Проводник - Михайлов Алексей - Страница 42

— Здравствуйте! Соколов Илья. Сто пятая.

Игроки повернули ко мне головы, быстро оценивающе осмотрели меня, после чего тот, что справа сказал:

— Заходи! — а потом, обращаясь к молодому пареньку нравоучительным тоном пояснил. — Видишь, как надо!

Я сделал пару шагов к своей кровати и тут заметил, что на ней лежит полотенце. Я остановился, не зная, как точно реагировать. Что-то Санек вчера про это говорил. Какой-то конфликт может возникнуть, если заявят претензию на мое спальное место. Но детали у меня из головы вылетели. Слишком много информации.

— Конь, это же Илюхина шконка! — сказал между делом арестант справа.

— А! — воскликнул арестант слева. — Я тут случайно положил.

Он довольно проворно, но в то же время с достоинством, вскочил с места, забрал полотенце и положил его на второй ярус. После чего прошел мимо меня к туалету.

Я не спеша разделся, прошел и сел на свою кровать. В общем, потом ничего интересного не было. Разве что обед и ужин. Тоже не высокого кулинарного качества и не слишком много, но вполне съедобно и вкусно.

Остаток дня прошел в разговорах. Как я понял, меня вписывали. Я, помня Санькины наставления, рассказал все правдиво, но, как наказывал дед-камеровой, не до конца.

Из сидельцев один, тот, что был справа — Кузьма, был из блатных, а конь, тоже уже сидевший раньше, у него на подхвате. Их, как и меня, задержали вчера за какую-то кражу или грабеж. И теперь они ждали, что их переведут в СИЗО.

Молодого же задержали этой ночью за наркотики. Он в первый раз оказался в заключении и очень быстро попал под влияние Кузьмы и Коня, которые прозвали его Малышом и тут же начали эксплуатировать, заставляли заварить чай, что-нибудь принести, подать. В общем, начали потихоньку играть с ним в тюрьму.

Со мной же обходились нейтрально. Даже когда я сказал, что никого не убивал. На это Конь невесело ухмыльнулся и заявил, что здесь все невиновны, а Кузьма сказал, что, скорее всего, меня завтра отпустят, если, конечно, все, что я говорю, правда.

Еще мы играли в шахматы. Я сразу сказал, что у меня ничего нет. Поэтому играли просто так. Конь сыграл со мной только первую игру и, когда стало понятно, что я лучше, уступил место более авторитетному Кузьме. Кузьма играл очень хорошо, но я пару раз его все-таки обыграл. Это его здорово раззадорило. Наверное, поэтому он во всю угощал меня чаем. Крепким и горьким.

Утром после завтрака за мной пришли. На выход с вещами. Я попрощался со всеми, быстро оделся и уже на пороге оглянулся, чтобы напоследок взглянуть на игры этих взрослых детей, поделивших всех на блатных, мужиков и опущенных, отгородившихся от нормального мира правилами и воровскими законами. И тут, буквально на мгновение, на краткий миг в момент моргания я увидел совсем другую камеру — облезлые грязно-синие стены, старые громоздкие побитые кровати с бесформенными тюфяками, деревянный стол и скамья у окна, наполовину заколоченного досками, выкрашенными грязно-оранжевой краской. На нижнем ярусе кровати сидел дед Камеровой. В руках держал кружку с чаем, хитро смотрел на меня и улыбался:

— Кхы-кхы-кхы, вор — ворует, фраер — пашет…

— Ты идешь? — вырвал меня из оцепенения казенный голос инспектора.

Морок исчез. Камера была прежней. На меня с некоторым недоумением смотрели три пары глаз моих бывших сокамерников: одна цепкая, одна хитрая и одна потерянная…

Меня опять привезли к следователю. Сегодня он выглядел чуть лучше. Почти что так, как позавчера. Был чуть менее самоуверенным, чуть более человечным. Адвоката не было. Конвойного сразу же отпустили. Мы остались вдвоем.

— В общем, так, Илья Александрович, — начал следователь, — прямых доказательств, уличающих Вас в совершении убийства гражданки Мироновой Екатерины Владимировны нет…

— Конечно, я ведь ее не убивал, — вырвалось от облегчения у меня.

Следователь, сощурившись, посмотрел на меня долгим взглядом, потом вздохнул и продолжил:

— Поэтому сохранить за Вами статус подозреваемого и избрать в отношении Вас меру пресечения мы не можем. Но это не значит, что все подозрения с Вас сняты. Во всей этой истории остается еще много неясностей. Поэтому прошу Вас в ближайший месяц по возможности не уезжать из города и являться по первому же моему вызову. Ясно?

— Значит, я свободен? На подписке?

Следователь вновь посмотрел на меня, как будто оценивая, насколько я искренен и ответил:

— Да, после подписания кое-каких бумаг Вы можете идти домой. По делу теперь Вы проходите как свидетель. По крайней мере, пока. И нет, в отношении Вас не избрана подписка о невыезде. Это моя убедительная просьба — никуда не уезжать. Вы же хотите помочь следствию?

— Ну да, разумеется…

— Ну и хорошо. Если у Вас вдруг появится какая-нибудь информация, немедленно звоните.

С этими словами он протянул мне визитку, потом вытащил из сейфа мои вещи: документы, телефон, ключи от квартиры, золотые червонцы — и все это выложил передо мной. Дал мне подписать кое-какие бумаги. В том числе расписку о получении ранее изъятых у меня вещей. И сказал, что я свободен.

И это все? Я вышел из кабинета в легкой растерянности. С чувством чего-то неоконченного в одиночестве спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. А что я хотел? Каких-то извинений? Какой-то радости?..

Свобода показалась мне чересчур реалистичной. Воздух слишком свежий, мороз колючий, снег белый, а свет яркий. И уж очень обыденной. Два часа назад я сидел в камере с махровыми зеками. А теперь, как бы между делом, оказываюсь на свободе с ненавязчивой просьбой никуда не уезжать из города. По возможности.

Я осмотрелся, сориентировался на местности и побрел в сторону дома. Пешком. По моим расчетам это должно было занять не больше получаса. Думать ни о чем не хотелось. За последние два дня меня как будто вычерпали до дна. Я вдруг осознал, что родных людей, тех, кому на меня действительно не наплевать, тех, кто, скажем, будет навещать меня в больнице, если я туда загремлю с каким-нибудь страшным диагнозом всего-то раз-два и обчелся. Родители мои. Может быть, брат и сестра. И Катя! Я должен сделать все возможное и невозможное, чтобы её найти!

От таких мыслей мне стало невыносимо грустно. Захотелось позвонить маме. Почему я звоню ей так редко? Я достал свой сотовый. У него еще осталась зарядка. Я просил, чтобы о моем задержании никого не извещали, поэтому был уверен, что она ничего о моих приключениях не знает.

— Ты что, совсем совесть потерял? — услышал я в трубке возмущенный родительский голос, — Где ты был все эти дни? Даже с Рождеством не поздравил!

— Привет, мама, у меня тут были кое-какие проблемы…

— Что случилось, у тебя все в порядке? Как здоровье? — мамин голос внезапно стал встревоженным.

— Всё хорошо. Жив-здоров. Захотелось тебя услышать…

— Не пугай мать! Что случилось? Как Катя?

— Мы расстались…

— Ой, слушай, может, ты приедешь? Навестишь?

— Нет, мам, пока не могу. Есть кое-какие дела…

— Ты ничего такого не натворил?

— Ты о чем? Нет, конечно! Все нормально, успокойся. Просто соскучился, выдалась свободная минутка. Вот я и позвонил.

Мне удалось немного совладать с маминым напором. Главное, что она, похоже, ничего не знает. Мы перекинулись еще парой слов. Я уже дошел до своего дома, как увидел во дворе Малаша.

— Ну, все, мам, пока! Не могу говорить, дела! — сказал я в трубку и отключил связь.

— Доброе утро, Илья, — бодро поприветствовал меня оперуполномоченный.

— Здравствуйте, — сказал я в некоторой растерянности.

— Ну что, наслаждаешься свободой, дышишь свежим воздухом?

— Ну да, — ответил я, чувствуя, что во мне начинает расти раздражение.

— Погода сегодня отличная! — согласился Малаш, разведя руки в стороны и глубоко вздохнув. — Только все равно в твоих показаниях не все сходится. Может, пока гулял, все-таки что-то вспомнил?

— Все, что знал, я рассказал следователю, — сухо ответил я.

— Это понятно, — улыбаясь, кивнул Малаш, — но вдруг что-то еще в памяти всплыло? Может, вспомнил, где дом с бомжами точно находится?