Проводник - Михайлов Алексей - Страница 41

Затем я разделся и прямо под краном кое-как вымылся. Благо была горячая вода и мыло. Затем быстренько прибрался в камере, еще разок отжался, почистил зубы, попил водички и сел у окна, в надежде составить план действий, когда меня отсюда выпустят. Заря уже осветила мир за окном.

В голову почему-то ничего не лезло, только какой-то шум. Ужасно хотелось кушать. Я принялся прокручивать в голове вчерашний допрос и представлять, какие еще вопросы мог бы задать мне следователь и как бы я на них отвечал. Этим глупым занятием я убил время и дотянул до завтрака.

В коридоре послышалась возня. Вскоре раздался лязг открывающегося запора дверной кормушки.

— Соколов! — позвал меня неприятный голос с той стороны двери.

— Я! — армейская реакция на свою фамилию.

— Завтрак! — безразлично ответил голос.

После этого, в кормушку мне протянули тарелку овсяной каши, вареное яйцо, краюху серого хлеба и стакан чая. Я кое-как перехватил все это в свои руки. Дверца кормушки тут же захлопнулась, и я поспешил к столу.

Не ахти, конечно, какой завтрак, но я смел его за минуту. И эту соленую, почти остывшую овсяную кашу на молоке, которую никогда любил, и яйцо с почему-то посиневшим белком, и чай с отчетливым резким запахом водопровода, и серый хлеб, опостылевший мне еще в армейке. Принесли бы еще пару порций такого завтра, я бы их съел с неменьшим аппетитом.

Помечтав о добавке, я пошел мыть посуду.

— Кхе-кхе, — раздался у меня за спиной знакомый кашель.

— Ух, — вздрогнул я от неожиданности.

— Не по понятиям, — пробормотал старичок, неизвестно откуда появившийся и все также сидящий напротив моей кровати. Теперь в руках он крепко сжимал блестящую алюминиевую чашку с крепко заваренным чаем.

— Не понял… Ты как здесь вообще…

— Даже зенушная[21] шпана[22] так не делает, — не обращая на меня никакого внимания, продолжил дедуля, — похавал[23], суй в волчок[24] и живи дальше. Только свои клич[25] и коня[26] можешь помыть.

— Чего?

— По-свойски не ботаешь[27], ничего не разумеешь! — воскликнул дед и, обреченно покачав головой, аппетитно отхлебнул из чашки, — блатная музыка[28] — заслушаешься! Одно слово — Бруй[29]!

— Дед, хорош мне голову морочить, — разозлился я, — чего тебе надо? Где Катя?

— Остынь, — резко прохрипел дед, — где твоя бикса,[30] не знаю. Я вас на мопса не брал[31]. Я всегда на киче.[32] Просили, за тобой приглядеть, и все. Мигнуть кое-что. Чтоб ты лишнего не басил.[33] Больше ничего не знаю.

Я посмотрел на него внимательно. А дед-то — тертый калач. Похоже, он прожженный уголовник. Его просто так не возьмёшь. Я оставил недомытую посуду в раковине, повернулся к нему и, не желая показывать слабину, строго спросил:

— Так ты с Маришей или нет?

— Нет, — спокойно ответил дедок, прихлебывая чаек, — я тутошний. Да ты не горюнься, скоро боль[34] кончится.

— Да кто ты такой?

— Я же тебе говорил…

— Да, помню! Камеровой. Но как тебя зовут-то? Как ты вообще в камере оказался? И куда в прошлый раз пропал?

— Звать меня Никто, а фамилия у меня — Никак[35]. Хочешь, зови Иваном[36]! А, вообще, меньше знаешь — крепче спишь. Кхе-кхе…

— Ладно, — уже спокойнее ответил я, решив начать знакомство с начала. Для этого я прошел к своей кровати и сел напротив дедка, — допустим, ты мне помог. С подачи моего врага. Мариши. А сейчас тебе от меня чего надо?

