Вера, Надежда, Любовь - Ершов Николай Михайлович - Страница 35

— Узкая мысль, — терпеливо повторил Володька. — Фашистам перед атакой дают водку. Ну и что? Атаку можно выиграть. Но войну они не выиграют все равно.

— Слова! — вздохнул Иван. — Ты что же, пойдешь сейчас на задание — историческую справедливость с собой понесешь? Вместо гранат…

— Просто надеюсь, что меня не убьют. Это несправедливо будет. А раз так, не должны убить — вот и все.

Иван поднялся на локте. Его насмешка была уже наготове, но Иван почему-то ее придержал.

— Да? — спросил он с самым неподдельным интересом.

Иван был старше лет на пять. Со дня, когда он, убежав из плена, постучался однажды ночью, и Володька открыл незнакомому, и отхаживал его, и прятал, и они задумали собрать свой партизанский отряд, — все это время Иван был для Володьки авторитет и власть. С ним можно было поспорить, поругаться даже, но за широкой его спиной Володька чувствовал себя вольней и надежней. Теперь что-то менялось.

Когда луна ушла, сделалось так темно, как никогда до того. Иван с Володькой шли через обширное поле, выжженное огнеметами во время боя, который был тут при отступлении наших войск. Ночь стояла дикая. Выжжено было не только поле, мир целый был сплошь одна чернота. Удивительным и непонятным казалось им самим, каким образом в неживом царстве очутились они, два живых человека.

Иван двигался бесшумно и быстро, с легкостью, очень неожиданной в нем. В противогазной сумке он нес бутылки с горючей смесью, в руках — по связке гранат. В сердце своем Иван нес ненависть к врагу. Из всего, чем наделен человек, только ее одну, только ненависть он избрал своей хранительницей. Он имел право на это. То был выбор по естеству и был единственно правильный. Для него…

Володька на каждом шагу спотыкался. Щуплый и верткий, он оказался раздражающе неуклюж, нескладен, как суматошный провинциал в столице. Два или три раза Иван на него оглянулся, но ничего не сказал и не убавил шага. Володька понимал: так надо. Он поспевал как мог. Гранаты ему мешали. Он заткнул их рукоятками за пояс, потому что руки у него были заняты. В руках Володька нес свои ботинки, которые он снял, считая, что босиком бесшумней.

В сердце своем он нес веру: все будет как надо. Сейчас они тарарахнут по этой колонне — во будет весело! Взрыв! Еще взрыв. Пламя. В щепки все, в пыль, вдрызг. Фрицы бегут в одних подштанниках — потеха! А партизан не полк и не взвод. Их всего двое. Они убегут, да и все!

Позднее, когда можно будет не соблюдать конспирацию, Володька обязательно расскажет про это Маше. Если на то пошло — Володька, может, потому и отправился на это дело, чтобы потом рассказать о нем Маше. Что, не может так быть? Откуда вы знаете?

Он доложит ей все подробности. А она будет слушать и страшно будет им гордиться. Она скажет так: «Мне всегда казалось, что ты, Володька, — так себе, ничего особенного. А ты — герой…» Но Володька скажет: «Какой уж там герои! Так себе, ничего особенного».

А Иван нес свое. Быстрый шаг помогал ему думать в самом решительном тоне. Под Запорожьем погиб его брат, родная кровь. Иван старался как можно яснее представить себе брата, лежащего в ковыле с раскинутыми руками, вниз лицом и с простреленной головой. Потом он представил себе немца, который убил его брата. Это был рыжий верзила в очках. Иван мысленно поставил фашиста к стенке и направил на него автомат. Он видел ясно, какой дикий страх охватил немца, как он плакал, как униженно, по-собачьи молил о пощаде. К сердцу Ивана подступало на момент сострадание. Но тем большей была его жестокость через минуту, когда он справился с этой минутной слабостью. Обнадежив рыжего этим своим колебанием, он потом полоснет из автомата в упор, и рыжий умрет сейчас же. Не только от пуль, нет. Еще прежде расстрела он задохнется от ужаса, поняв, до чего глубока может быть ненависть, как велика бывает мера жестокости.

