Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 34

Иван шел за немцем. Они миновали тот двор, вошли в кусты, немец предупредил:

— Сейчас будет некоторая сложность.

Это он так сказал про забор. Они быстро перелезли через него и попали в следующий двор. Там два немца, хозяин и работник, разгружали подводу с досками. Иванов немец, Клямке, не сбавляя шагу, по-немецки их приветствовал. Немцы по-немецки же ему ответили, продолжая заниматься своим делом.

Выйдя с того двора на улицу, а это была, кажется, Шпалерная, Клямке и Иван остановились. Там было тихо, никакой стрельбы или даже просто какого-либо шума слышно не было. Клямке улыбнулся и сказал:

— Вот, собственно, и все, что я намеревался для вас сделать. Теперь вы в полной безопасности. Но я все же посоветую вам вот что: сразу ступайте домой или туда, где вы сейчас квартируете, и переждите там хотя бы…

Но тут он вдруг перестал улыбаться, крепко взял Ивана за рукав и почти насильно быстро оттащил в тень под забор и деревья. Иван уже только оттуда оглянулся — и увидел, что солдаты, а это опять были измайловцы, шли через ближайший перекресток.

— Черт подери! — сердито по-немецки сказал Клямке. А потом опять по-русски, и опять с улыбкой, продолжил: — Но почему это я вас куда-то отправляю? Вы любите кофе?

— Люблю, — сказал Иван.

— Тогда я приглашаю вас! — быстро продолжил Клямке. — На чашечку. Прямо сейчас. Я здесь живу совсем рядом. Или вы куда-нибудь спешите? Или вас что-то беспокоит?

Иван еще раз глянул на солдат, остановившихся на перекрестке, потом снова повернулся к Клямке и как только мог равнодушней ответил:

— Нет, ничего. А что?

— Вот и чудесно, — сказал Клямке. — Тогда нам сюда.

После чего они прошли еще совсем немного вдоль того забора, дошли до ближайших ворот и Клямке в них постучался. Им достаточно скоро открыли. Клямке молча поднял шляпу — и у них ничего не спросили, они прошли через тот двор, после пошли по огороду, по тропке между грядками земляного яблока, сиречь картофеля. Тропка быстро уперлась в забор, они через него перескочили — и вышли на такие же картофельные грядки, за которыми был виден еще один дом. К дому вела прямая и широкая тропинка. Но Клямке свернул на другую, узкую, вдоль самого забора. Клямке шел первым и тихонько напевал. Вдруг он остановился, посмотрел на дом. Иван тоже посмотрел туда.

— Два! — по-немецки… То есть: — Цвай! — сказал Клямке, обернулся и продолжал уже по-русски: — Вот и мой дом, герр ротмистр. И нам здесь сюда.

И он повел Ивана к заднему крыльцу. Там он сам своим ключом открыл дверь. Они, стараясь не шуметь, вошли, свернули по коридорчику и, миновав две двери, остановились возле третьей. Клямке открыл ее уже другим ключом, распахнул дверь и знаком пригласил входить.

Иван вошел, прошел совсем немного вперед, остановился, осмотрелся и увидел, что он стоит посреди маленькой чистенькой комнатки, очень похожей на ту, которую он оставил в Померании. Только Мишки-денщика, невольно подумал Иван, здесь не хватает. Клямке снял шляпу, добродушно улыбнулся и сказал:

— Надеюсь, вам здесь будет уютно. Тем более что, как я думаю, вам здесь не успеет наскучить. Вы же совсем ненадолго.

— О, да, несомненно, — ответил Иван.

Клямке еще раз улыбнулся и добавил:

— Произношение у вас великолепное. Акцента совершенно никакого.

Иван сразу нахмурился. Ат, что это он так, подумал он сердито, он же по-немецки с Клямке разговаривает! Клямке участливо спросил:

— Вас что-то опечалило? Могу ли я вам чем-либо помочь?

Это он сказал опять по-русски. Но Иван ответил по-немецки:

— Нет, что вы, все прекрасно. Я всем доволен.

— Я рад, я рад, — воскликнул Клямке, и это опять по-немецки. — Тогда располагайтесь, как у себя дома.

