Ротмистр Гордеев - Самойлов Александр - Страница 30

Мелкие шероховатости в рассказах подчинённых Гордеева имелись. Но Дзатоев не обольщался, он знал, что это естественно для свидетелей и очевидцев событий: каждый видит через собственную призму представлений, веры и знаний. В главном же рассказы бойцов о рейде сходились с тем, что написал в своём рапорте Гордеев. Но Дзатоев не мог избавиться от ощущения, что с этим Гордеевым что-то не то.

В дверь постучали. Дзатоев убрал бумаги в папку, короткими движениями помассировал затылок и виски.

– Войдите.

В дверь вошёл ротмистр. Козырнул с достоинством.

– Господин ротмистр? Ротмистр Филимонов. Вы хотели меня видеть?

Дзатоев указал гостю на стул.

– Присаживайтесь, господин ротмистр. Вы ведь Тверское кавалерийское училище окончили?

– Имел честь. В тысяча восемьсот девяносто втором.

– Гордеева Николая помните?

– Да. Что с ним?

– Геройствует в тылах противника. Инициативен, смел, изобретателен. Он в училище такой же был?

Филимонов задумался.

– Смелости и озорства у него хватало. А вот насчёт изобретательности… Особо звёзд с неба Николя не хватал.

– А давайте устроим ему сюрприз? – Дзатоев проникновенно заглянул в глаза Филимонова. – Розыгрыш…

Ночь. Лежу на нарах, сна ни в одном глазу. Во-первых, сосед-пехотинец храпит так, что хоть уши трубочкой сворачивай. Во-вторых, решаю сложную морально-этическую проблему: принять предложение моей китаянки и пойти на рывок от контрразведки и всей армии его императорского величества Николая намба ту или ждать, пока справедливость восторжествует и меня с извинениями отпустят и дальше командовать моими архаровцами? В обоих вариантах есть плюсы и минусы. Рисковать офицерской честью ради жизни и любви или рисковать жизнью ради чести и доброго имени.

И ещё интересный вопрос: как мой вакидзаси оказался у японского тайи, чтобы помочь ему совершить ритуальное самоубийство? Я оставил его в своём вещмешке в своей комнате в китайской фанзе, где квартировал. И было это ровно перед тем, как я отправился на доклад к Али Кули Мирзе. Без японского агента выкрасть вакидзаси и передать его для сэппуку японцу невозможно. В наличие японского агента среди своих бойцов верится мало. Зато среди китайцев – очень даже верится.

Теоретически любого (или любую) можно подцепить на деньги, боязнь за близких, «медовую ловушку». Даже на ненависть к русским – мы для китайцев такие же «варвары», как и все остальные иностранцы. За что им нас любить? То и дело норовим какие-то территории себе оттяпать от Срединной империи. Японским агентом может оказаться и сам японец: переоделся китайцем, прицепил на волосы косу – и родная мама не отличит одного азиата от другого.

Сокамерник мой (предполагаемая «наседка») завозился под шинелью на своих нарах, зачмокал губами, перевернулся на другой бок и затих.

Гадать кто можно бесконечно, у меня слишком мало данных. Доступ в дом имеет неограниченно широкий круг лиц: хозяева, торговцы, профессиональные воры (криминальный элемент для вербовки вполне подходит). Проник злодей в дом, когда никто не видит или не обращает внимания, порылся в моих вещах – и вот уже нет вакидзаси в моём вещмешке. Как они его японцу передали? Ну, мне же моя китаяночка как-то передала записку через раздатчика пищи.

С гипотетических поисков японских шпионов в своём окружении перехожу на мысли о Ли Юаньфэн. Вспоминаю нашу с ней единственную ночь, и сладкое томление охватывает весь организм. Нет, этот сладкий морок надо как-то разогнать, а то до добра не доведёт. Осторожно слезаю с нар, делаю простейшие гимнастические упражнения, чтобы физическим напряжением нивелировать напряжение сексуальное.

Чувствую на себе пристальный взгляд. Оборачиваюсь. Так и есть, сосед проснулся.

– Тело затекло, решил немного разогнать кровь. Если помешал, не обессудьте.

– Да какое помешал. Вы правы, не у мамы на пуховых перинах ночуем.

Сосед, кряхтя, слезает со своих нар.

– Не против, если присоединюсь?

Пожимаю плечами. Пусть разминается. Машем руками, ногами, крутим туловищем. Сокамерник явно знаком с какой-то системой физподготовки, или, как её тут называют, гимнастикой.

