Меня зовут Шон - Макгоуэн Клер - Страница 49

Я впервые представила себе, что говорю с ним или с ней, пытаюсь объяснить, какую ужасную глупость я совершила. «Прости! Я не хотела!» Не возненавидит ли мой ребенок меня так же, как Нора с ее матерью ненавидели друг друга?

В дверях появился доктор Холт с картонной папкой в руках.

— Они дали мне взглянуть на ее историю болезни, — тихо сказал он. — Она напичкана лекарствами по уши. Видимо, после пожара у нее случился полноценный срыв, а она и до того принимала довольно серьезные лекарства.

— Она… У нее психическое заболевание? — прошептала я, забыв, как это принято называть в наше время.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Как вы догадались?

Все думают, что жить за границей — это так здорово! Оставшиеся на родине друзья, несколько лет как окончившие университеты и с трудом привыкавшие к стажировкам по специальности и сменам в «Старбаксе», регулярно выражали свою зависть целыми цепочками эмодзи в «Вотсапе». «Ты живешь на Коста-дель-Соль! Везет тебе! А я тут торчу у матери в Уолсолле!!!»

Но Мэдди тоже делила стол и кров с матерью и отцом. Правда, происходило это в квартире при английском пабе, который они купили пять лет назад в Ла-Торнаде, небольшом испанском городке, где обосновалось довольно много англичан. В их заведении, пристроившемся между двумя испанскими закусочными, подавали рыбу с картошкой фри, цыпленка карри и разливали английское пиво.

Мэдди постоянно удивляло, что кому-то эта еда нравится больше, чем крокеты, паэлья и чуррос, но в сезон она каждый день видела туристов, жаловавшихся, что в испанских ресторанах не подают бургеры, и с радостью изучавших ламинированные меню паба.

Сейчас стоял мертвый сезон, и родители, уехавшие отдыхать во Флориду, оставили паб на Мэдди, чтобы она «усвоила азы». Но усваивать азы ей не хотелось. Управлять английским пабом в Испании — вовсе не предел мечтаний. Правда, она пока не знала, чего хочет от жизни, но уж точно не этого. В декабре вообще не имело смысла открывать заведение. Народу почти нет, если не считать нескольких алкоголиков из числа местных, которых перестали пускать в другие бары, да редких иностранцев, истосковавшихся по колбаскам с картошкой. Такие, прожив по нескольку лет в Испании, и двух слов не могли связать по-испански и не согласились бы отведать щупальце осьминога, даже если бы им за это заплатили. Мэдди слышала, как одна пара жаловалась, что в местной еде «слишком много глаз».

Но сегодня, когда Мэдди, нацепив неизбежный фартук с карманами, облокотившись на стойку, смотрела по телевизору никогда не выключавшийся спортивный канал (отец говорил, что это привлекает посетителей не меньше, чем знакомая еда), в паб заглянул необычный посетитель.

— У вас открыто?

Вошедший смотрел на нее темно-синими глазами, каких никогда не встретишь в Испании. Девушка выпрямилась, и дешевая мишура, которой мать украсила края стойки, слегка колыхнулась. В неизменные двадцать градусов тепла трудно поверить, что Рождество уже на носу.

— Э… Да. Просто клиентов нет.

— Меня это устраивает, — он присел за барную стойку, явно желая завязать разговор. — Увидел на вывеске картошку фри и не устоял. Очень по ней соскучился.

— Вы здесь на отдыхе? Или… — осторожно спросила Мэдди.

Он задумчиво провел пальцем по коврику на барной стойке.

— Думаю переехать насовсем. Пока присматриваюсь.

— Здесь хорошо, — сказала она, встав за краны. Она рекламировала ненавистный город, в котором оставалась лишь потому, что найти квартиру и работу в Англии казалось абсолютно нереальной задачей. — Здесь прекрасный пляж, когда тепло, приятные люди, хорошая еда.

— Рыба с картошкой? — спросил он, чуть приподняв бровь.

Он явно старше нее. Наверное, чуть за сорок. В темных волосах серебрилась седина. Одет в дорогую рубашку поло и отлично сидящие джинсы. Мэдди нравились мужчины постарше. Мальчишки ее возраста — именно мальчишки — поголовно сидели без денег и выглядели нелепо в своих висящих на бедрах бесформенных штанах.

Она склонилась над барной стойкой, демонстрируя декольте:

— Только никому не говорите, но мне здешняя еда нравится. Морепродукты просто чудесны.