Иван снял шляпу, вернулся к двери и повесил шляпу на рожок. После вернулся, расстегнул мундир, сдвинул шпагу и сел на софу. А Клямке подошел к окну, там в двух горшках стояли два цветка. Иван вспомнил «Цвай» и насторожился. А Клямке выглянул в окно и будто бы залюбовался тамошним видом, будто он впервые это видит. Он даже еще сказал, что обзор великолепный, видны перекресток и ворота, и даже входные двери, а это очень важно. Иван на это промолчал, продолжая наблюдать за Клямке. А тот как бы между прочим передвинул по подоконнику горшки. Передвигать горшки — это дело серьезное, это условный знак, отметил про себя Иван. Тогда куда же это он попал, к прусским шпионам, что ли? Но пруссаки теперь союзники, и получается… А дальше Иван подумать не успел, потому что Клямке уже отвернулся от окна, опять, как всегда, улыбнулся и заговорил уже, конечно, по-немецки:

— Все, что мы сегодня видели, это, конечно, очень неприятно. Но думаю, что это долго не продлится. Вот в прошлый раз было намного хуже! Тогда ведь сразу началось с того, что они захватили императора. А теперь им до императора не дотянуться. Как это по-русски говорится? Руки шибко коротки! — громко и радостно воскликнул Клямке, и так же радостно продолжил: — Наш бравый Питер — это им не тот бессловесный младенец, Питер себя в обиду не даст! Я думаю, ему уже обо всем доложили, он уже отдал нужные приказы — и его верные войска уже идут нам на помощь. Скоро мы их здесь увидим, вот в этом окне! Однако как бы это быстро ни случилось, мы все равно еще успеем выпить по чашечке кофе, не так ли? Или, может, желаете пива? Или горячего пунша?

— Э! — только и сказал Иван и руками показал, что ничего пока не надо.

— Да, — тотчас согласился Клямке. — Я вас понимаю. Ужасный день. Просто кощунственный. Да кто бы это мог подумать, что гвардия, цвет армии — и вдруг такое предательство. А из-за чего? Да единственно из-за того, что они не пожелали идти в поход. Да это просто черт бы их побрал, вот что! — Тут Клямке даже резко поднял руку… А после медленно опустил ее вниз и уже почти совсем спокойно продолжал: — А впрочем, я не прав. Это же вполне в здешних обычаях. Ведь то же самое было и тогда, я еще только приехал сюда… Тогда их тоже хотели заставить служить. Им было объявлено идти в Финляндию. Да вы, наверное, про ту кампанию ничего не знаете, вы еще слишком молоды. Ну разве если только кто-нибудь из ваших старших вам о ней рассказывал. Отец рассказывал?

— Нет, не рассказывал, — сказал Иван. — Потому что его там убили.

— О, — тихо сказал Клямке, — тысячу извинений. Я не знал. — Тут он еще некоторое время молчал, а потом опять заговорил: — Так вот тогда, в ту кампанию, гвардия тоже не желала идти в поход, и они ворвались во дворец. Была ночь, никто ничего подобного не ожидал, все крепко спали. Но пьяным солдатам никакого дела до этого не было. Они вбежали в императорскую опочивальню, схватили императора, завернули его в мантию… Но завернули как попало, наспех. Император упал на пол и начал громко плакать. Но ничего страшного, казалось, не случилось, он же был жив и здоров. И государыня, а тогда была уже другая государыня, теперь, правда, уже покойная, государыня о нем сказала: какой чудесный мальчик. И только уже после, наутро, заметили, что случилось: мальчик не мог стоять на ножках!

Это последнее Клямке сказал очень медленно и со значением. Иван молчал. Клямке, еще немного погодя, продолжил:

— Он еще долго болел, его лечили. И почти вылечили. А сейчас он и вообще почти не хромает!

Тут Клямке даже гордо улыбнулся, как будто в этом была его заслуга. Иван тоже улыбнулся, но совсем не весело, потом сказал:

— Вы говорите так, как будто бы совсем недавно его видели.

— Нет, это, конечно, не так, — сказал Клямке. — Да я его вообще ни разу не видел. Но я знаю одного человека, который знал, что говорил. Но я, конечно, не назову этого человека. Да вы у меня и спрашивать о нем не будете. Как, впрочем, и я не собираюсь вас спрашивать о кое-каких вещах. Например, о том, почему вас так настойчиво разыскивают эти грязные бунтовщики. Это меня не касается! Это не мое дело. Мое дело только вот какое — оказывать посильную помощь тому, кто, может быть один из очень и очень немногих, остался в этом городе верен… — Тут Клямке опять замолчал и спросил: — Вы что-то хотите сказать?