Кукла и ее хозяин (СИ) - Блум Мэри - Страница 10

— Я не полезу в эти саркофаги, — ворчал Глеб, перебирая вешалки со смокингами и фраками. — Я туда иду не для того, чтобы задохнуться!

Честно, я до сих пор не понимал, зачем ты туда идешь. Маловероятно, что какая-то балерина вдруг сбежит со сцены, чтобы тебе дать. Мне же, наоборот, вдруг очень захотелось на балет. Театр был одним из любимейших развлечений деда, и в детстве, в отличие от тебя, побывавшего там разочек и уснувшего, я ходил туда частенько. Дед показывал мне и балет, и оперу, и оперетту, и всевозможные спектакли от комедии до драмы, словно стремясь привить вкус разом ко всему. Над этим отец, кстати, тоже ухмылялся, говоря, что мы занимаемся ерундой. Но если он хотел, чтобы по вечерам я занимался чем-то другим, наверное, надо было быть рядом со мной по вечерам — а дед, в отличие от него, всегда был.

Разумеется, жизнь в Родном поле наложила отпечаток — и от искусства, и от одежды с иголочки в нашей глухомани я отвык. Даже сделал сейчас мысленную пометку найти портного, а пока что подобрал наряд из имеющихся — тем более ассортимент в этом бутике оказался достойным. Выбрав темно-синий, почти черный костюм, белоснежную хрустящую рубашку и аккуратную бабочку, я остался вполне доволен своим отражением. Изящно, но при этом солидно и не слишком вычурно — как и подобает аристократу. Не хватало только аксессуаров.

— Ну и зачем это все, — ворчал у вешалок Глеб, морща нос от всего, что ему предлагали. — Люди должны любить нас такими, какие мы есть…

— Мы в свет идем, — напомнил я, примеряя понравившиеся часы, которые мне услужливо протянула девочка-консультант.

— Я иду не на какой-то свет смотреть, — не унимался он. — Там будет обалденная балерина, и что ты мне скажешь, что твои часы позволят ее соблазнить? Ага, так и вижу!

Как там говорят? Можно вывезти девушку из деревни, но вот вывезти деревню из девушки нельзя. С парнями все точно так же.

— Да плевать, — отмахнулся от очередного смокинга этот полудурок. — Мое главное украшение — это мои татушки! Вот надену безрукавку и заявлюсь так, чтоб руки было красиво видно!

Я даже знал, откуда у него это тонкое чувство стиля — в Родном поле безрукавка была фирменной одеждой пахарей. Но даже они не надели бы ее в театр.

— Прикалываешься?

— Да с чего, — хитро отозвался он, — ты же хочешь произвести впечатление на весь свет…

Судя по ехидной ухмылке, которая у него появилась, этот поганец реально собирался так поступить. А ведь он уже не раз заявлялся в неподобающем виде на важные мероприятия — типа открытия нового магазина и юбилея отца — шокируя всех своим видом. Из приличных мест его раскрашенные руки прокатили только на Женькиной свадьбе с подружками невесты, но там были особые обстоятельства.

— А вот были бы у тебя тату, — довольно изрек Глеб, — заговорил бы по-другому. Придете вы все в смокингах, фраках, с дорогими часами, а ей, может, мужика хочется. Настоящего…

Ага, пахаря. Хотела бы пахаря, поехала бы в Родное поле, а не танцевала бы на одной из главных имперских сцен.

— То есть ты думаешь, что в театре впечатлишь женщину татуировками?

— Именно, — нахально кивнул друг.

Ну что ж, мы решили устроить проверку этой сомнительной гипотезы. Девочки-консультанты, готовые потакать клиентам в любой прихоти, нашли простую черную майку без рукавов, и Глеб с триумфальным видом натянул ее, выставляя татуировки на руках напоказ. Еще раскраски у него были на груди, спине и ногах. И как только не додумался пойти в одних трусах, чтобы уж сразу впечатлить всем своим богатством? Не став подавать насколько гениальную идею, я достал смартфон и приступил к проверке. Уля ответила мгновенно. Сначала не поверила, что мы идем в театр, потом, когда я показал, в каком виде туда собрался Глеб, не поверила еще больше.

— Деревенщина? — уточнил я.

— Не то слово, — отозвалась она.

Мой же вид полностью одобрила. Для чистоты эксперимента я набрал и Агату. Итог был таким же — только она над нашим общим другом еще и посмеялась.

— Конечно, — отмахнулся он, — спросили твою группу поддержки. Давай кого-нибудь более беспристрастного.

Никого более беспристрастного, чем Святейший Синод у нас не нашлось. Вот ей и позвонили.

— То есть так в театр? — переспросила Дарья, разглядывая Глеба, который выразительно поигрывал разрисованным бицепсом.

— Деревенщина? — подвел к мысли я.

— Нет, — медленно отозвалась она, — я бы не сказала, что это первая ассоциация.

— Видишь, — довольно произнес друг и показал ей другую руку, словно напрашиваясь на комплимент.

— Я бы сказала, что городской сумасшедший, — пояснила наша мадам.

Глеб мигом растерял энтузиазм.

— И если уж хочешь знать, — добила Дарья, — в таком виде в театр не пускают.

— Да ну вас всех, — сдался он. — Несите ваш гребаный фрак!

Хорошо хоть, девочки-консультанты опомнились и сразу же начали выполнять свою работу, уверяя его, как отлично он выглядит в костюме. Под напевными женскими комплиментами друг немного оттаял и даже согласился на бабочку. Я же снова повернулся к витрине, выбирая часы.

— Ты, конечно, можешь купить приличный костюм, Павловский, — вдруг раздался за спиной знакомый голос, пришедший из далекого детства, — но в приличное общество тебя все равно не пустят…

— Потому что таких, как ты, Павловский, в приличное общество не пускают…

Голосок был таким же писклявым, как и в детстве, хотя его обладатель за прошедшие годы изрядно вырос. Задирая одновременно нос и подбородок, за моей спиной культурно топтался бывший одноклассник из столичной гимназии, куда в целях светского образования меня запихнул дед. Вот только имя этого щеголя я не помнил. Лишь фамилию — Рокотов, сын статского советника. Больше тут не имелось ничего примечательного.

«Это кто?» — Глеб мигом отвлекся от выбора костюма.

«Представитель приличного общества,» — пояснил я.

«По-хорошему или сразу как обычно? — мысленно уточнил друг. — Как там в приличном обществе принято?»

Не помню точно, что этот умник делал в гимназии: раскатывал губу или задирал нос — но что-то из этого я ему разбил. Судя по всему, понимать по-хорошему он так и не научился. Как прискорбно-то, когда тушка выросла, а мозги — нет.

— Слушай, Рокотов, — я перехватил не в меру дерзкий взгляд, — не помню, как тебя там зовут…

— То есть не помнишь? — аж взвился он. — Меня не помнишь?

Ну да, это же я тебе что-то разбил, а не ты мне — чтобы помнить. Видимо, и хрупкое эго в процессе задел — до сих пор вон подчинить не можешь.

— Шел бы ты обратно в свое приличное общество, — посоветовал я. — К тебе туда никто и не ломится.

— Да что ты вообще забыл в столице! — нахохлился он. — Думаешь, ты здесь хоть кому-то нужен? Ты даже близко не твой отец!

Вот за это в детстве он и получал по лицу: болтал много, забрызгивая пространство словами как слюнями.

«Вот же фрукт,» — прищурился Глеб.

«Просто фрукт еще не понимает, что фруктом быть лучше, чем овощем.»

Пожалуй, дам короткую демонстрацию — в честь старого знакомства. Я послал всего одну мысленную команду — и моя тень мгновенно зашевелилась, расширяясь кольцами, прокрадываясь по полу, сплетаясь вокруг ног болтающего дурачка. Миг — и, став чуть осязаемее, кольца резко сжались и уронили его на пол, будто он сам шагнул вперед со связанными шнурками. Оставшись незамеченным, темный хвост плавно исчез в моей тени, которая тут же уменьшилась в размерах. Чисто сработано, крошка.

— Опять эти фокусы, Павловский! — буркнул с пола бывший одноклассник, явно переживая дежавю.

— Мессир Павловский, — поправил я, глядя на него сверху вниз, как и смотрел обычно. — Очень советую не путать детские игры и взрослые разборки. Вторые могут быть гораздо больнее.

Он открыл рот, чтобы вякнуть что-то еще.

— И гораздо смертельнее, — чуть проникновеннее добавил я. — На случай, если ты мазохист и боль тебя не пугает.