Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн - Страница 21

Такой необъяснимый сбой в отношениях между хищником и жертвой мы однажды наблюдали и сами. Один мышонок продержался в террариуме с гадюками несколько недель. Другие мыши и двух дней не могли протянуть, а этот бурый Мафусаильчик успел соорудить себе гнездо и набить несколько кладовок крупой, которую мы ему подсыпали, — и шнырял при этом прямо перед носом у змей. Вот удивительно! Мы даже специальную табличку повесили для посетителей. И кончилась эта история тоже занятно: нашего чудесного мышонка укусила молодая гадюка. Может, она не знала, что он на особом положении? Или не успела к нему привыкнуть, как остальные? Одним словом, укусить-то она его укусила, но не сожрала. А слопала его, причем немедленно, одна из гадюк-старожилов. Молодая только разрушила чары. И все вернулось на круги своя: впредь ни одна мышь не задерживалась в террариуме надолго — все должным образом исчезали в глотках гадюк.

Новорожденных львят в зоопарках иногда выкармливают собаки. Со временем львята становятся крупней и куда опасней своей кормилицы, но никогда ее не обижают, а она по-прежнему сохраняет спокойствие и чувство власти над выводком. Опять-таки приходится вывешивать специальные таблички, чтобы посетители не подумали, будто собаку бросили львам как живой корм (точь-в-точь как мы повесили табличку, где объяснялось, что носороги — животные травоядные и коз не едят).

Чем же можно объяснить явление зооморфизма? Неужто носороги не в состоянии отличить большое от маленького, грубую шкуру — от мягкой шерсти? Или тот же дельфин: он что, не понимает, как на самом деле выглядят дельфины? По-моему, разгадка кроется в том, о чем я уже упомянул, — в той частице безумия, что движет жизнью странным, но порой спасительным образом. Бразильскому агути, как и носорогам, нужна была компания. Цирковым львам наплевать, что их вожак — хлипкий человечишка: главное, что вера в него гарантирует им прочный социальный статус и спасает от опасностей анархии. А львята перепугались бы до полусмерти, узнай они, что их мать — собака: ведь это означало бы, что они сироты, а что может быть ужаснее для любого теплокровного малыша? Я и насчет той старой гадюки, сожравшей мышонка, убежден: где-то в недрах ее недоразвитого умишка шевельнулось сожаление — вот, она проворонила что-то важное, упустила случай вырваться из плена одинокой и грубой реальности пресмыкающегося.

33

Он показывает мне семейные реликвии. Первым делом — свадебные фотографии. Свадьба индуистская, но Канада так и лезет в кадр. Он сам — только помоложе, и она — помоложе. Медовый месяц они провели у Ниагарского водопада. Чудесное было время. Улыбки — тому доказательство. Движемся дальше в прошлое. Фото студенческих лет в Торонтском университете: с друзьями; на фоне Сент-Майка; в его комнате; на Джерpapд-стрит во время праздника Дивали; в белом облачении за кафедрой церкви Святого Василия; в белом халате в лаборатории зоологического факультета; в выпускной день. На лице — неизменная улыбка, но глаза говорят совсем о другом.

Снимки из Бразилии — трехпалые ленивцы in situ в превеликом множестве.

Мы переворачиваем страницу и переносимся по ту сторону Тихого океана… но там — пустота. Жалкие несколько снимков. Он поясняет, что аппарат исправно щелкал по всем подобающим случаям, но все пропало. То немногое, что сохранилось, собрал — уже после — и переслал ему почтой Мамаджи.

На одной фотографии — зоопарк, запечатленный в день визита какой-то важной персоны. Незнакомый черно-белый мир предстает моим глазам. Целая толпа, а в центре всеобщего внимания — член Совета министров. На заднем плане — жираф. Чуть в стороне от толпы — господин Адирубасами, еще не старый.

— Мамаджи? — спрашиваю я, указывая на знакомое лицо.

— Да, — отвечает он.

Рядом с министром — представительный мужчина: очки в роговой оправе, прическа — волосок к волоску. Очень может быть, что это и есть господин Патель, вот только лицо у него круглей, чем у сына.

— Ваш отец? — спрашиваю я.

— Нет, я не знаю, кто это, — качает он головой.

И, помолчав, добавляет:

— Отец фотографировал.

На той же странице — еще один групповой снимок. В основном школьники.

— А вот и Ричард Паркер, — показывает он.

