Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева - Страница 42

Кажется, я поняла, что никто мне не подойдёт. Потому что я любила и люблю одного-единственного мужчину. Не умею по-другому. Если б было по-другому, я б уже кого-то нашла, забылась, приняла иной мир.

Это страшная штука – однолюбство. Прекрасная, конечно, но ужасная, потому что все мужчины для меня не хороши. Кроме Богдана.

– Я постараюсь, – ответила честно. – Постараюсь быть счастливой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И не лгала же.

– Иди сюда. Ко мне.

Он тянет меня за руку, усаживает на своих коленях, зарывается носом в волосы, касается губами местечка где-то между шеей и ключицей.

Мы сидим так не знаю сколько. Он… будто укачивает меня, как ребёнка. И руки не распускает. Просто сидим молча, и от этого хорошо, уютно, правильно.

– Можно я останусь? – спрашивает он чуть позже.

И этот вопрос почву из-под ног у меня убивает. Столько в нём робости и надежды. А мне казалось, он как хозяин. Уверенный, сильный. Ар-р-р! И в койку, не спрашивая.

А поди ж ты… удивил. Ошарашил. Убил наповал.

– По закону жанра я должна быть гордой и сказать «нет».

– А можно, ты не будешь гордой? Ты мне и не гордая очень-очень нравишься, – коварно касается он губами уха.

Я отклоняюсь. Ерошу пальцами его волосы, глажу ладонью по щеке.

– Оставайся, Бодь. Только учти: это ничего не значит.

– Совсем-совсем ничего? – строит он бровки «домиком». Вот же… котяра!

– Ну, почти, – сглатываю невольно. – Оставляю тебя с условием, что ты не ляжешь носом к стенке и не захрапишь через пять минут.

– Пф-ф-ф! – смеётся Богдан и закатывает глаза. – Спать носом к стенке я могу и дома. Бояркина, мужчина хочет остаться на ночь не для того, чтобы пускать слюни в твою подушку.

– Тогда отправляйся в душ, Островский. Сегодня ты мой раб!

– Слушаюсь, госпожа, – ведёт он рукой по месту пониже спины, показывая, кто на самом деле здесь господин.

Ну, в общем, и так понятно. Пока он плещется в моей маленькой ванной и чертыхается, наверное, ударившись обо что-то, я убираю со стола и мою посуду, грустно размышляя над тем, что, наверное, властной бабы из меня не получится, хоть тресни.

Ну, и ладно. Ну, и хорошо. Доминирования мне и на работе хватает. А дома я хочу быть просто женщиной, которой удалось затащить в постель настоящего жеребца. Потому что Островский для меня – именно такой. Неукротимый, властный, всепоглощающий тайфун, которому я хочу подчиняться, потому что он единственный, в ком я растворяюсь всегда и без остатка.

Глава 24

Богдан

– Короче, хрен ему, а не сайт «Брачной аферы», – доложил мне обстановку Ромыч.

Мы как-то за эти дни притёрлись окончательно и перешли на «ты». Хороший мужик, правильный.

– Попытки взлома и спама были. К тому же, он не погнушался и ддос-атаки организовать, но зубы он оставил вместе с челюстями. И то ли ещё будет!

Дубцову я успокоил. Буквально усыпил при личной встрече. Она от счастья расплакалась. Поди ж ты. Такая стойкая девушка, и так эмоционально умеет реагировать. А я думал, там яйца стальные. Оказывается, нет, очень даже живая. Ей бы тоже правильного мужика подыскать – и дело наладится окончательно.

Как оказалось, она тоже не замужем. Это мы выяснили за рюмкой коньяка, который выпили прямо в её кабинете – микроскопические дозы чисто в профилактических медицинских целях, чтобы нервы расшатанные успокоить. Её, конечно же. А я просто поддерживал компанию. Не в одиночестве ж ей надираться. Хотя с тех двух напёрстков, что мы выпили, даже мышь бы не надралась.

Всё шло по плану. Я с удовлетворением ставил галочки и злорадно торжествовал.

Безусловно, без группы поддержки не обошлось.

Костя действовал как настоящий мафиози: на кулаки да бандитские запугивания не разменивался, зато натравил на «Айтияс» всех, кого только смог: и санэпидемстанцию, и пожарных, и полицию умудрился. К тому же, какой-то его знакомый подгадил Ястребовскому на бирже: акции его драгоценной компании резко пошли вниз.

