Между нами люболь (СИ) - Вейден Лана - Страница 2

С портрета смотрел строгий седовласый мужчина с густыми усами. Керим Умаров-старший, убийца моих родителей.

Восемь лет назад он решил превратить наш поселок Сулдаг в курорт. Выбившись в люди и заработав много денег на строительстве, он и поселок задумал перекроить.

Наши маленькие домики, похожие на яичные скорлупки, господин Умаров собирался раздавить и удобрить ими землю — чтоб на ней выросли безликие, уродливые, многоэтажные наросты, которые заполнит шумная, кричащая, пьяная толпа и проглотит поселок, как хтоническое чудовище.

Некоторые местечки в округе уже постигла такая участь — даже Урсдаг теперь не тот, что десять лет назад. Но до нашего маленького рая цепкие лапы цивилизации еще не добрались. И сосновый лес, и горы, и бурлящая река, спускающаяся с гор прямо в прозрачное море, были такими же, как и сотни лет назад. На берегу вальяжно прохаживались гуси, рыбаки ловили рыбу, которую мы покупали и готовили потом в саду на углях.

Туристы не знали о существовании нашего поселка, и всех это вполне устраивало. Но только не Карима Умарова-старшего. Несмотря на то, что его отец был родом из этих мест, да и сам он провел здесь немалую часть жизни, сохранение традиций и привычного уклада не слишком его волновали. Вместо того, чтобы сберечь дух поселка, он почему-то желал его уничтожить.

На месте нашего и трех соседних участков должны были построить гостиничный комплекс. С соседями удалось договориться, а папа дал отказ.

— Люди, как и растения, имеют корни, — заявил он Умарову-старшему. — Без корней род зачахнет. Здесь жили мои предки, будут жить и потомки — я с места не сдвинусь. И никакими деньгами это не решить.

Правда, сыновей в нашей семье не было, но родители были еще молоды, поэтому отец не терял надежду и давал отпор как Умарову, так и приспешникам, которых тот подсылал.

Не знаю, что за золотые горы Умаров наобещал соседям, но они стали смотреть на отца косо и уговаривали оформить продажу. Говорили, что тогда мы, девочки, сможем учиться даже в столице. Последний довод был ударом по слабому месту, ведь папа и правда всегда хотел дать нам хорошее образование.

— Аллах-Аллах, не вводите меня в грех! — от этих разговоров лицо отца становилось пунцовым. Он начинал ругаться, а после читал истигфар*.

Однажды Умаров-старший пришел к нам домой. Не вызвал папу к себе, как обычно, а явился собственной персоной. Они пошли в сад и вскоре оттуда донеслись обрывки разговора на повышенных тонах. Я пыталась подслушать, но мама заперла нас с Самирой в доме.

На следующий день господин пришел снова. Точнее, приехал на своей серебристой машине. Родители куда-то засобирались. Поцеловав нас, мама дала наказ готовить обед, а папа потрепал по голове. Это был последний раз, когда я видела их живыми, но в тот момент даже не догадывалась о том, что нас ждет.

Когда родители уехали, я стала готовить шурпу. Она получились безумно вкусная, и я облизывала пальцы, представляя, как будет довольна мной мама. Потом мы с Самирой играли в саду — щекотали друг друга, падали в пахучую траву и смеялись, а затем ели сочный арбуз, и по нашим щекам стекал ароматный сок. У меня до сих пор сердце сжимается от мысли, что это было как раз в то самое время, когда машина Умарова, вильнув по извилистой дороге, упала с обрыва.

К вечеру меня стало мучить дурное предчувствие. Играть уже не хотелось, а потому я вышла на улицу и села на пороге дома, хотя даже маленькие девочки знают, что так делать нельзя — или замуж не выйдешь, или обеднеешь, или про тебя будут распущены сплетни. Спустя время меня настигли все три напасти. Но тогда мне было все равно.

Когда я увидела, как по дороге, причитая, бежит тетя Зейнеп, уже понимала, что случилось необратимое.

Сначала я не верила в случившееся. Казалось, это всё неправда и родители вот-вот вернутся — мама начнет готовить ягодный шербет, а папа станет учить красивым росписям.

