Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 36

А Клямке где? Иван опять прислушался. В доме было тихо. Иван встал и подошел к окну, посмотрел на улицу, ничего особенного там не увидел, но все равно подумал, что как бы и в самом деле его немца не схватили. В прошлый же раз как их хватали! И сколько их перебили тогда, сколько их домов пожгли, лавок пограбили! А Клямке, если его сейчас схватят, ему приставят ствол к затылку и велят: веди, показывай! Но это если его схватят. А могут ведь и не схватить…

И точно: во дворе от улицы послышались шаги. Это были шаги Клямке. Клямке шел один и не спешил. Иван вернулся от окна, сел на софу и подумал, что что-то очень долго Клямке не было. Ну да хорошо, что хоть живой вернулся и как будто бы один. А в коридоре что-то тихо говорили — женским голосом и по-немецки. Потом в дверь постучали. Иван, не вставая, ответил:

— Открыто.

Вошел Клямке. Он уже не улыбался, а был очень серьезен, даже почти мрачен. Он плотно прикрыл за собой дверь, даже еще попробовал, плотно прикрылось ли, и только уже после сказал:

— Вот я и вернулся, господин ротмистр. И кое-что узнал.

Говорил он по-немецки. А Иван в ответ молчал. Тогда Клямке прошел мимо него к окну и посмотрел на улицу. После, как бы между прочим, опять поставил горшки так, как он их ставил раньше, повернулся к Ивану и стал говорить вот что:

— Ничего хорошего сказать вам пока не могу. У них же пока все получается. Город они держат весь, и выезды из него тоже. И весь армейский гарнизон теперь тоже за них. А это еще сколько полков? Четыре? Или шесть?

Иван пожал плечами, делая вид, что не знает. А сам тут же подумал: правильно, четыре здесь и еще два на Васильевском острове.

— Шесть! — громко сказал Клямке. — А другие говорят, что будто даже десять. А кое-кто уже смеет кричать, что даже Ораниенбаумский и Петергофский гарнизоны присягнули Катрин, а Питер… извините, а император Петр Федорович спешно отбыл в Ревель, чтобы оттуда сразу отбыть дальше, уже совсем в Голштинию. Но, повторяю, это только слухи. Даже, точнее, пьяный вымысел перепившейся на радостной, как это правильно по-русски, на радостной дармовщине толпы. Ведь же это такой ее первый указ: поить везде всех даром! Так что только можете себе представить, чего я сейчас везде насмотрелся. Да и вы здесь, как мне сказали, тоже кое-что уже увидели!

Тут Клямке замолчал и даже поджал губы. Но и Иван тоже молчал. Тогда Клямке прошелся взад-вперед, еще раз посмотрел в окно, даже еще раз поправил горшки, а после продолжил вот как:

— Так что они теперь все храбрые. Особенно Катрин! Да вы ее теперь не узнали бы. Она переоделась старым русским офицером, то есть, я хотел сказать, она облачилась в отмененный высочайшим указом мундир образца прошлого, елизаветинского царствования и теперь намеревается во главе гвардии, а точнее, этой вдрызг пьяной толпы, идти на Петергоф. Они думают схватить там государя, посадить его, как зверя, в клетку… — Тут Клямке замолчал и усмехнулся, потом сразу стал серьезным и так же серьезно сказал: — Но я очень бы хотел увидеть, как их в Петергофе встретят. Миних им там задаст! Ведь Миних в Петергофе, насколько я знаю. И он настоящий солдат! Вы его видели?

— Видел, — сказал Иван.

— О! — тут же сказал Клямке. — Вы напрасно улыбаетесь. Конечно, он теперь не тот, кем он был хотя бы лет двадцать назад. Но смею вас заверить, господин ротмистр, и даже готов биться об заклад, что государь поручит это Миниху и только Миниху! А если он этого не сделает, то… Нет, что об этом даже говорить! Поэтому, — продолжил он уже вполголоса, — я думаю, что как только господин фельдмаршал почувствует, что дело принимает дурной оборот, он тотчас же возьмет все в свои руки, и корона будет спасена. Потому что это Миних! За которым Данциг, Перекоп, Хотин, Очаков и, да простят меня другие, Бирон. А справиться с Бироном — это было даже потруднее, чем взять Очаков. А кто такой Гришка Орлов? Гришка — это совсем не Бирон. То есть Орлов, да не орел!

