Запретная. Не остановить (СИ) - Стужева Инна - Страница 47

Меня так пугает моя склонность все драматизировать.

Почему я не могу просто расслабиться и наслаждаться общением и близостью с тем, кого так безудержно, страстно и пылко люблю?

Почему мне все время кажется, что Гордей не полностью со мной, не до конца раскрыт, что то и дело от меня ускользает?

Почему уверена в том, что даже когда он рядом, он все равно недосягаем, неприступен для меня?

Мы не слишком много разговариваем, но едва прикасаемся друг к другу, как нас обоих штормит, словно наркомана при ломке, как от самого сильного, жизненно необходимого наркотика.

Между нами то и дело простреливают искры. Я чувствую очень хорошо, и уверена, он тоже ощущает их волшебно-волнующее, будоражащее действие.

Нас связывает тяга такой силы, что по простой прихоти или желанию ее не разорвать.

Если попытаться, это будет сродни тому, что тебя пытаются лишить, одного из жизненно важных органов.

Невыносимо болезненно.

Смертельно опасно.

На грани выживания, в одном шаге от потери разума.

В свободное время мы выезжаем на байке на какой-нибудь из пустынных пляжей, что разбросаны по побережью, и плаваем, обнимаемся. Раскинув в стороны руки, расслабленно качаемся на волнах.

— Ты научилась плавать, Бельчонок, — замечает Гордей, и я радостно смеюсь от осознания, что он помнит.

— Да, научилась.

— Все равно, держись ближе ко мне.

И я держусь, конечно же я держусь.

Я раскрываюсь ему навстречу, я вся горю, а Гордей, он… мне кажется, он просто позволяет мне его любить.

Когда я подплываю и обхватываю его руками и ногами, он не сопротивляется. Но и не предпринимает никаких попыток к еще большему сближению. Он просто позволяет мне себя обнимать.

Я начинаю дразнить его поцелуями в шею, и только тогда он слабо улыбается.

— Осторожнее, Бельчонок, — говорит он, стараясь от меня уклониться.

— О чем ты говоришь? — не понимаю я.

— Обо всем.

Это «обо всем» звучит чересчур серьезно, и я крепче притискиваюсь к нему.

Ты же не бросишь меня, когда мы вернемся домой? Ведь не бросишь? Молит его все мое существо. Но вслух мне страшно произносить эти слова.

Пока не сказаны, будто бы и не сбудутся.

— Ты добьешься того, что я возьму тебя прямо здесь, — шепчет Гордей и прикусывает мочку моего уха. Потом перемещается губами вниз по шее.

— Можно, — выдыхаю я. — Я согласна.

— Серьезно?

— Да, — киваю я и сглатываю.

Но Гордей все равно отстраняет меня, и с головой уходит под воду.

— Серьезно, можно, — говорю я, когда он выныривает. — Я… хочу.

Снова подплываю к Гордею и целую его в губы со всем возможным пылом. Его ладони сжимают мою попу.

— Мне хочется принадлежать тебе всецело. Под луной, под звездами, — выдыхаю я.

Снова целую его с языком, потом заглядываю в глаза.

Мне стыдно от того, как глупо, наверное, прозвучали мои слова, но насмешливое выражение исчезает из глаз Гордея. На его место приходит то самое, на которое мое тело реагирует молниеносно.

Между ног все загорается, а душа поет. Потому что я точно знаю, сейчас, в этот самый момент он думает исключительно обо мне.

Горячее, неукротимое желание так и рвется из него, мгновенно, словно электрические импульсы, передаваясь мне, и так наэлектризованной и горящей в его руках.

Нам снова сносит крышу, мы снова забываем обо всем.

— Ну, и как вам вместе? — спрашивает Оксана, когда я, немного уставшая после одной из таких поездок, возвращаюсь в номер, чтобы принять душ и переодеться.

Я отвечаю ей, что хорошо.

Сейчас она живет в номере одна.

Так получилось, что после нашей драки Раду отселили в другой номер, а больше никого подселять не стали. Мне кажется, это устроил Гордей, хотя прямо об этом я у него не спрашивала.

Главное, Рада больше ко мне не пристает. От Оксаны я знаю, что они с Гордеем о чем-то разговаривали, пока я была на съемке, а потом, со слов подруги, разбежались по разным углам.

