Розовая пантера - Егорова Ольга И. - Страница 47

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая

— Ладно, Алексей. Иди спать, поздно уже.

— Ну вот, обиделась… Все кругом хорошие, один я плохой. Угораздило же меня на свет родиться…

— Дело не в том, что ты плохой, и никто тебе этого не говорит. Только разве ты не видишь — она ждет? Все время, столько времени уже ждет…

— Чего она ждет? У моря погоды? Скажи, в чем я виноват?

— Ты ни в чем не виноват. Только я думаю, если ты к ней никаких чувств не испытываешь, если не видишь никакого будущего у этих отношений, так и сказал бы, и не нужно было снова…

— Да какое будущее? Какие отношения, мама? Встретились случайно вчера, зашли, посидели, она сегодня опять пришла, я ее и не звал, между прочим…

— Не случайно, — ответила Анна Сергеевна, отложив в сторону газету. — Совсем, Леша, не случайно.

— А как же? — опешил Алексей от такого поворота событий. — Судьба нас свела, что ли?

— Не судьба никакая. Это я.

— Ты?

— Ну что ты так смотришь… Она позвонила днем, спрашивала про тебя, говорила… Много чего говорила. Сказала, что хочет тебя увидеть, только прийти не решается. Вот я ей и посоветовала устроить эту случайную встречу возле магазина. Я же знала, что ты после работы в магазин пойдешь за продуктами…

— Мама! — Алексей просто за голову схватился от всего этого. — Зачем? Я не понимаю — зачем?

— Я подумала: может быть, ты…

— Знаешь что? Ты уж определись как-нибудь. — Он прямо-таки взорвался. — То за сахаром меня посылаешь, который не нужен, — или забыла уже, всего-то несколько месяцев прошло, то встречи мне какие-то романтические возле магазина организовываешь. Мам, не пора ли успокоиться? Жизнь идет своим чередом, нам знать не дано, что будет дальше. Могла бы догадаться, что ничего хорошего из этого не получится!

— Но почему? — спросила она мягко, с робкой надеждой в голосе.

— Да потому, что не люблю я ее, мама! Не люблю и не любил никогда! Неужели это не понятно?

— Так и будешь, — вздохнула она, опустив глаза, — так и будешь всю жизнь смотреть на эту свою картину?

— Буду, — разозлившись еще сильнее, ответил он почти грубо. — Буду смотреть. На эту свою картину. Мое дело, моя жизнь, моя картина!

И вышел, хлопнув дверью. Долго не мог уснуть, ворочаясь в кровати. Решил на следующий же день позвонить Людмиле и прекратить все эти «пузыри и сопли», взявшиеся из ниоткуда, на пустом месте возникшие.

Позвонил, как и обещал себе, на следующий же день. Но поговорить не смог: трубку никто не взял. В этот вечер Людмила не пришла, и на следующий день тоже. Пришла только через неделю, в пятницу вечером. На пороге ее встретила Анна Сергеевна. Алексей вылетел из комнаты, собираясь сказать все как есть. Но увидел радостное, почти счастливое лицо матери и не сказал ничего. Сидели опять втроем на кухне, пили чай, смеялись чему-то. Людмила задержалась — нехотя одевшись, он пошел ее провожать, посадил в такси, но так и не произнес почему-то этих слов: не приходи больше. Подумал: может, сама догадается, почти сразу забыл о ней и не вспоминал до тех пор, пока она не пришла снова.

Эти нечастые ее визиты Алексея в общем-то не напрягали — если бы не укор в глазах матери, он и не задумывался бы ни о чем. Жил бы себе спокойно дальше, смотрел на портрет на стене, ходил бы на работу, книжки бы читал, в баре иногда посиживал все с тем же бессменным приятелем Андреем, все в том же баре, «Вавилоне»…

Как-то, вернувшись с работы домой, Алексей застал его у себя в комнате. Андрей сидел, бесцеремонно положив ноги прямо на письменный стол и не отрывая взгляда от противоположной стены. Той, на которой висела картина.

— Привет, Андрюха.

Тот даже не услышал.

— Медитируешь?

— Слушай… — Андрей наконец повернулся к нему, и по его знакомым темно-карим глазам пробежала какая-то незнакомая тень. — Это ты рисовал?

— Нет, не я. Клод Мане прислал-таки подарочек с того света.

— Ты рисовал? — Чувство юмора его приятель в тот вечер утратил напрочь.

— Ну я, кто же еще? У нас тут больше никто этим не занимается.