Когда осознала потерю, плакала, не переставая, несколько дней подряд. Самира обнимала меня, таращила глазенки, похожие на темный изюм, и тоже плакала. Потом я просто оцепенела. Слегла и лежала несколько суток, смотря в потолок.

Я вдруг поняла папу, на которого время от времени опускался эфкяр — древняя восточная тоска. Тогда мы передвигались по дому бесшумно, как тени, и разговаривали шепотом. Бабушка говорила, что это — кара с маминой родины за то, что отец увез маму оттуда.

Эфкяр, божье наказание. Он сжимал душу цепкими лапами, сдавливал сердце и не давал дышать. Тетя Зейнеп, которая взяла заботу по дому, водила солью над моей головой, а потом жгла ее на печке и причитала — не дай Аллах девушке подхватить этакую заразу! Мне тоже становилось страшно, Я делала ду`а**, и эфкяр постепенно отступил. Правда, после этого меня стали беспокоить головные боли и обмороки.

Многие люди случившееся с моими родителями назвали бы трагической случайностью. Имам-хатыб в своих проповедях говорил о предопределенности.

Но в любом случае главной причиной произошедшего был Умаров. Куда он повез родителей? Что они собирались делать в тот день? Может, накануне он не выспался или выпил? Может, его машина была неисправна? То, что он — убийца, для меня было неоспоримо.

И в той комнате, перед портретом, я почувствовала, как эфкяр подступает вновь. На глаза навернулись слезы, и я побежала к будущей свекрови.

— Простите, я не могу… там… Пожалуйста, можно убрать другую? Хоть еще три, но только не эту!

Она поджала губы.

— Да я уже почти все убрала. Пойди полей цветы в саду.

Вообще-то это была обязанность садовника — смотреть за цветами, но я не стала спорить, а с облечением вышла во двор.

Только облегчение было совсем недолгим».

_______________

*истигфар — молитва покаяния

**ду`а — молитва-мольба о помощи

«Как я и предполагала, неприятности начались сразу, как только Карим Умаров въехал в поселок.

В тот день я как раз шла с работы. Всегда мечтала стать учительницей, но дядя Мехмет, который стал нашим опекуном после смерти родителей, с трудом сводил концы с концами. Сбережений отца едва хватило, чтобы скромно содержать нас с Самирой, пока я не окончу школу.

Дяди не стало, едва мне исполнилось восемнадцать. Вскоре Аллах прибрал и тетю Зейнеп, а я устроилась на работу в маленькую кондитерскую с турецкими сладостями. В детстве я считала, что именно так должен выглядеть рай — десятки видов лукума, халвы и баклавы, тающее во рту кюнефе, айва в щербете со сливками, варенье из инжира и роз, курабье, кадаиф, мое любимое пишмание… Но уже через месяц работы я разлюбила сладости.

«Все приедается, даже самое вкусное. Чтобы мы лучше чувствовали сладость, Аллах дал и горечь», — говорила бабушка. Правда, теперь я знаю, что слишком большая горечь убивает способность ощущать любой другой вкус.

По дороге из кондитерской я встретила Диляру. Мы стояли на обочине и разговаривали, как вдруг, обдав нас грязью, мимо проехала черная блестящая машина. Водитель даже не попытался притормозить.

— Карим Умаров… — прошептала моя бывшая школьная подруга.

Конечно, кто же еще. Что можно ожидать от человека, который напрочь лишен хороших манер, совести и чести. Правда, придется признать, что все девушки поселка говорили о нем с придыханием, иногда добавляя слово «шейтан». Меня бы обрадовало, если б это слово — «дьявол» — являлось оскорблением. Но, боюсь, они имели в виду что-то другое.

Конечно, я восторгов насчет Умарова не разделяла. Вот и в этот раз, пока Диляра заворожено смотрела вслед машине — даже потеки грязи на светлом платье не остудили ее пыл! — я презрительно поджала губы и вцепилась в сумку.

— Айлин, что с тобой? — Диляра наконец-то вспохватилась. — Ты вся побелела.

— Ничего, все нормально.

— Кажется, тебе нехорошо. Пойдем к нам, выпьем чаю.

Чай мне бы не помешал, только в тот момент захотелось поскорее прийти домой и остаться в одиночестве.