— Да так, шлифануть[37] тебя хочу немного. Нравишься ты мне. Хоть вор ворует, а фрайер пашет[38], — сказал дед почти добродушно, — Ладно. Пора мне. Ты, главное, дальше пуговку крути[39].

Тут внезапно лязгнула задвижка на глазке в камерной двери. Я повернулся на звук. Глазок сразу же закрылся. Дедка уже не было. Я огляделся — он снова бесследно исчез. Я заглянул под кровать. Никого! Я даже на мгновение подумал, что точно схожу с ума, но тут увидел на полу, там, где только что сидел дед, пару мутных темно-коричневых капель. Я нагнулся, тронул одну из них пальцем и принюхался. Чай!

Значит, я не сошел с ума! Но от этого не легче! Куда, блин, этот дед подевался, и кто он вообще такой? Камеровой! Чушь какая-то. Я вскочил с кровати и стал осматривать пол и стены в надежде отыскать какой-то потайной ход, хотя здравый смысл мне подсказывал, что дедок чисто физически не смог бы за такое короткое время им воспользоваться.

Не знаю, до чего довели бы мои поиски, но дверь в мою камеру внезапно открылась, и послышался голос:

— Соколов! На выход! На следственные действия!

Опять? Что еще? Да, скучать мне здесь не приходится. Я помню случай, когда моего кореша Ваньку Шилина впервые на сутки тормознули, он мне потом рассказывал, что это было самое страшное в его жизни. Сидеть одному запертым в камере, без возможности выйти. Это он, конечно, в армии не служил, но сейчас я даже поразмыслить над этими воспоминаниями Ванькиными не могу. Некогда.

Повезли меня на судебную медицинскую экспертизу. С утра там уже была очередь. Хорошо, что задержанных принимают без очереди. Надо было только минут десять подождать, пока осмотр какой-то побитой барышни закончат.

Следователь был уставший, раздраженный и молчаливый. Адвоката опять не было. Конвойный сменился. Также, как и водитель дежурного уазика. В дороге мы слушали уже не Цоя, а попсовое радио.

Врач, крупный мужчина, еще более скучный, чем мой следователь, без особого интереса, очень быстро и профессионально меня осмотрел. Замерял гематому на виске. Нашел еще одну на локте правой руки. Наверное, я ее получил, когда упал от удара. Или, когда к Кате бросился. Не помню. Все повреждения врач скрупулезно зафиксировал на компьютере и велел мне одеваться.

Потом следователь попросил доктора помочь срезать у меня ногти на руках. После небольшого препирательства на тему, почему это должен делать он, врач все-таки состриг мне ногти и протер пальцы спиртовым раствором. Следователь, грустно вздохнул, собрал мои ногти в два конверта — для правой и левой руки. Такая же участь ждала ватные тампоны, которыми врач протирал мне пальцы. После этого меня повезли в Следственный Комитет.

Уже в кабинете следователь ознакомил меня с постановлениями о назначении судебной и биологической экспертизы. По результатам первой он хотел узнать, когда мне были причинены телесные повреждения, и могла ли их нанести девушка весом 50 килограмм и ростом 168 см. Вторая должна была выяснить, имеются ли у меня в подногтевом пространстве следы крови Екатерины. Я пожал плечами и подписал бумаги, написав в каждом документе в графе «Заявление», что Екатерина меня не била, и я не наносил ей никаких телесных повреждений, что, как мне показалось, еще больше расстроило следователя.

Затем меня вернули в изолятор. Как раз к обеду. На этот раз камера была заполнена. Двое серьезных дядек лет под сорок играли за столом в шахматы. Молодой пацан стоял рядом и следил за игрой. Он единственный повернулся в мою сторону, когда лязгнула дверь, и я вступил на порог. Вспомнив, что мне вчера говорил Санек, я громко сказал: