Н 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 4

— Товарищ Шуйский может за меня поручиться, — проговорил я.

Хотелось продолжить, что от меня зависит судьба «Титана» и футбола в принципе, но увидев, как майор изменился лицом, я замолчал. Он посмотрел так, словно я сказал: «Хайль, Гитлер» — и зиганул.

Что-то я ляпнул не то. И желания майора считать не получилось.

Вот оно, ощущение «яйца над пропастью». Моя судьба зависит от того, есть ли у меня история в этой реальности. Станут ли заморачиваться и искать людей, которые меня знали раньше: воспитателей, соседей по детдому? Если да, мне точно кабзда, и «лучший в мире лжец» не поможет.

А если я не тот, за кого себя выдаю, то кто тогда? Правильно: западный агент. Возможно, и память у меня пропала как-нибудь под гипнозом, чтобы проснуться в нужный момент, когда услышу кодовое слово или увижу человека, который сработает триггером. И впереди меня ждут бесконечные допросы и, возможно, пытки, которыми никакие спецслужбы не брезгуют.

Из разверзшейся перспективы дохнуло могильным холодом.

Панические мысли разгуляться не успели: Щелкун обратился к сержанту Азарову, все это время простоявшему у выхода, кивнул на меня и уронил:

— Пункт два. На дознание.

Что за пункт? Не на допрос — а на дознание?! Вы ж убедились, что я не одаренный, а простой смертный! Да что, черт побери, произошло?! Угрожать Шуйским, рвать и метать, качать права было бессмысленно. Эти люди имели реальную власть, и плевали на закон и протоколы.

Если кэгэбэшники еще должны соблюдать правила, то как работают сотрудники БР, я понятия не имел. Ходили слухи, что они имели право пристрелить любого, кто им мешает.

Азаров сделал шаг ко мне.

— Встать, и без глупостей, — строгим голосом проговорил Азаров. — Понял — кивни.

Грустно улыбнувшись, я кивнул, покинул кресло. Щелкнули наручники. Но обрадоваться я не успел: руки теперь сковали впереди. Я думал, меня куда-то повезут или поведут, но мы просто преодолели пять метров: вышли из лаборатории и переступил порог кабинета, где я еще не был.

Тут витал дух пятидесятых: смотрели со стены Дзержинский, Сталин и Горский, который в такую компанию не очень-то вписывался. «Это все обман, что он был самым добрым царем, — запел Микроб в воображении. — Это все неправда, он правил огнем и мечом». В начале девяностых Горский устроил террор. Без террора страну было не спасти.

Огромный деревянный стол, крытый помутневшим от времени лаком. Кольцо всверленное в столешницу, чтобы пристегивать к нему подозреваемых. Шкаф с папками. Ноутбук. Камера на треноге, какую я видел в кабинете Джабаровой. Предположительно полиграф: преобразователь типа усилителя для колонок, от которого тянутся датчики. И напротив стола — ушатанный деревянный стул, который наверняка помнил допросы и признания двадцатилетней давности.

Сопровождавший меня Азаров встал у стены и окаменел, как андроид, перешедший в спящий режим. Больше всего он хотел побыстрее отсюда уйти.

— Можно? — я указал на стул — Щелкунчик, включающий ноутбук, кивнул и сказал нарочито вежливо:

— Да, присаживайся, Александр, твое дело буду вести я, майор госбезопасности Роман Августович Быков. — Наверное, все, что здесь происходит, пишется на камеры, вот он и стал вежливым до тошноты. — Дознание будет проходить в присутствии заинтересованного лица, сотрудника комитета Безопасность Родины, Глеба Олеговича Фарба. Чтобы сведения были более точными, вы пройдете полиграф — под наблюдением товарища Фарба. И лишь после того, как наши специалисты обработают полученные данные, вам будет предъявлено обвинение.

Быков направил на меня камеру и принялся ее настраивать. Его монобровь задвигалась — как огромная черная гусеница по лицу поползла.

Предъявлено обвинение… Вспомнился старый анекдот: «Фима, тебе пора домой». «Мама, я хочу кушать?» «Нет, Фима, ты замерз». Я не сдержался и выдал:

— По-моему, я имею право знать, что я совершил.

Я напрягся, готовый услышать обвинение, но Быков не спешил. Потеснив Азарова, в кабинет вошел Вомбат, то есть Глеб Олегович Фарб. Зачем он здесь? Будет мысли читать?

Похоже, они меня уже осудили, иначе попытались бы разобраться и не обращались бы, как с отбросом. Или меня специально держат в неведении, маринуют, чтобы я потерял контроль, и с помощью полиграфа вычислить, когда я солгу. Я невиновен, и мне нечего скрывать, кроме того, кто я и откуда. И если всплывет, что меня не существовало…

Хочу быть лучшим в мире лжецом! Пусть завтра меня расплющит откатом — это будет завтра. Сегодня мне надо выжить любой ценой.

Быков-Щелкун нацепил мне на грудь и живот пояса с датчиками, фиксирующими дыхание, шевельнул монобровью и прогудел:

— Если будут жать, скажи. — Он повертел в руках резиновый коврик, от которого тянулся провод, соединяющий его с полиграфом. — Встань!

Я поднялся, и он положил коврик мне под зад. Этот датчик регистрировал, когда очко жим-жим. То есть мышечное напряжение — мышцы непроизвольно сокращаются, когда человек лжет.

— Ничего не жмет, — ответил я, сел, поерзал.

Азаров-мейнкун пристегнул мои руки к стальному кольцу, ввинченному в массивную столешницу. Майор заявил безапелляционным тоном:

— Ложь — противоестественное состояние человека. Когда человек лжет, пусть каждый и делает это время от времени, он знает, что поступает плохо, и организм реагирует определенным образом: учащается дыхание, сердце бьется чаще… — Майор Быков говорил так, словно забивал гвозди в крышку моего гроба. — Разожми кулаки.

Я с трудом разогнул сведенные спазмом пальцы, и майор нацепил мне датчики на большой и указательный.

— Так что обмануть полиграф невозможно. Советую говорить только правду. Помни: сотрудничество со следствием облегчает вину.

«Вранье, — подумал я. — Обмануть можно кого угодно и что угодно, кроме себя и судьбы».

Может, в этом мире в общем доступе и нет информации, как обойти полиграф, но в моей реальности она была. К тому же, если бы детекторы лжи имели стопроцентную эффективность, то использовались бы более широко, и как основной способ получения информации.

— Кроме того, камера фиксирует малейшие изменения мимики. Когда человек лжет, мышцы лица реагируют определенным образом.

Да, обычный человек не обманет полиграф. Но лучший в мире лжец — запросто. Ощутив касание к разуму, я запретил себе думать о способностях.

— Я ни в чем не виноват, мне нечего скрывать, — ответил я.

— Это мы посмотрим, — проворчал Фарб, человек-вомбат.

— Отвечай кратко и честно, — все тем же голосом карающего божества продолжил майор, впился в меня глазами-буравчиками. — Сегодня декабрь?

— Да.

— Двадцать девятое?

— Да.

— Пятница?

— Да.

— Тебя зовут Александр Нерушимый?

— Да.

— Ты убил Джона Кеннеди?

— Нет, — я аж улыбнулся, хотя понимал, что он делает: задает пристрелочные вопросы, на которые ответы известны заранее, чтобы вычислить, как мой организм реагирует, когда я не лгу.

— Ты знаком с Шуйским Валентином Григорьевичем?

— Да.

— Вас связывали деловые отношения?

— Да.

— Ты был приставлен, чтобы следить за ним?

— Нет.

— Ты работаешь на разведку других стран?

— Нет.

Присутствие Фарба в моем разуме становилось все более явным. К чему эти вопросы? Они подозревают меня в шпионаже?

— Знаком ли ты с Вавиловым?

— Да.

— Состоишь ли ты в интимных отношением с Елизаветой, его внучкой?

Я ответил спустя секундное промедление:

— Мы любим друг друга.

— Выполнял ли ты поручения Вавилова?

К чему этот вопрос? Тоже пристрелочный, или…

— Нет. Мы встречались лишь два раза.

— Ты получил от него телефон марки «Енисей-22»?

— Да.

— Использовали ли вы для общения шифрованный канал?

— Нет.

— Ты знаешь других членов организации?

— Что?!.. Какой организации?

— Ты работаешь на иностранную разведку?

Ну вот, кажется, и приблизились к сути их претензий, третий раз вопрос звучит.