— Знаю. Просто немного ностальгии по дому, не судите строго, — он улыбнулся Мэдди.

— Не буду. Как насчет пинты английского пива к обеду?

Он взял ньюкаслский темный эль и с видимым удовольствием пил его мелкими глотками.

— Просто замечательно. Совсем как дома. В стакане — английский эль, напротив за баром — красивая английская девушка.

Мэдди залилась краской — пусть слова и были невинными, прозвучали они почти неприлично. Парень ее возраста никогда бы не решился назвать ее красивой. Да ее ровесникам и в голову бы не пришло польстить ей, чтобы она не приняла это за подкат. Она решила, что так ей нравится больше. Внезапно зимняя тоска, порожденная необходимостью день за днем протирать липкую стойку в полумертвом приморском городишке, куда-то улетучилась.

— С вас одиннадцать с половиной евро.

Он вынул дорогой на вид кожаный бумажник.

— Черт! Забыл наличку. У меня только десятка.

— Мы принимаем карты, — Мэдди не хотела, чтобы он уходил, ведь он мог и не вернуться.

Он чуть задумался:

— А… ну, ладно.

Она приняла у него карту и вместо имени владельца обнаружила на ней ничего не говорящие инициалы.

— А что они означают? — спросила Мэдди после того, как он ввел ПИН-код и она передала заказ Геральдо, повару из местных, который пришел в ярость от необходимости прервать перекур и немного поработать, хотя весь его рабочий день представлял собой один большой перекур с редкими перерывами на унылую чистку картошки.

Синеглазый незнакомец отпил еще глоток пива. Его взгляд встретился со взглядом Мэдди, и она ощутила веселое возбуждение, словно на ярмарочной карусели. Внутри нее вдруг ожило все, что прежде казалось унылым и безжизненным, кровь весело побежала по артериям и венам. И даже лицо Джима Боуэна на фотографии над баром вдруг стало милым и приятным.

— А… — сказал незнакомец. — Зови меня Шон.

Мне требовались доказательства. Все прочее было просто домыслами, сомнениями, путаницей в моей голове. Слова пьяницы и лжеца. Безумная история об инсценированной смерти. Говорят, если знаешь человека, то знаешь, как его найти. А я знала своего мужа. Теперь даже лучше, чем пока он был со мной.

Выйдя от Конвея, я навестила своего юриста, Эдди, в его тесной конторе над офисом строительного общества. Во мне зрело решение — когда все это закончится, я найду какую-нибудь работу и сама стану распоряжаться своими деньгами. Может быть, начну давать уроки игры на фортепиано. С этим я справлюсь. В кабинете было душно, на шкафу для документов висела мишура — дань приближающимся праздникам. Мне казалось странным, что Рождество уже так близко. Да и как я его проведу? Буду сидеть одна в сыром доме, глядя, как через дорогу любовница моего мужа, беременная от него, изображает счастливую семейную жизнь? Или стану слоняться по улицам, будто сумасшедшая, как сейчас? Если Конвей сказал правду, Патрик контролировал меня так же, как Ник контролирует Сьюзи. Пичкал лекарствами, подпитывая страх перед сумасшествием. Врал мне. Заставлял сомневаться в том, что я видела собственными глазами. Между мной и Сьюзи не было такой уж большой разницы — мой муж врал нам обеим. Я чувствовала, что планы опять нужно корректировать с учетом rhork открывшейся информации.

Эдди был на месте, в своей пропахшей кофе комнатушке. Он сидел один, без пустоголовой девчонки-секретарши. отвечавшей обычно на телефонные звонки и красившей ногти прямо в кабинете.

— Элли! Чудесно! Кэтрин ушла к зубному. У тебя?..

— Извини, нет, у меня не назначено. Мне нужно всего пять минут, если не возражаешь.

Эдди никогда не возражал. Он был рядом, когда я потеряла семью, потом Патрика. Наверное, именно из-за него, из-за его конторы я и решила поселиться в Гилфорде. Теперь ближе него у меня нет никого. Мать я давно сбросила со счетов — для меня она была мертва уже пару десятилетий, хотя физически и продолжала существование. Я всегда оплачивала ее интернат из денег, полученных по наследству от отца — ей не досталось ни гроша, что, наверное, стало для нее настоящим ударом. Придется подумать, что делать с этим дальше. Раз я разорена. Раз всё в одночасье изменилось.