Сразу же за выжженным пустырем шли тихие улочки Воронихиной балки. Одну из них надо было пройти из конца в конец и выйти к площади Коммунаров. Первая неожиданность встретилась тут же, у крайнего дома: залаяла собака. Иван с Володькой все учли наперед и все предусмотрели, но собак они не учли. Собачий хор ширился от дома к дому, распространялся, как пожар, до самых дальних пределов. Казалось, сейчас весь город подымется по этой тревоге. Диверсанты легли в дорожный кювет и долго ждали, пока утихнет.

До цели оставалось недалеко. Подход к ней был разведан накануне. Автоколонна — сорок с лишним машин — стояла на площади, прикрытая с одной стороны бывшим Домом специалистов. Дом сгорел, зияла одна коробка. Задумано было пройти через второй подъезд и забросать колонну гранатами и бутылками с горючей смесью. Хитрость состояла в том, что поначалу не должно было быть никакого особого шума, только звук разбиваемых бутылок и пламя. Гранатам назначено было рваться потом, когда фашисты кинутся спасать машины, а сами диверсанты будут к этому времени уже далеко. Иван (он был минер) сам изготовил для этого взрыватели с дистанционным действием.

Перед Домом специалистов у самой цели объявился второй сюрприз: подъезд с портиком, через который намечено было пройти, оказался забитым досками. Это была досадная штука. Они прижались к стене и стали думать. Идти через третий подъезд было опасно. Его завалили горелым кровельным железом, которое громыхало даже от ветра. Каждый думал молча, положение было понятно без слов.

Все же, полагаясь больше на Ивана, Володька повернул голову, чтобы понять хотя бы по лицу, что он думает. Лицо Ивана было четко на белой стене, несмотря на кромешную тьму. Коротко сверкнули белки его глаз, и Володька не так увидел, как догадался, что в глазах у Ивана не было мужества. Володьке в этот момент он показался до такой степени незнакомым, таким чужим даже внешне, что страшно стало: Иван ли это? Он взял Ивана за руку.

— А? — шепотом спросил Иван.

— Я пойду первым, а ты — за мной, — жалея друга, сказал Володька. — Я легче.

Володька действительно был легче немного, но это не имело никакого значения: через кучу горелого железа бесшумно не пробежала бы даже мышь. Иван сказал нерешительно:

— Ладно…

Володька понял, что с этой минуты роли переменились. Теперь впереди должен идти он.

В подъезде была лесенка в несколько ступеней с перилами. Подвязав гранаты на пояс и освободив таким образом руки, Володька сел на перила верхом с поджатыми ногами и сантиметр за сантиметром передвинулся чуть вверх на площадку, где хлама было меньше. Иван таким же манером двигался следом. Железо все-таки громыхнуло. Но, судя по тишине, шума никто не услышал.

Иван открыл сумку с бутылками. Володька взял две гранаты и выглянул из подъезда. Автоколонна — ровная шеренга машин — стояла метрах в десяти, радиаторами к дому. Тишина стояла прежняя — ни шороха, ни ветерка. Необычный восторг охватил Володьку.

— Кричим «ура», — предложил он Ивану.

Они вышли на цементную площадку перед подъездом и разом замахнулись — Иван бутылкой, а Володька гранатой. То, что случилось потом, никогда не забудется.

Вдруг вместо «ура» Иван крикнул «За мной!» и кинулся назад по горелому железу со страшным грохотом. Неожиданность помешала Володьке метнуть свою гранату прицельно. Он бросил ее кое-как, наугад. Перед глазами его сверкнул огонь. «Запал, наверное…» — подумал он. В ту же секунду ахнул выстрел. Володька ринулся следом за Иваном. Еще два или три выстрела ахнули, и — показалось ли ему, или он действительно это увидел — пули легли впереди него на стене отчетливыми точками. Испугаться он не успел. Даже и в тот миг, когда он бежал по грохочущему железу, в нем жило торжество. Он ждал зарева от бутылки, которую бросил Иван.

Зарева почему-то не было, а Иван лежал на земле тут же, шагах в десяти от подъезда. Он упал, споткнувшись в темноте. Оказалось, в этом месте лежала подгнившая изгородь какого-то палисадника. Изгородь была густо прошита колючей проволокой. Ивану повезло. Упав с размаху на эту изгородь, он чудом не разбил ни одной бутылки. Случись это, он сгорел бы заживо. Но случилась другая беда: Иван запутался в проволоке. Он лихорадочно дергался, силясь освободиться, но запутывался еще больше.