— Дурак ты, значит, Прохоров, — прореагировал весьма оригинальным образом приятель на его ответ.

— Это еще почему?

— Потому что кирпичи кладешь на стройке.

— Нормально, между прочим, кладу. Ровно получается, еще ни один кирпич не пожаловался.

— Потому что жизнь свою ты этими кирпичиками закладываешь. Сам себе гробницу возводишь, вот что я тебе скажу.

— Да хватит тебе нудить, в чем дело, скажи?

— В том, что тебе рисовать надо, Прохоров. Рисовать, а не кирпичи на стройке укладывать.

Алексей, вздохнув, опустился на диван напротив.

— Кто бы этого не знал. Только сам же прекрасно понимаешь, что все это пустые разговоры. Жизнь, Андрюха, — вещь материальная. Тебе что, правда понравилось?

— Это люди должны видеть. А она висит тут у тебя на стенке, как постер какой-нибудь из журнала, кнопками, дурак, прикрепил.

— Да оставь ты, ради Бога. Сам же сколько времени пытаешься выставку себе пробить — не такое уж это и легкое дело, приятель. Люди, говоришь, должны видеть.

— И пробью. Вот увидишь, будет у меня еще выставка. И не одна выставка будет. А ты так и будешь свои кирпичики… Кстати, о кирпичиках. Я вообще-то к тебе по делу. Я тебе работу хочу предложить.

— Другие кирпичики? Другого цвета?

— Не кирпичики, и не надейся. Хочешь рисовать?

— Да что ты заладил, Андрей. Рисовать, рисовать… Мало ли кто из нас чего в этой жизни хочет.

— Кто чего хочет — тот то и получит.

— Кто бы в этом сомневался… Ну и что ты мне рисовать предлагаешь? Классики мелом на асфальте? Чтобы люди видели?

— Все, что хочешь. Ну может, и не совсем то, что хочешь, а иногда даже, наверное, совсем не то, что хочешь…

— Слушай, Посохин, ты сам-то понимаешь вообще, что говоришь?

— Можешь в этом не сомневаться. Прекрасно понимаю, что говорю и что делаю. Вот, читай. — Он достал из кармана брюк сложенный в несколько раз газетный листок. Развернул, ткнул пальцем в объявление, подчеркнутое красным.

— «Живопись любой сложности на стенах, потолках квартир, офисов, фасадах строений. Аэрография на автомобилях. Требуются на высокооплачиваемую работу художники», — прочитал Алексей.

— Ну и как тебе?

— Круто — на потолках, стенах, фасадах зданий… Это все-таки, наверное, лучше, чем кирпичи на стройке… А главное — люди будут видеть.

— Ну слава Богу, Прохоров. Хоть одна здравая мысль тебя посетила. Только откуда эта ирония?

Алексей усмехнулся грустно:

— Просто интересно, что именно рисовать придется. Может, баб голых…

— На фасадах зданий? Кто ж это, по-твоему, рисует обнаженную натуру на фасаде здания?

— Я так понял — рисовать нужно будет то, что скажут.

— Ах, посмотрите на нас! Какие мы принципиальные! Не желаем продаваться, не желаем растрачивать собственный дар на какую-то глупую коммерцию! Мы уж лучше будем кирпичи на стройке класть, а картины к стене канцелярскими кнопками подвешивать и созерцать в полном одиночестве, — взорвался Андрей. — Ну и сиди себе здесь со своими дурацкими принципами, клади свои кирпичики, строй свою гробницу…

— Да погоди ты, чего психуешь-то, — попытался Алексей его успокоить. — Ты сам подумай, если все время одну только эту чушь рисовать, на все остальное уже ни времени, ни сил не останется…

— Достоевский, к твоему сведению, — знаешь такого великого русского писателя? Так вот, он тоже, между прочим, писал романы под заказ, а на все остальное, как ты выражаешься, ему и времени, и сил хватало!

— Так то Достоевский. Больно круто ты хватил, Посохин.

— Да к чертям собачьим все твои принципы, — не сдавался Андрей, — кому они нужны, принципы эти твои великие?

— Ни при чем здесь принципы. Я же тебе говорю…

— Ладно. Я так и знал, так и думал, что ты не согласишься. Ну и черт с тобой. Не хочешь — не надо. Время покажет, кто из нас был прав.

Андрей поднялся и направился к выходу. Алексей хотел было задержать его, но, зная по опыту, что это практически бесполезно, промолчал.

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая