Град разбитых надежд (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 114

— Нет. Еще не конец. Далеко не конец.

Он увязал в бессмысленном вращении сквозь немую синеву, и иссякали сны, и образы, и мысли. Он застывал, как горький монолит. Казалось, что уже воздвигли памятник. Но ледяной камень не протыкают иглами, и не бежит чужое тепло по скрученным канатам вен. И камню никогда не больно. А здесь, в колодце, боль служила ориентиром, последним безнадежным маяком. Он слышал вне времени зов, из глубин и запретных пространств. И шел на него, и уносился прочь, как дикий зверь, как человек, не прирученный к смыслу начала за концом.

— Я пережил еще не все грани ужаса и отвращения? Чего вы все добиваетесь?

Собственная привычная злость иссякала очевидностью ответов, которые еще не нашли надежных слов. Каменный Ворон скорбно склонил массивную птичью голову:

— Чего добиваюсь я. Не мы. Здесь я один, остальных барьер Хаоса не пропустил. Впрочем, я и так последний. Последний из тринадцати, лишний из дюжины. Против Змея и его Вестника. А ты помог мне с этой тварью. Но чтобы победить его, ты должен узнать, кто главный в этом улье.

— Значит, не до конца… — Досада жгла, как ядовитый перец, все в разодранной груди. — А ты не знаешь?

— Нет. В мире Змея я почти ничего не знаю. Он установил здесь свои правила. Здесь даже время течет иначе. Оно какое-то… ненадежное и мягкое, можно менять, как вздумается.

— И кто же ты?

— Тринадцатый Проклятый, Неудавшийся Страж Вселенной. Совсем не тот спаситель, которого ждал святитель Гарф, но все же выступаю против Змея.

— Почему?

— Потому что однажды асуры захватили мой мир Бенаам. Их жадность, рожденная из пороков людей, велит порабощать все новые и новые миры. Но оба великих асура заперты. Один в мире Бенаам, другой здесь, в Хаосе. Сам себе соткал ловушку. И с тех пор, как пал мой мир, мы ищем способ уничтожить их. Пока добрались до Змея.

— И не знаете, как его победить…

— Пока не знаем. Но узнаем, если ты поможешь.

Ответы Стража Вселенной не приносили облегчения. Толща воды давила все сильней. Страшно застыть в бессмысленном нигде. Каленым хрусталем расколотой люстры впивались иглы, резали ножи.

Он видел, как танцует с Джолин, обряженной в алое платье, посреди сожженного бального зала, но лица гостей скрывали бессчетные маски. И приглашенные на пиршество вонзали друг в друга острые клыки. Он давился словами в попытках дозваться хоть кого-то, хоть одного. Но уносились все, растворялись, и Джолин вместе с ними. Оставалась потухшая люстра, сорвавшаяся с потолка. И ложный свет скользил по псевдолицам, не различая дня и ночи. Запах разложения полз из углов, крапленых не водой, а протухавшей кровью вне отражений, света и огня. Жуткий пламень селился в легких в странствии сквозь бред.

В часах его иссяк песок, осталась зола, горчащая во рту. Скорее б завершенье… И лишь бы прекратился этот бег сквозь падение в толщу вод застенного моря. Он немо просил и ждал конца всех меркнущих начал.

Но Каменный Ворон смотрел угрюмо, с нескрываемой печалью, а потом крылья обернулись руками. Птичий образ сменился человечьим, и несколько черных перьев упали на рваные раны.

— Змей — это Хаос. А его Вестник — смерть. Ты сразился со смертью, как я сражался с Хаосом. Ты помог мне возле Айгрежи. Теперь я помогу тебе. Это мне под силу.

Каменный Ворон коснулся его. Его, охотника по имени Джоэл. Вернул бестелесному духу имя, примотал жесткой бечевкой к истерзанному телу, починил что-то внутри. Разваленные оболочки сцепились новыми клетками, выстроив мосты рубцов. Но боль не иссякла, и раны бугрились свежими швами.

Джоэл видел себя с высоты, из колодца грядущих свершений, что обрушивался с потолка больничной палаты, растекаясь рядами заполненных коек. В ночь нападения Вестника Змея досталось не только ему, но его предсмертное ложе отгородили глухими ширмами. У дверей госпиталя цитадели толпился народ, как мухи на мед у разоренного улья. Улей иссяк, но тяжко ужалил, так тяжко, что дух не желал возвращаться, скитаясь сквозняком коридоров. И все же… где-то слышался плач. Где-то голос знакомый.

