Розовая пантера - Егорова Ольга И. - Страница 48

• Предыдущая
• 48/50
• Следующая

— А картину твою жалко. Классный портрет на самом деле, — обернулся уже на выходе Андрей. — Это она, я так понимаю?

— Она.

— Да уж, по лицу вроде не скажешь, что сволочь.

Некоторое время в комнате стояла тишина. Потом Алексей вдруг услышал:

— А правда, ну ее на хрен к чертям собачьим всю эту лабуду на стенах и потолках, а? Искусство — оно не продается!

Алексей рассмеялся.

— Ну что ты ржешь, как конь, в самом деле! Знаешь что, пойдем в «Вавилон», посидим, отметим начало новой жизни. Выпьем за нашу будущую выставку — мою и твою!

— Разделим шкуру неубитого медведя?

— Не убитого, но уже попавшего в капкан. Вот увидишь — если не через месяц, так через год, все равно я своего добьюсь. Ты ведь меня знаешь… Так что, идем?

— Идем, — согласился с легкой душой Алексей и вышел, так и не успев переодеться после работы, вслед за приятелем в коридор.

Выставка на самом деле случилась. Не через месяц и даже не через год, а через пять лет, — как-то солнечным осенним днем Андрей позвонил по телефону и сообщил срывающимся от радости голосом великую новость. Два зала — большой и малый — в Доме национальных культур были выделены под выставку работ молодых художников. Большой зал полностью — под работы Посохина.

— Главная новость еще впереди. В малый зал можно пристроить несколько твоих картин. Твоих, слышишь, Прохоров?

«Это было невероятно. На самом деле невероятно», — вспоминал Алексей, продолжал механическими, заученными движениями скользить тряпкой по поверхности очередной машины. Вспоминал, как зашел в зал и оцепенел, увидев привычную, почти шесть лет провисевшую на стене в комнате картину.

Шесть лет, шепнула память, вот такая история, и вот она закончилась. Что-то осталось… «Ах да, Людмила», — промелькнуло в сознании. Людмила просто перестала приходить, сказав, что она больше не в силах выносить этот взгляд нарисованных глаз, что он преследует ее и не дает дышать. Что у нее больше нет сил бороться с призраками из его прошлого. Алексей только пожал плечами в ответ, подумав о том, что борьба эта на самом деле бессмысленная. Потому что он тоже пытался бороться и ничего у него не получилось. «Ни черта не получилось», — отстраненно подумал он, придирчиво разглядывая кузов только что вытертой машины. Провел еще раз тряпкой по капоту, еще раз осмотрел, махнул рукой водителю — можно выезжать. Машина выехала, на подходе была следующая.

До конца смены оставался всего лишь час с небольшим. Алексей взглянул на циферблат, уточнил — час двадцать минут. Опустил руку в карман комбинезона, собираясь достать пачку сигарет. В этот момент перед ним возник чей-то силуэт — из-за того, что свет лампы был направлен в глаза, он смог рассмотреть только лишь силуэт приближающегося к нему человека. Молодой, по-видимому, спортивного вида и телосложения парень…

— Слушай, приятель, не найдется у тебя свободной минутки? Поговорить надо… — услышал Алексей и сначала не понял, к кому тот обращается.

— Ты мне? — уточнил он.

— Тебе, — услышал в ответ. — Поговорить надо.

— Давай поговорим…

Откуда-то издалека, с проезжей части, послышался скрип тормозов.

Она выскочила из машины и бросилась бежать, не замечая ничего вокруг. Только бы скрыться, побыстрее скрыться от всего этого кошмара, который происходил сейчас там, за этой железной стеной. Только не думать о том, что же было дальше.

Заголосили возмущенным скрипом тормозов проезжающие машины — снова, как и несколько часов назад, повысовывались из окон злые лица, послышались ругательства. Она бежала не оглядываясь, не замечая всей этой дорожной суматохи, которая творилась вокруг нее. Позади оставались перекрестки и улицы, мелькали лица людей и афиши, светофору и фонарные столбы. Оказавшись случайно на автобусной остановке как раз в тот момент, когда длинный красный «Икарус», тяжело вильнув к тротуару, притормозил и распахнул дверцы, она, не задумавшись, поднялась на подножку.