– Гляжу и не могу понять, – любопытствует пехотный сосед, – вы, господин штабс-ротмистр, по какой системе занимаетесь? Мюллер? Сокольская гимнастика? Фихте?

Чёрт! Знать бы ещё, чем они тут друг от друга отличаются. Не говорить же правду – базовый комплекс упражнений Министерства обороны Российской Федерации.

– Сам разработал, – отбрехиваюсь я, – из разных систем взял то, что больше мне подходило.

После занятий уснул быстро, да и сосед своим храпом не донимал. Может, взять за привычку заниматься с ним по вечерам? И сон спокойнее будет.

С утра нас вывели на оправку, потом завтрак. Чай, жидкая каша-размазня из риса с волоконцами мяса, пара кусочков плохо пропечённого хлеба. Удивительное дело – на всех гауптвахтах кормёжка сильно хуже даже солдатского котла. Или это такая дополнительная воспитательная мера? Чтобы жизнь совсем уж мёдом не казалась?

Почти сразу после завтрака меня забирает конвой и после непродолжительной уличной прогулки представляет пред светлы очи Дзатоева.

Какой разительный контраст. Сегодня «борец со шпионажем» – сама любезность и предупредительность.

– Курите? – подвигает он мне пачку папирос.

– Благодарствуйте, бросил.

– Что так?

– В госпитале узнал, что капля никотина убивает лошадь.

Мне удалось удивить своего визави.

– Шутить изволите, штабс-ротмистр?

– Никак нет. Кто-то из госпитальных эскулапов обмолвился. Мол, британские учёные установили. Должно быть, прочитал в каком-то медицинском журнале.

– Не помните кто?

– Увы. Обратил внимание на сам факт, а не на того, кто его озвучил.

На лице Дзатоева сомнение, он барабанит пальцами по столу. Чувствую, курить ему хочется, но мысль разделить участь лошади останавливает.

– Может, чаю?

Да что это с ним сегодня?

– Не откажусь.

Дзатоев подходит к двери, приоткрывает её.

– Филимонов! Два чая!

Ротмистр возвращается за стол. Да уж, разительная перемена по сравнению с нашей первой встречей. Вчерашняя догадка оказалась верна: Дзатоев играет в доброго и злого следователя. Обычно для такой разводки нужны двое, а он справляется один. Театр одного актёра какой-то.

– Вы же Елисаветградское училище заканчивали?

Ага, вот и проверка началась. Что у меня там в офицерской книжке записано? Вспоминай, Гордеев!

– Ошибаетесь, господин ротмистр. Тверское кавалерийское юнкерское.

Плюсик мне в карму, что сразу после госпиталя назубок выучил всё, что было в бумагах моего предшественника в этом теле.

– Так вы тверец[5]? Выпустились в девяносто восьмом? При Кононове?

– Бог с вами, господин ротмистр, в девяносто втором. При Василевском.

– Со сколькими баллами?

– С девятью.

Пока мне везёт, но чувствую – хожу по краю. Он же, гад, личность проверяет этими деталями. Но я же не зря ординарца своего мучил расспросами всё это время. Плюс других тверцов гордеевского выпуска в полку, на счастье, нет. Пока Дзатоев проверит мои слова, сколько времени уйдёт.

Филимонов приносит чай. Ставит на стол два стакана в серебряных подстаканниках, блюдечко с колотым сахаром, блюдечко с сушками. Странно он на меня смотрит, словно чего-то ждёт от меня. На лице некоторая обида, смешанная с недоумением.

По знаку Дзатоева Филимонов покидает кабинет. Отвлекаюсь на чай. Дзатоев неторопливо помешивает ложечкой в своём стакане, хрустит сушкой.

– А вот эти накидки из сетей, – контрразведчик с хрустом ломает в ладони очередную сушку, – это тоже в училище придумали?

– Да что вы, ротмистр? Тогда бы это было уже во всех воинских уставах.

– Сами додумались или подсказал кто?

Киваю.

– Нынешняя война поставила перед нами проблемы маскировки. Англичане недаром, начав войну с бурами в своих рачьих мундирах, быстро перешли на хаки. Да и наш солдатик своим умом дошёл, что в белой гимнастёрке он слишком заметен на поле боя. У меня бойцы чем только ни красили, даже в отваре чая форму выдерживали. Так что я просто творчески развил то, что придумали до меня.