— Не знаю, что он ей сказал, я не рискнула подходить близко. Только Радка убежала, словно побитая собака. Должно быть, он убедил ее окончательно, что между ними все кончено.

Я оставляю ее слова без ответа.

С одной стороны, мне жаль Раду, но с другой, если бы на месте рук оказалось мое лицо, со мной бы разорвали контракт. Конец карьере.

Царапины на руках чуть поджили, и все равно Оля высказывала мне за них, когда замазывала и маскировала.

— На самом деле, я рада, что ее от нас отселили, — продолжает Оксана. — Хоть одной немного скучновато. Но… что поделать.

И подруга вздыхает, глядя на меня с хитрецой.

— Все же, Арин, ты мне расскажешь, наконец, как он в постели? А то молчишь все, словно партизан. Хорош? Ну, хорош же?

— Лучше не бывает, — говорю я, решив, что это единственное, что она сможет выведать у меня.

Удовлетворится этим ответом, и, наконец, отстанет с этой темой раз и навсегда. Знает прекрасно, что я не любитель подобных обсуждений.

— Значит, и правда лучше других парней?

— Я не знаю, Оксан, у меня не было других парней, — произношу устало. — Только он.

И в этот момент я отчетливо понимаю, что в номере мы с Оксаной не одни.

Гордей стоит при входе с двумя стаканчиками кофе в руках. Наши взгляды наталкиваются один на другой, и я понимаю, он слышал мои последние слова.

Щеки привычно покрываются румянцем, и мне невыносимо сильно хочется сбежать, но тут и Оксана замечает Гордея.

— Оу, — шепчет она, а я хватаюсь за подоконник крепче.

— Привет, — говорит Гордей и медленно подходит к нам. — Держите.

Один стаканчик кофе он передает мне, другой Оксане.

— Ой, — пищит подруга, — я… мне…

— Бартер, — усмехается Гордей и бросает на нее взгляд, от которого она еще сильнее тушуется. — Я тебе кофе, а взамен ты сваливаешь.

— Поняла, — кивает подруга и неосознанно облизывает губы.

Косится на него, затем на меня, и снова на него. А потом пулей вылетает из номера.

Гордей подходит ко мне почти вплотную.

— Значит, это правда? — тихо произносит он.

Нет нужды спрашивать, что он имеет в виду.

Я сглатываю и киваю.

— Да, Гордей. У меня никогда не было другого мужчины. Ты мой первый и единственный.

Самый лучший.

Он притискивается ближе ко мне, зарывается носом в мои волосы. Его пальцы сжимаются крепче на моих плечах. Я вздыхаю, и он тут же ослабляет хватку.

— Извини. Просто… тяжело справиться с эмоциями.

— Для тебя это… так важно?

Несколько секунд он стоит неподвижно, после чего вдруг отстраняется.

Как-то слишком резко и судорожно, на быстром рваном выдохе.

— Не то, чтобы, — тянет он и пожимает плечами.

По моему позвоночнику сейчас же пробегает холодок.

— Я думала, тебе важно, — говорю я тихо.

— Когда-то раньше. Теперь мне… на это все равно.

Гордей говорит спокойно и вроде бы ничего такого, но мне отчего-то становится до ужаса обидно. Честно говоря, раз уж так получилось, рассчитывала, что он обрадуется.

Мне вдруг снова начинает казаться, что, несмотря на жаркие, пропитанные страстью и нежностью ночи, я не значу для него ровным счетом ничего.

Осознание, что ему все равно, очень быстро опускает меня с небес на землю, и доказывает, что так, как раньше, между нами уже не будет.

Пора бы зарубить это себе на носу.

Я стараюсь не показать вида, что меня каким-то образом задевает его реакция и его попытка снова сохранять дистанцию.

— Пей кофе, Бельчонок, а то остынет, — говорит Гордей.

Как же меня бесит этот тон. Эти холодные стальные нотки в его голосе.

— Ах, да, кофе, — наигранно бодро восклицаю я. — Как я могла про него забыть. Большое спасибо, Гордей, в следующий раз я тебя угощаю. А пока, что… я бы хотела побыть одна. Ты не мог бы покинуть номер?

— Удачного дня, Бельчонок, — говорит Гордей, и направляется к выходу.