Прошла в салон, проехала несколько остановок, отстраненно как-то подумав о том, что автобус едет в направлении ее дома. «Вот и все, — пронеслось в голове. — Это конец. Теперь уже на самом деле конец…»

Вышла на своей остановке, вошла в подъезд, открыла дверь ключами. Разулась, повесила на вешалку куртку, не замечая своих движений, машинально. Разве теперь можно было что-то изменить? Теперь уже нет, точно нет. «Тебе нужно повзрослеть», — вспомнила она чей-то голос. Если бы только она знала, как это сделать. А может быть, не повзрослеть, а просто поумнеть наконец? Перестать жить, поддаваясь одним только импульсам, включай голову — хотя бы иногда. Если бы…

Не было бы тогда всего этого кошмара в школьном вестибюле. Не было бы бегства в Москву — бегства, которое она совершила, точно так же поддавшись импульсу — защитить мать, оградить ее от навалившейся по вине дочери тяжести, хоть как-то облегчить эту тяжесть. Много чего, о чем впоследствии приходится жалеть, просто не случилось бы, если бы она могла заглушать голос чувств голосом разума. И угораздило же ее такую на свет родиться…

И вот теперь — очередной «экзерсис», как раз в ее стиле. Каких-то полчаса назад она была одержима собственной идеей. Теперь та же идея казалась ей нелепой — ничего более нелепого придумать было просто невозможно. Теперь уже при любом исходе ситуации она остается в проигрыше. Что и кому она пыталась доказать? Теперь уже это не имеет никакого значения, абсолютно никакого…

Впервые, наверное, в жизни ей захотелось с кем-то поговорить, с кем-то поделиться своей тяжестью, которая в этот раз казалась ей непосильной. Впервые в жизни она с легким сожалением подумала о том, что у нее нет подруг, нет приятельниц, что у нее вообще никого нет — ни одного близкого человека на свете, нет ничего, кроме неба за окном и вечного одиночества. Кроме, пожалуй, мамы…

Сердце дрогнуло — вот же оно, есть! Только как это бывает? Как это вообще происходит между двумя людьми, когда один из них рассказывает другому о том, о чем рассказать так трудно, как это происходит? Она не знала — просто у нее не было такого опыта. Потянулась к телефонной трубке, набрала, с трудом восстановив в памяти, номер телефона. Услышала голос матери, сказала:

— Мама. Это я, Маша.

— Что случилось? — В голосе матери сквозила все та же тревога, с которой она совсем недавно провожала ее.

Она молчала. «Ну вот же, — подсказывало внутри, — вот же, тебя спросили — ответь…»

— Случилось. Мам, ты помнишь того парня, который… С которым я встречалась в десятом классе, и потом вся эта дурацкая история…

— Помню, конечно, Маша. В десятом классе.

— Помнишь? — переспросила она недоверчиво.

— Конечно, помню. Да что случилось-то, Маша?

— Случилось…

«Рассказала. Все-таки рассказала, — удивлялась она самой себе, когда повесила спустя сорок минут телефонную трубку. — Так просто это, оказывается. Просто рассказать…»

Стало немного легче. Мать не говорила слов утешения, она просто выслушала ее внимательно, и это было самое главное. Не стала учить жизни, не стала твердить о том, что она поступила неправильно. Это было и так понятно. Она просто выслушала ее внимательно, а потом, помолчав некоторое время, спросила:

— Как ты думаешь, Маша, он согласится? Ну, на эти деньги, чтобы…

— Да что ты, мама! Конечно, не согласится!

— Ты уверена?

— Уверена.

— Тогда тебе не о чем переживать. Если он сразу откажется — он и не узнает, кого ему, собственно, предлагали… Подумай сама, представь себе: к чему в данной ситуации подробности, которые тебя касаются? Подумай, представь себе — он просто откажется и все. У Глеба нет, случайно, твоих фотографий?

— Нет.

— Ну вот. Не станет же он ему называть твою фамилию, имя и адрес. К чему? Если бы, конечно, он согласился — тогда, наверное, другое дело. Вы как вообще договаривались?

— Да никак мы не договаривались, мама! Мы вообще ни о чем не договаривались, я просто разозлилась на него так, что даже дышать трудно стало. Захотела доказать что-то ему, себе… А теперь даже и не знаю что.

• Предыдущая
• 48/50
• Следующая