— Орлов? — переспросил Иван.

— Орлов, — повторил Клямке. — Но не Алексей, а Григорий. Тот, который был в коляске. Вы его возле самого города встретили.

— Мы? — спросил Иван.

— Вы, — сказал Клямке. Улыбнулся и еще сказал: — Иван Иванович. — Потом: — Курьер из действующей армии. Вы двадцать шестого сюда прибыли. С пакетом от Румянцева на высочайшее имя.

— Так вы и это знаете! — в сердцах сказал Иван.

— Так точно, — сказал Клямке. Но уже не улыбнулся.

Иван встал и осмотрелся. После опять повернулся к Клямке и спросил:

— И что вы от меня хотите?

— Только одного: чтобы вы не наделали глупостей.

— А глупости, по-вашему, это что?

— Это если вы сейчас выйдете в город. Да вы и до ближайшего перекрестка не успеете дойти, как вас уже задержат. Потому что вы в старом мундире. Да, да, господин ротмистр, в старом. Теперь же у них новые — это старые елизаветинские. Тех, которые являлись к нам сюда, вы видели?

Иван кивнул, что видел.

— Вот, и они тоже были в старых, — сказал Клямке. И тут же в сердцах добавил: — Черт знает где они их столько нашли и когда они это успели, но уже почти все солдаты в городе одеты в них! А вы в петровском. Значит, вы не присягали. Значит, вас надо задержать. И, будьте уверены, задержат на первом же углу. И доставят куда надо, а там сразу откроется, что вы тот самый ротмистр, который поднял бунт в измайловском полку и тяжело ранил или даже убил, я не знаю, солдата Ефрема Голубчикова.

Ивану стало гадко, он поморщился, а после тихо, сердито сказал:

— Ну так и что теперь? Я же все равно на службе. Не могу я здесь больше сидеть, мне нужно идти.

— На службе у кого? — спросил Клямке. — Румянцев же в Германии!

Иван подумал и сказал:

— Румянцев — да. Но здесь у меня есть еще один начальник — непосредственный. И он меня ждет. Я должен быть у него. И как можно скорее! А если мне нельзя идти в этом мундире, так я могу переодеться в вольное, мне это все равно. Вы можете дать мне переодеться?

Клямке улыбнулся и сказал:

— Не знаю, что вам и ответить. Потому что вы же сами видите, у нас с вами совершенно разные конституции. Вам мое будет коротко и широко. А мой работник Иоганн таков, что уже ваше ему будет коротко. А его вам, соответственно, длинно и мешковато. Но главное даже другое. Куда вам спешить? Я вам еще раз говорю: Миних их проучит! И уже завтра утром он будет здесь, и тогда вам вообще не будет никакой нужды переодеваться. Пусть тогда об этом беспокоятся все остальные, которые сейчас настолько неосмотрительны, что, да вы бы только это видели, демонстративно рвут форму и сжигают ее тут же, на перекрестках. На этих перекрестках, как я вам уже сказал, сейчас везде стоят караулы. Чего они так боятся, я спрашивал. Ведь же если верить их пьяному бахвальству, то все вокруг за Катрин. И вот тогда, господин ротмистр, когда я спрашивал у них об этом напрямик, всякий раз случались ну просто необъяснимые заминки! Так что, я думаю, даже здесь, в городе, не все так для них благополучно, как кое-кто пытается нам это представить. Я даже вам больше скажу: они больше всего опасаются флотских экипажей и двух негвардейских полков с Васильевского острова. Это Астраханский и Ингерманландский, если я не ошибаюсь. И еще: Катрин ведь не решилась оставаться в Новом Зимнем дворце, они ведь все оттуда спешно перешли на Мойку, в Старый. Старый, конечно, им будет легче оборонять, когда сюда явится Миних. Ну да Старый — это все равно не Перекоп! А Миних — всегда Миних. Поэтому… — Тут Клямке замолчал, задумался или просто сделал такой вид… А после сказал вот что: — Поэтому нам не хотелось бы, чтобы вы, господин ротмистр, напрасно рисковали собой. Но если это для вас так важно, если у вас такая неотложная служба, то я готов рискнуть своим Иоганном и прямо хоть сейчас отправить его к вашему непосредственному, как вы выразились, начальнику с запиской. Или еще с какой вестью. Вот это, как мне кажется, будет наилучшим на сегодня выходом. Как вам такое предложение?