Станция плененных (СИ) - Муссен Анна - Страница 39

Внезапно в голове мелькает мысль, что, может, это и к лучшему, если все мы — похищенные из метро, так и останемся для родных пропавшими без вести?

Кто-то может сказать, что уж лучше знать правду, принять ее и смириться с утратой, чем оставаться в неведенье и жить надеждами на воссоединение с любимыми, но этот «кто-то» точно не я. И не отец с матерью. Я уверен, что даже сейчас, два года спустя, они ищут меня. Всеми доступными им средствами. И они не сдадутся. Не опустят рук и достанут всех, до кого смогут этими руками дотянуться, напоминая им, что я был. И я все еще где-то есть.

Глаза начинает щипать, и я поднимаю взгляд вверх, не давая слезам свободы.

Давно я не вспоминал родителей. И Сашу.

Да, конечно, у родителей все еще есть Саша — младший сын, мой вечный хвост. Их опора и надежда на случай, если я — старший, не смогу вернуться. Некстати приходит мысль, что нужно иметь больше одного ребенка в семье, на тот случай, если с одним что-то случится. Это как-то прагматичнее. Не будь у них Саши… справились бы они с моей потерей?

В городе тихо и пахнет гарью. Весенней гарью, которая пропитывает утренний воздух в начале апреля, когда рассвет приходит на час раньше, а темнеть начинает на час позже. Когда ветер становится теплым. Когда на улицах появляется зеленоватая дымка от возрождающихся на ветках деревьев листьев.

Как же я скучаю по этому естественному виду внешнего мира.

Я брожу от одного двора к другому, от дома к дому, и никого не встречаю. Чувство, что за мной следят, этим утром ни разу меня не посетило, что странно. Куда же подевались невидимые наблюдатели? Нужно было договориться о встрече с Митяем, но вряд ли ему удастся сегодня сбежать из лагеря. Во всяком случае, нужно дать ему знак, что я жду встречи и новой информации, а для этого мне необходимо в условленном месте оставить непримечательный для тех, кто не знает, что искать и куда смотреть, знак.

Наше место — это двор, в котором мы впервые встретились, и в который редко кто заглядывает. Потому что здесь ничего нет. Ничего, чем можно было бы поживиться. Но не дойдя до него метров сто, я вижу, как из него выходит девушка.

Сердце в груди начинает биться быстрее.

Незнакомая мне девушка.

Светловолосая.

В зеленой парке. В джинсах и ботинках. На ее плече висит сумка, и у меня начинает скрести под ложечкой от осознания того, что она с поверхности. Ведь подстрекатели не носят с собой личных вещей, а выходящие за пределы лагеря душегубы не берут с собой лишних вещей. Тем более аксессуаров вроде сумок. Это девушка прибыла в город на ночном поезде. Я почти уверен в этом. И все же…

Быстро и бесшумно я сокращаю расстояние между нами, она не замечает моего приближения. Осторожно снимаю с плеча автомат, перехватываю его и направляю дуло в ее сторону. Ей в голову.

— Х-х-х… Обернись…

Как же тяжело говорить в противогазе.

И зачем только Пастух припрятал его в убежище?

— Х-х-х…

Девушка от неожиданности вздрагивает, у нее начинают трястись плечи. Она не спешит исполнить мой приказ. Не знаю даже, от страха ли это? Может, не расслышала из-за противогаза? Запихиваю куда поглубже внутренний голос, возмущенно требующий к женщинам, попавшим в беду, более трепетного отношения. Знаю я этих женщин и их актерские способности, строят из себя невинных жертв, а на деле…

Взмахиваю головой, отгоняя воспоминания о Вике.

И уже грубее произношу:

— Оглохла что ли?..

Все это может быть подставой.

Кто сказал, что подстрекателей в лагере всего двое? Что это только Дмитрий и Семен? Может, были и другие? Может, за время моего отсутствия пополнили штат?

Конечно, здравый смысл шепчет, что это не так. Что девушка, боящаяся обернуться ко мне, ни в чем передо мной не виновата. Она — жертва. Такая же, как и я когда-то. Напуганная и уставшая, не понимающая, что с ней происходит. Мне нужно ей помочь, как-то успокоить, но когда перед глазами вновь всплывает Викино лицо, злость на нее… на себя, и на эту незнакомку вспыхивает с новой силой.

— Я сказал обернуться!..

— Да оборачиваюсь я, оборачиваюсь, — произносит девушка.

