одной волне. И предавать её или не слушать, не доверять или обманывать, – это всё равно что не верить самому себе.

С этими мыслями я и засыпаю, обнимая Илону и веря: завтра рассвет, новый день, что принесёт нам только самое прекрасное и доброе.

Глава 21

Илона

Я запуталась. Можно сказать, переиграла сама себя. В душе – раздрай, на сердце – смятение.

У меня не получается жить мгновением и не думать, что будет потом.

«А я тебе говорил!» – рвётся из цепей Песси.

«Лучше заткнись! – предупреждаю я его. – И так тошно!»

Он снова прячется в глубинах моего сознания, гордо задирает нос и показывает мужественный профиль индейца Обиженный На Весь Мир.

И пока он корчит рожи и позы, я тихонько выбираюсь из постели Островского. Расслабилась, называется. Так, что голова до сих пор не на месте. Кажется, у Богдана тоже клапан сорвало. Он мне в любви признался. Но с ним это и раньше случалось: после хорошего секса сказать именно эти слова.