Гений (СИ) - Марс Остин - Страница 38

Вся аллея пахла дымом благовоний, которые обычно зажигали в честь праздников, но этот конкретный запах был особенным, он узнал его — любимые благовония Двейна, он ездил за ними в провинцию Кан, потому что они напоминали ему о доме, в котором он вырос.

«А мой дворец ему домом так и не стал.»

Это тоже было обидно понимать — он так старался, прикладывал все усилия, давал Двейну всё, что только можно было захотеть, Двейн это всё принимал с благодарностью, но было заметно, что это всё — просто не то. Потому что «то» осталось в Империи.

«Он был там рабом, а здесь стал свободным. Что ему ещё нужно?»

Глупый был вопрос, уже на этапе вопроса содержащий враньё, наивно было ожидать правду в ответ. Двейн не был свободен, Двейн принадлежал Кан Шеннону, как вещь, как слуга, как младший брат и наследник.

«И он не считал, что это плохо. Он это праздновал. Прямо здесь, на этом месте.»

Он остановился перед первым постаментом на аллее, посмотрел на отверстие для ароматических палочек, но оно было пустым — странно. Запах благовоний был таким сильным, как будто палочки зажгли буквально полчаса назад, даже дым всё ещё висел в воздухе между ветками деревьев, нависающими над аллеей.

«Двейн каждый день сюда приходит их ставить и убирать, что ли?»

Этого не могло быть, Двейн был в лазарете, в ужасном состоянии, что ему меньше всего сейчас было нужно, так это бродить по закрытому пустому дому и проводить обряды с возжиганиями в честь несуществующих духов.

Его внезапно что-то ударило по голове, не сильно, но странно — перед ударом не было ни единого звука. Он потрогал место удара, нашёл запутавшуюся в волосах сухую ветку, посмотрел вверх — ещё было слишком рано, но в горах осень наступала всегда не так, как в долине, поэтому деревья уже высыхали.

«А они вообще цвели в этом году?»

Он понял, что не помнит. Посмотрел на пустой постамент, открывающий аллею, понял, что пришёл без подарка, стало стыдно, не перед духами, а перед Двейном, для которого это было важно, единственного из всей семьи.

«Можно ли назвать это семьёй?»

На голову опять упала ветка, побольше, он стряхнул её и опять посмотрел наверх, пытаясь понять, что там происходит — они не могли упасть просто так, там кто-то был, может быть, кошка или какой-то дикий зверь. Ничего не было видно, хотя вроде бы был день, но тёмные тонкие ветки на фоне пасмурного неба, да ещё и размытые сиреневым дымом, выглядели странно, похожие на калейдоскоп, как будто создавали оптическую иллюзию, в которой нельзя было рассмотреть отдельных деталей, сколько ни напрягай глаза.

Следующая ветка прилетела в лицо, как раз когда он смотрел вверх, поцарапала бровь и заставила крепко зажмуриться. Тереть глаза грязными руками не хотелось, он полез в карман за платком, достал его, и уже прижимая к царапине, услышал тот самый звук, которого ужасно боялся — звонко подпрыгивающий на камнях браслет.

Внутри опять вспыхнуло, поджигая всё тело, он замер, не делая резких шагов из-за боязни наступить на хрупкий браслет, но на дорожке его не было. Его нигде не было.

Из последних сил надеясь, что браслет просто закатился за постамент, он сошёл с плит дорожки и обошёл две ближайшие статуи, практически уткнувшись носом в жухлую траву на газоне — браслета не было.

Он напрягал глаза так сильно, что они начали болеть, запах дыма становился всё сильнее, он ощущался во рту как вкус, горьковато-сладкий, немного древесный, немного медовый, как коньяк.

«Кстати, у меня есть. Вот и будет духам подарок. Чем богаты.»

Он не хотел в них верить, но не мог найти другого объяснения исчезновению браслета — они есть, и они над ним просто издеваются, из мести, от скуки, просто так, из природного сволочизма.

«Утром мать, в обед духи. Кто следующий? Вечером лично Золотой придёт меня пнуть?»

Что-то опять ударилось об его макушку, на этот раз крупное и тяжёлое, потом упало под ноги, какой-то комок из веток, он перевернул его носком ботинка и замер — гнездо. Давно пустое, но всё ещё крепкое, построенное качественно и прочно, устеленное изнутри серо-голубым тонким пухом.