— Джо, родной, не умирай! Не умирай! — заклинал, конечно, Ли, глухо, тяжко и исступленно. А плач… Неужели Джолин? Или все только видения? Говорили, что мозг в секунды перед смертью прокручивает разом вместе память и фантазии, и это принимается меркнущим сознанием за потусторонний сладкий мир. Но если так, то с кем он говорил? И с кем сражался среди линий? И как ходил вне тела?

Снова окружали линии, перекрывая светом мерцанье лампочек. От каждого слова дорогих друзей зажигалось по новой серебряной нити, они тянулись в палату, к распростертому телу.

«Надо вернуться. Я должен! — кричал он себе, беззвучно ступая по стенам. — Ждите меня, я иду! Уже иду… Я иду».

Он подходил к своему телу и откатывался назад, как на волнах, как плохой ныряльщик, который не научился плавать. А за ширмой сначала толпились врачи, потом подходили люди. Первым Джоэл узнал сухопарую фигуру высокого старика, реликта цитадели, который покинул заповедный арсенал.

— Если ты умрешь, мне придется забрать свой меч. Но я уже разбил витрину. Так что не умирай, — говорил старец, хмуря седые брови.

Усталый долговязый дед, легендарный Нейл Даст, ископаемый охотник, обреченный жить так долго, чтобы увидеть смерти всех, с кем сражался плечом к плечу, кого знал, кого любил. Джоэл же хотел вернуться к тем, кто его ждал.

Он кинулся вперед, борясь с волнами воздуха, которые отгоняли его обратно в вечный сквозняк коридоров. Но белые линии обещаний и надежд помогали найти ориентиры. И он возвращался, неохотно вплавляясь в искалеченную плоть. Иногда принять боль — единственный способ вернуться к жизни. И с усилием, как для самого мощного удара, Джоэл приоткрыл спекшиеся веки. Но ничего не увидел от застилавших горящие глаза слез и черно-белой рябящей мути. Зато, пока неуверенно моргал, отчетливо услышал ликующий голос:

— Он очнулся! Очнулся!

— Это хороший признак.

— Джо! Джо!

— Он еще не может говорить. Все, господин Ли, время посещения закончено.

— Я здесь всего пять минут! Но как же…

— Закончено…

Эхо чуждого запрета. И снова темнота. Не на час, не на десять часов, а на дни или, может, года. Он уже и не знал. К лицу привязали-прилепили какую-то маску, слышалось шипение кислородных баллонов — новейшее изобретение для тех, кому не хватало воздуха, не удавалось самостоятельно дышать.

Казалось, что удастся вдохнуть полной грудью только если сорвать проклятущую маску, но руки и ноги почти не двигались, трепыхались, как у рыбы на суше. Сам не верил, что только недавно с легкостью горной кошки носился по крышам, а потом рубил Легендарного Сомна. Теперь оставаться в сознании хотя бы на пару часов становилось чудом из чудес. Но зато канул лес черно-белых линий, он больше не видел его, не слышал голосов со всех концов мира. Странное сожаление ледяным осколком застряло под сердцем.

Или просто хирурги не вытащили обломки когтей всех чудовищ, что сдирали с него плоть в ту роковую ночь? Он слабо задумывался, все больше страдал, но отныне дух заперла клетка тела, поймала обратно, присвоила, не желая расстаться до срока. И в какие-то дни Джоэл радовался, в какие-то сокрушался. Дни? Недели? Года? Все еще не осознавал до конца.

Постепенно он понимал, что эти раны не идут в сравнение с полученными за все предыдущие годы, а это означало лишь одно — конец работы, службы и смысла, которым он оправдывал свое существование. Но нет, он радовался, радовался, когда видел Ли, живого и невредимого. Любимый мелькал где-то возле ширмы. Хотелось позвать его к себе, попросить оставить их вдвоем, но голос вырывался хриплым дыханием. И каждый вдох отвоевывался, как крошечные пяди мостовой под натиском чудовищ. А за окнами, забранными жалюзи, плавилось и набухало лето, проходящее мимо него, мимо его терзаний и бессилия.

Дни катились за днями, пролетали и одновременно тянулись бесконечно долго на грани забытья и мучительного удушья. Он немо просил: «Откройте окно, умоляю, откройте. Воздуха! Воздуха!». Страж Вселенной исцелил лишь одну — смертельную — рану. Другие не тронул, не позволил встать и сражаться дальше. Давила неизвестность, за пределами ширмы город перестал существовать.