– Да там, оказывается, и делать особо ничего не пришлось! – упивался своим триумфом этот биржевой гений. – Там как замок из песка: тронул – и понеслась, залётная!

– То же самое обстояло и с делом всей жизни твоего отца, – лениво разглагольствовал Вересов, сидя у меня в кабинете.

Ему нравилось это дело – философствовать, курить сигару, закинув ногу за ногу (да, я это терпел, хоть давно курить бросил. Осуждал всем сердцем, но не запретишь же взрослому мальчику убивать себя, если ему это по душе?).

– У отца был не замок из песка, а карточный домик. Там дунуть достаточно было.

– Ну, к тому времени, когда он ушёл на небеса, всё ещё как-то держалось.

– На соплях, видимо.

– И на этом тоже. Ты вообще мне руки целовать должен: я из останков его компании конфетку сделал. Так что сейчас тебе никакие Ястребовские не нужны в компаньоны.

– Вересов, только не начинай. Я не хочу ничего у тебя забирать. Пусть остаётся всё, как есть, – повторил я, наверное, в сотый раз, как попугай, то, о чём мы спорим чуть ли не ежедневно.

– Избавь меня от бремени, – картинно поправляет он волосы ладонью. – Я, может, хочу бездельничать, мир объехать, пить пина коладу на берегу моря и валяться на золотом песке.

– Это бабское пойло, забудь, Вересов. Настоящие мужики пьют ром, а этого добра мы и здесь в состоянии опробовать. В разумных пределах, естественно. Потому что в здоровом теле – здоровый дух, а в трезвой голове – ясный ум, позволяющий творить чудеса.

Он снова вздыхал, задумывался, но я точно знал: завтра он снова будет навязывать мне компанию отца, которая уже и не отцовская вовсе. Там от неё рожки да ножки. Юра всё по уму сделал, на новый уровень вывел. То, чего я когда-то так и не смог добиться от отца, а поэтому плюнул.

Вероятно, будь Островский-старший жив, вряд ли бы даже Юре с его светлой головой и организаторско-аналитическими способностями удалось переломить старика и убедить в целесообразности реорганизации. По сути, там в наследство утиль остался. И всё, что есть сейчас, отнюдь не заслуга отца.

Мы решили выдавить «Айтияс» с рынка. И у нас получится – я уже уверен. Это была не моя идея, а Юры.

Как-то мы за последнее время сблизились, тоже притёрлись. Общаемся вот. Отношения у нас, скажем честно, своеобразные, но в них есть своя пикантная прелесть, общие интересы. И объединяет нас даже общая цель.

Это всё Илона, – понимаю умом и сердцем. Если бы не наш тогда разговор о брате, я б, наверное, слушать его не стал – спустил по лестнице и дело с концом. А сейчас всё по-другому. И я до сих пор ей ничего не рассказал. Не потому что скрываю. Просто никак повода не найду все эти изменения в моей жизни воедино свести.

Умом я понимаю, что пора уже все эти игры послать к чёрту, лесом, подальше. Но Илонка ещё не готова признать очевидное. Я чувствую. И постоянно работаю над этим. Каждый день и почти каждую ночь.

Сумасшествие. Безумие в катастрофических масштабах. Так чувствовать её ночью – буквально жить одним дыханием на двоих (а по-другому у нас и не получалось: она моя идеальная женщина, тот самый уникальный размер, когда ни отнять, ни добавить ничего нельзя), а днём она снова делала вид, что мы продолжаем играть в незнакомую Илону и незнакомого Богдана.

Из-за этой чёртовой игры я и не могу поговорить с ней откровенно. Потому что если вдруг ей стукнет в голову кое-что, а под хвост попадёт шлея, то она зачтёт мне поражение и пинками отправит куда подальше.

У меня есть только один-единственный шанс «ошибиться» и снова заговорить о прошлом. И я не должен его просрать. А поэтому выжидал, мониторя скачки её изменчивого настроения. Возможно, наши жаркие ночи уже имеют свои плоды. Точнее плод. В общем, об этом я тоже заикаться пока боюсь. Мало ли. Но, как ни откладывай, рано или поздно всё равно придётся нам поговорить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я твёрдо решил: если случай раньше не подвернётся, то на Новый год – была ни была – рискну. Говорят же: под Новый год случаются чудеса. Почему бы им не произойти и с нами?