Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн - Страница 22

Случались и неожиданности. Почти всех наших птиц, черепах и змей, равно как и лемуров, носорогов, орангутанов, мандрилов, силенов, жирафов, муравьедов, тигров, леопардов, гепардов, гиен, зебр, гималайских медведей и губачей, индийских слонов и нилгирийских таров оторвали с руками, но кое-кого — да хоть ту же Эльфи — встречали далеко не так радушно.

— Удаление катаракты! — негодовал отец, потрясая письмом. — Возьмут, но при условии, что мы удалим ей катаракту на правом глазу! Это гиппопотамше-то! Может, нам еще и носорогам пластические операции сделать?

Некоторых наших зверей — львов, например, и бабуинов — сочли «слишком обыкновенными». Отец благоразумно выменял их на орангутана из Майсурского зоопарка и шимпанзе — из Манильского. (А Эльфи провела остаток своих дней в зоопарке Тривандрама.) Из одного зоопарка пришел заказ на «настоящую священную корову» — для детского уголка. Отец отправился в джунгли пондишерийского рынка и купил упитанную корову с темными влажными глазами и прямыми рогами, так бодро стоящими торчком, будто она лизнула электрическую розетку. Потом отец выкрасил ей рога в ярко-оранжевый цвет и подвесил на вымя пластмассовые колокольчики — и корова стала совсем как настоящая.

Потом к нам заявилась делегация — три американских гостя. Я смотрел во все глаза: никогда раньше не видел живого американца! Такие розовые, пухлые, дружелюбные, очень сведущие в своем деле и ужасно потливые. Приехали осмотреть наших животных. Для начала напичкали почти всех снотворным — и вперед! Чего они только не вытворяли. И стетоскопы им к сердцу прикладывали, и мочу и кал изучали, точно гороскопы, и кровь на анализы брали, и все горбы и шишки ощупывали, и зубы простукивали, и в глаза светили фонариками, и за шкуру щипали, и волоски выдергивали. Бедные-несчастные зверушки! Решили небось, что их призывают в армию США. А нам от американцев достались улыбки до ушей и сокрушительные рукопожатия.

В результате животные — как и мы — получили-таки разрешение на выезд. И стали они без пяти минут янки, а мы — без пяти минут канадцы.

35

Мы вышли из Мадраса 21 июня 1977 года на японском сухогрузе «Цимцум», приписанном к панамскому порту. Судно было огромное, величественное. Командный состав — сплошь японцы, а матросы — с Тайваня. В день отъезда из Пондишери я попрощался с Мамаджи, с мистером Кумаром и мистером Кумаром, со всеми своими друзьями и даже с целой кучей незнакомых людей. Матушка нарядилась в свое лучшее сари, а длинную, искусно заплетенную косу уложила на затылке кольцами и украсила жасминовой гирляндой. Какая она была красивая в тот день! Красивая и печальная. Ведь она навсегда расставалась с Индией — с ее жарой и муссонами, рисовыми полями и рекой Каувери, с ее побережьями и каменными храмами, воловьими упряжками и разноцветными фургончиками, с друзьями и знакомыми лавочниками, с улицей Неру и бульваром Губерта Салаи, — да мало ли с чем еще! С такой привычной, такой любимой Индией. Мужчинам (а я тоже воображал себя мужчиной, хотя мне было всего шестнадцать) уже не терпелось пуститься в путь — в душе мы уже были виннипегцами, — а она все медлила.

За день до отъезда она показала на разносчика сигарет и на полном серьезе спросила:

— Может, купим пару пачек?

— В Канаде тоже есть табак, — резонно заметил отец. — Да и зачем нам сигареты? Мы же не курим.

Да, верно, в Канаде тоже есть табак… Но есть ли там сигареты «Голд Флейк»? Есть ли там мороженое «Арун»? А велосипеды «Хироу»? Телевизоры «Онида»? Автомобили «Амбассадор»? Книжные лавки Хиггинботама? По-моему, именно такие вопросы и крутились у матушки в голове, когда она предложила купить сигарет.

Животным вкололи снотворное, клетки загрузили в трюм и надежно закрепили, нам четверым выделили койки — и вот уже отданы швартовы и отсвистели прощальные свистки. Пока «Цимцум» выводили в открытое море, я стоял на палубе и махал руками как сумасшедший — прощался с Индией. Светило солнце, дул ровный ветер, и чайки вскрикивали у нас над головами. Я был просто сам не свой от волнения.