Я замираю от удивления. И всматриваюсь внимательно, пытаясь оценить характер по внешности. Увы, и это фото — черно-белое, да еще и малость смазанное вдобавок. Сделано в лучшие времена, мимоходом. Ричард Паркер смотрит куда-то в сторону. Вообще не замечает, что его снимают.

Вторую страницу разворота целиком занимает цветной снимок плавательного бассейна при ашраме Ауробиндо. Замечательный большой бассейн под открытым небом: искрящаяся на солнце вода, чистое голубое дно, глубокий участок для прыжков в воду.

На следующей странице — ворота Пти-Семинер. Арка украшена девизом школы: Nil magnum nisi bonum. Нет величия без добродетели.

Вот и все. От всего детства — лишь четыре фотографии, да и те случайные.

Лицо его омрачается.

— Хуже всего, — говорит он, — что я уже с трудом припоминаю, как выглядела мать. Пытаюсь вызвать в памяти ее лицо — оно появляется, но тут же исчезает, не могу даже рассмотреть толком. И с голосом — та же история. Все бы вернулось, если бы я еще хоть разок ее увидел — пусть даже мимоходом, на улице. Но это вряд ли. Как же это грустно — когда забываешь, как выглядела твоя мать!

И он закрывает альбом.

34

— Мы пустимся в плавание, как Колумбы! — сказал отец.

— Колумб искал Индию, — хмуро напомнил я.

Зоопарк мы распродали подчистую. К новой жизни на новом месте! Так мы не только обеспечили своим питомцам счастливое будущее, но и наскребли деньжат на переезд, да еще кое-что оставалось, чтобы начать все с нуля в Канаде (правда, теперь, задним числом, сумма кажется смехотворной… вот уж и впрямь, деньги глаза застят!). Можно было распродать зверей индийским зоопаркам, но американские платили щедрее. А тут как раз вступила в силу CITES — Конвенция по международной торговле исчезающими видами, и захлопнулось окошко, позволявшее торговать отловленными на воле дикими животными. Отныне будущее зоопарков целиком и полностью зависело от других зоопарков. Так что Пондишерийский зоопарк вовремя прикрыл лавочку. За нашими зверьми целая очередь выстроилась. В конце концов мы продали почти всех Чикагскому зоопарку имени Линкольна и еще одному, который вот-вот должен был открыться в Миннесоте, а остатки разошлись по зоопаркам Лос-Анджелеса, Луисвилла, Оклахомы и Цинциннати.

А двух зверей предстояло доставить морем в Канадский зоопарк — меня и Рави. Именно так и виделся нам грядущий переезд. Мы не хотели ехать. Не хотели в страну ураганных ветров и двухсотградусных морозов. К тому же Канады не было на крикетной карте. Впрочем, собирались мы так долго, что успели смириться с неизбежным. На приготовления ушло больше года. Загвоздка была не в нас — в животных. Ну не странно ли? Если учесть, что животным не нужны одежда, обувь и постельное белье, мебель, посуда и туалетные принадлежности, что национальность для них — пустой звук, что плевать они хотели на все паспорта и деньги, рабочие места и школы, цены на жилье и медицинские услуги, — одним словом, если учесть, как легко им живется, просто диву даешься, как трудно их перевезти с места на место. Перевезти зоопарк — все равно что перевезти город.

Писанины было невпроворот. На одну только наклейку марок извели, наверное, литры воды. Уважаемый господин такой-то — и так сотни и сотни раз. Предложения о продаже. Вздохи. Сомнения. Пререкания и споры. Запросы в высшие инстанции. Попытки сойтись в цене. Окончательные договоренности. Подписи обеих сторон. Поздравления. Добывание справок о происхождении. Медицинских справок. Разрешения на вывоз. Разрешения на ввоз. Выяснение карантинных предписаний. Организация перевозки. И каждый раз — уйма денег на телефонные звонки. Есть у работников зоопарка такая шутка, правда, уже навязшая в зубах: бумаги на продажу землеройки весят больше слона, бумаги на продажу слона весят больше кита, но боже упаси вас попытаться продать кита! Такое впечатление, что зануды-бюрократы, эти спецы по ловле блох, выстроились цепью от Пондишери через Дели и Вашингтон аж до Миннеаполиса, и у каждого — свои бланки, свои вопросы и сомнения. Наверное, доставить зверей на Луну и то было бы проще. Отец рвал на себе последние волосы и не раз уже был близок к тому, чтобы сдаться и на все плюнуть.