Руки она держит на уровне лица, хотя про «руки вверх» я ей и слова не сказал.

— Обернулась, — добавляет она.

И я надеюсь, что она не слышит, как под противогазом с моих губ слетает тихий смешок.

Какая смелая! А выглядит так, будто вот-вот расплачется.Хотя глаза у нее блестят скорее от бурлящего в крови адреналина, чем от подступающих к ним слез. Слезы она выплакала ночью, а может еще в самом поезде, поняв, что влипла по самые уши. Под глазами у нее темные круги, наверное, от туши. Или теней. Или чем там еще девчонки глаза подводят?.. А-а, да, точно, подводка. Черный карандаш с жирным грифелем так и называется — подводка. Волосы грязные, спутанные, завитые недавно концы уже почти распрямились.

Ехала домой с вечеринки? Или наоборот, только собиралась потусить в каком-нибудь клубе?

Оглядываю ее с ног до головы, благо моего скользящего по ней взгляда она увидеть не может.

— Х-х-х… С какой станции… х-х-х… ты вышла?.. Х-х-х…

— Станции?.. — переспрашивает она.

Специально или голова толком не варит после пережитого стресса?

— На какой… х-х-х… по счету?.. Х-х-х…

Чертов противогаз. Зачем я только решил нацепить его на себя?..

Пока я проклинаю свою неосмотрительность, девушка о чем-то задумывается. Вспоминает? Подсчитывает? Ну, давай же… скажи мне, сколько станций ты проехала и на какой вышла, чтобы я смог сообразить, в каком направлении искать поезд?

— Не знаю, — выдает она по итогу. Черт бы ее побрал!.. — Меня вытолкнула из вагона обезумевшая толпа после нескольких остановок.

Черт!..

— Я не помню, какой она была по счету.

Злюсь. Чертовски злюсь на нее!.. Как можно быть такой!..

А какой?..

Это ведь нормально, что она ничего не запомнила. Ей было не до того, но… Но могу ли я верить ее словам? Вроде бы не врет, но держится передо мной, человеком с автоматом, так уверенно, будто знает, что ей ничего не будет.

Можно ли ей доверять?

— Х-х-х… Х-х-х…

Она так напоминает Вику…

— Твое имя?.. Х-х-х…

Не называй его.

Не надо мне его знать.

— Нина… а твое?..

Она — не Вика.

«Если бы знал, где упадешь, там бы соломки подстелил».

Да-а… пожалуй, никогда прежде эта фраза не вызывала у меня таких противоречивых чувств, как сейчас. Знал бы, что да как будет, вообще бы из стока не выходил.

Проходит несколько дней с профилактической беседы, которую для меня провел Семен, и я начинаю чувствовать себя лучше. Голова, правда, побаливает, но это мелочи жизни, зато я выспался. И теперешний отдых, пусть и в одиночной камере, идет мне на пользу, этого от карцеров не отнять: тишина, спокойствие, единение с самим собой. Наслаждение, а не заключение! И не было бы у меня печали, если бы один раздражающий с момента своего рождения младший братец не спустился сюда, возомнив себя героем и моим спасителем. Сидеть бы мне сейчас в своих стоках, охотиться бы на крыс в ожидании, когда Митяй притащит из лагеря чего-нибудь посъедобнее, а не вот это все… Но что толку?

«Ах, если бы да кабы…».

Дышать тяжело, будто воздуха в легких не хватает.

Пытаюсь делать дыхательные упражнения… ну как пытаюсь?.. Думаю, что «пытаюсь», потому что знать не знаю, как это правильно делается. Потому, может, ничего и не получается. Но воздуха и вправду не хватает, при каждом вдохе он будто застревает где-то посередине, не опускаясь ниже. Пожалуй, стоит вызвать в камеру моего лечащего врача, пусть поработает. Заодно узнаю, что нового за пределами моей уютной одиночной камеры.

Митяй ко мне за эти дни так и не пробрался, что несколько настораживает. Может, что-то случилось, а я и не знаю?

К вечеру охранник приносит ужин — неприглядного вида похлебку, к которой я и не думаю прикасаться. Если с видом этой якобы еды я еще мог смириться, то с запахом гниющей в луже тряпки — никогда. Тарелку оставляют привычно на полу, а я послушно сижу у противоположной стены, не предпринимая никаких попыток подняться. Ни к чему мне портить отношения с единственным человеком, разбавляющим мое одинокое существование.