«Скорлупы нет.»

Он смотрел на этот пух и пытался посчитать годы — то ли двадцать, то ли больше. Он почему-то постоянно забывал, сколько ему лет, с тех самых пор, как перестал их считать и заострять на них внимание. Последний день рождения он отмечал ещё при отце, двадцать один год — минимальный допустимый возраст коронации при отсутствии жены и при живом действующем короле.

«С тех пор прошло… сколько?»

Он не помнил, и не мог сосчитать, в голове как будто стоял тот же туман, который путал сухие ветки над головой, он не помнил цифры, зато отчётливо помнил эмоции — он маленький, он живёт в женском дворце при матери, он зол, он в ярости, он плачет и кричит, требуя того, что безотказная мать и всесильный отец дать ему не могут при всём желании, а он не желает слышать никаких оправданий, он желает требовать и получать желаемое мгновенно, максимум завтра.

«Начало долгого тернистого пути моей истории отказов.»

Он наклонился и взял гнездо в руку, оно оказалось совсем лёгким, и тем неожиданнее было получить им по голове так больно. Пух внутри оказался таким мягким на ощупь, что он тронул один раз и скорее убрал пальцы, как будто в этом доме не могло быть ничего настолько мягкого, просто не имело права быть.

«Они построили гнездо, улетели, а потом не смогли к нему вернуться. Потому что я на редкость мстительная сволочь, очевидно, с самого рождения.»

Одна проклятая птица вызвала в нём бурю возмущения, и он отомстил всем птицам в мире, потребовав закрыть для них дворец навсегда, немедленно. Дворец закрыли, но птиц никто об этом не предупредил.

«Такое гнездо за один день не построишь. И купить новое за одну ночь птицы тоже не смогут.»

Он держал его в руках и не знал, куда его теперь деть — гнездо было абсолютно бесполезно в доме, в котором не было птиц. Он понятия не имел, кто ставил тогда на стены экранирующее заклинание, и как его теперь снимать, и стоит ли, и не будет ли хуже. Первой мыслью было спросить у матери, но следом пришло осознание невероятной глупости этой идеи — она его с браслетом послала, если он придёт с гнездом, она просто ему в лицо рассмеётся.

Он подошёл к пустому постаменту и поставил гнездо на него.

«Двейн уберёт. Или решит, что с ним делать. С меня хватит на сегодня решений.»

Вернувшись на плиты аллеи, он нащупал в кармане флягу, открыл и налил по капле каждому духу, испытывая по этому поводу смешанные эмоции, слегка даже злорадные — духам принято было носить цветы, фрукты, свечи, маленькие самодельные фигурки зверей и птиц, сладости, как будто духи были детьми.

«Проникайтесь, дорогие духи. В этом доме всё по-взрослому. С сегодняшнего дня, и до тех пор, пока я здесь хозяин.»

Когда он дошёл до конца аллеи, коньяка оставалось больше половины, он щедро полил статую Золотого и его жертвенник, а остаток допил. И увидел свой браслет на одном из постаментов.

Внутри опять как будто чиркнули спичкой, от облегчения стало так тепло, что он даже не начал искать логику в том, что браслет, ускакавший по камням в самом начале аллеи, вдруг спокойно лежит на постаменте в её конце. Подошёл и протянул руку за браслетом, но пальцы схватили воздух — браслета не было.

— Да вы издеваетесь?!

Его голос отразился от далёкой стены женского дворца и от колокольчиков над головой Золотого, колокольчики зазвенели мелко и часто, как будто хихикали, эхо вернуло последнее слово, как ответ: «Издеваетесь».

Он почувствовал холод в ногах и посмотрел вниз, понемногу начиная осознавать всю глубину происходящего безумия — он стоял по щиколотку в воде. Мягкие волны изогнутыми барханами гнали воду от арки в начале аллеи к Дракону, чётко по плитке, хотя она была выше уровня газона. И углы наклона всех поверхностей в этом дворце глава Кан прекрасно знал, и в данный момент видел собственными глазами предельно отчётливо — вода текла перпендикулярно гравитации. Списывать это на просевший грунт было наивно — здесь не было грунта, дворец стоял на скале, вечной и нерушимой, как сами горы, просесть здесь могли скорее законы физики, и он мог найти только одну причину.