Все обернулось совсем не так, как мы рассчитывали, — но что тут поделаешь? Жизнь надо принимать такой, какой она тебе достается, — но уж от этого стараться взять все самое лучшее.

36

Города в Индии огромные и битком набитые — не протолкнешься. Но стоит выбраться за город, на необжитые просторы, — и за целые дни пути, бывает, ни души не встретишь. Помню, я все гадал: куда же попрятались девятьсот пятьдесят миллионов индийцев?

Вот так же и у него дома.

Рановато я пришел. Только занес ногу над цементной ступенькой крыльца, как навстречу мне из дому выскакивает какой-то парнишка. На нем бейсбольная форма, в руках — бейсбольное снаряжение. Торопится, видно. Но при виде меня застывает от удивления — не ожидал. Оборачивается и кричит в открытую дверь:

— Па-ап! Твой писатель пришел.

И мне, уже на бегу:

— Здрасте!

Его отец выходит на крыльцо:

— Доброе утро.

— Это был ваш сын? — спрашиваю я недоверчиво.

— Да. — Он улыбается, довольный. — Жаль, что вы толком не познакомились. Он на тренировку опаздывает. Его зовут Никхил. Но лучше попросту — Ник.

Вот мы уже и в прихожей.

— Не знал, что у вас есть сын, — говорю.

И тут раздается лай. Пыхтя и пофыркивая, навстречу мне вылетает собачонка — черно-бурая, беспородная. Прыгает вокруг меня на задних лапах.

— Да еще и собака, — добавляю я.

— Она не кусается. Тата, сидеть!

Тата хоть бы ухом повела.

— Здрасте! — снова доносится до меня. Звучит не так отрывисто и напористо, как у Ника, а протяжно, немножко в нос, чуть плаксиво: «Здра-а-а-а-а-а-а-у-у-у-у-сте», — и на это «а-а-а-а-а-а-у-у-у-у» я вздрагиваю и оборачиваюсь, будто меня тронули за плечо или дернули за штанину.

За открытой дверью гостиной стоит, прислонившись к дивану, и застенчиво глядит на меня смуглая малышка в милом розовом платьице. На руках у нее — рыжий кот. Она держит его под грудь: передние лапы торчат вперед, голова втянута в плечи, а остальное свисает до пола. Висит, как костюм на вешалке, но, похоже, ему это даже нравится.

— А это ваша дочь, — догадываюсь я.

— Да. Уша. Уша, солнышко мое, ты уверена, что Мокасину так удобно?

Уша отпускает Мокасина. Тот невозмутимо шлепается на пол.

— Здравствуй, Уша, — говорю я.

Она подходит ближе и глядит на меня из-за папиной ноги.

— Ну что ты, детка? — спрашивает он. — Чего ты прячешься?

Она не отвечает — только смотрит на меня с улыбкой и прячет лицо.

— Сколько тебе лет, Уша? — спрашиваю я.

Молчание.

Тогда Писин Молитор Патель, всем известный попросту как Пи Патель, наклоняется и подхватывает дочку на руки.

— Ты ведь знаешь, как ответить? А? Тебе четыре годика. Один, два, три, четыре.

С каждой цифрой он легонько нажимает ей на носик указательным пальцем. Малышку это страшно смешит. Она хихикает и утыкается лицом ему в шею.

Кончается эта история очень хорошо.

Часть II

ТИХИЙ ОКЕАН

37

Судно затонуло. С гулким, утробным скрежетом — будто рыгнуло. Обломки всплыли, а потом исчезли. Все стонало — море, ветер, мое сердце. Я выглянул из шлюпки и, кажется, заметил…

И воскликнул:

— Ричард Паркер, ты? Не вижу. Скорей бы кончился дождь! Ричард Паркер? Ричард Паркер? Ведь это ты!

Вот уже показалась его голова. Он силился удержаться на плаву.

— Иисус, Мария, Мухаммед, Вишну! Как же я рад тебя видеть, Ричард Паркер! Ну же, держись. Давай к шлюпке. Слышишь, я свищу? ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! Молодчина. Плыви, плыви! Ты же классный пловец. Тут не больше ста футов.