Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 19

На комполка страшно смотреть. Али Кули Мирза бледнеет, краснеет. Собрание шумит взволнованно и всё ещё недоверчиво.

— Сергей Петрович… В такой результат, согласитесь, поверить нелегко… Рассказы штабс-ротмистра больше напоминали похвальбу барона Мюнхгаузена…

Ванновский повышает голос, чтобы его слышали все собравшиеся.

— Господа, не участвуй я сам в допросе, я бы, вероятно, как и вы не поверил бы. Но факт остаётся фактом.

— А не может быть ошибки перевода? — хватается за последнюю соломинку Дараган.

— Нет. Мы несколько раз задавали этот вопрос пленному японцу, через нескольких переводчиков. Все ответы и переводы совпали. Мало того, из документов, бывших при пленном японце, следует, что из-за действий охотников Гордеева противник вынужден отложить на неопределённый срок своё наступление.

— Это просто чудо какое-то, — разводит руками опешивший НикНик.

— Это не чудо, господа. Это подвиг! — Али Кули Мирза поворачивается ко мне, — Николай Михалыч, приношу вам свои искренние извинения.

— Извинения приняты, господин полковник, — я рад, что персидский принц переменил своё мнение обо мне, всё-таки изначально у нас с ним выстраивались неплохие отношения, и я отношусь к нему с искренним уважением. — Но подвиг это не только мой, а и всех моих боевых товарищей. И все они до последнего казака и солдата заслуживают награды.

Полковник обнимает меня. Шамхалов искренне улыбается и с чувством трясёт мою руку.

— Полагаю, господин штабс-ротмистр полностью свободен от всяческих обвинений? — Ванновский обводит собрание внимательным взглядом.

— Разумеется, — спешит заверить его Дараган.

Хотя чувствуется, что уж НикНик с удовольствием вынес мне обвинительный вердикт. А ему-то чем я перешёл дорогу и где?

— Господа, предлагаю по возвращении барона Маннергейма в полк заслушать его и штабс-ротмистра Гордеева рассказы об их героическом рейде, — высказывается Шамхалов.

— Да, да! С обязательным разбором тактических схем их действий! — добавляет НикНик и поворачивается ко мне, — Вы же не откажетесь, господин штабс-ротмистр поделиться своими наработками и с остальными офицерами полка?

Чувствую какую-то подковырку в предложении Мирбаха. Но, да бог ему судья!

— С неизменным удовольствием, господа. Поделюсь всем, чем смогу.

Офицеры расходятся с ободрительным, в целом, ропотом. Тем не менее, отмечаю, что кучка недовольных благополучным для меня исходом офицеров группируется вокруг НикНика, и так все вместе покидают собрание.

В принципе, ожидаемо. Те, кто меня прежде считал выскочкой и белой вороной, только утвердились в своём мнении.

И всё равно немного грустно — как ни крути, это мои боевые товарищи…

Меня окликают.

— Николай Михалыч, на пару слов тет-а-тет.

Чувствую, что Ванновский что-то припас в рукаве.

— Разумеется.

Он поворачивается к комполка:

— Мы сможем воспользоваться вашим кабинетом?

— Отчего нет? Буду польщён.

Следуем в штаб. Комэск с нами, старается держаться рядом со мной. Но в кабинет командира полка не идёт, его не приглашали. Шамхалов остаётся ждать в приёмной, благо ординарец полковника предлагает ему стакан крепкого чая и какие-то бутерброды.

Невольно сглатываю слюну — после суда тоже сильно проголодался.

— Господин полковник, у вас найдётся, чем промочить горло? — Ванновский сходу берёт быка за рога.

Али Кули Мирза кивает, роется в походном погребце, достаёт из него бутылку «Шустовского». Разливает по рюмкам.

— За победу русского оружия, — чокаемся и выпиваем.

Ах!.. Хорошо… Прямо огонь по жилам, горячий ком падает в желудок и раскрывается там мягким хмельным толчком, мозг словно укутывается ласковым невесомым пуховым одеялом… от всех бед и треволнений этого мира.

— Николай Михалыч, а взялись бы вы на основе вашего опыта командования отрядом охотников и проведённых в тылу врага операций написать нечто вроде… руководства по…

— Разведывательно-диверсионному делу?

— Ди-вер-си-онному… — Ванновский катает слово на языке, словно добрый глоток «шустовского». — Пётр Великий ещё в семьсот первом году создал под новый армейский артикул — корволант — летучий отряд из конницы, пехоты, следующей на лошадях, и лёгкой артиллерии, действующий в тылу противника без обозов, выполняя стратегические задачи.

— Мне с первым российским императором не ровняться, но что смогу, то сделаю.

— Отлично. Надеюсь, недели вам хватит.

Скрепляем договор крепким рукопожатием.

В расположение возвращаюсь чуть навеселе после рюмки коньяка, и на позитиве. Пытаюсь формулировать в голове будущее руководство. Мысли тесниться, забегая друг за друга, не хотят выстраиваться в нужный ранжир.

Расположение встретило меня настороженной внимательной, даже тревожной тишиной. Бойцы замерли с невысказанным вопросом на лицах.

— Всё нормально, братцы. Мы все признаны героями.

— Ура!!! — несётся над палатками.

— Качать господина штабс-ротмистра! — Это из Будённого прёт энтузиазм.

Несколько минут борюсь с собственным вестибулярным аппаратом, взлетая вверх и вниз на руках своих бойцов.

— Да отпустите же, черти! Укачаете! — кричу им на очередном взлёте вверх.

Бережно ставят на землю и оправляют сбившуюся форму. Кузьма обтряхивает от пыли и подаёт слетевшую фуражку.

— Вашбродь, — Бубнов расправляет согнутым пальцем усы. — Не побрезгуйте выпить с нами. От чистого сердца, от всего обчества.

Старший унтер протягивает мне стопку водки. В руках у остальных весело булькают фляги и кружки.

Эх… пошла неуставщина и панибратство. Тут главное, если не можешь помешать безобразию, возглавь его и направь в пристойное русло. Без ущерба для интересов службы и дисциплины.

Утреннее пробуждение приходит вместе с жутким похмельем.

В глаза, словно песок насыпали, во рту одновременно пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум, голову стягивают тугие обручи пульсирующей боли. Ох, до чего же хреново… Как же так я умудрился вчера так нахреначиться дешёвой китайской водкой маотай в компании своих друзей и подчинённых?

Пытаюсь пошевелить языком, но даже разлепить пересохшие губы почти невозможное усилие. Изо рта вырывается не то стон, не то хрип.

— Гх-р-з-узьм-м-м-а-а-а!..

Глаза не разлепить, но по звуку шагов понимаю, что Скоробут склонился надо мной и пытается понять, что нашему благородию надо.

— Вашбродь, вам бы ещё полежать… Я сейчас тряпочку холодную на лобик…

— Гхр-з-п-и-и-ть… води-и-и-цы…

— Вашбродь, не надо водицы вам… Я сейчас… мигом.

— С-с-с-тоять!!!

Нечеловеческих усилий стоит принять полувертикальное положение и сесть на постели, привалившись к стене. Я сейчас, словно Вий — Поднимите мне веки!..

Ещё одно нечеловеческое усилие и открываю глаза.

Мамочка! Лучше бы я этого не делал. Такое ощущение, что перед лицом рванула световая граната.

На второй раз прошло с менее катастрофичными результатами. Светлые и тёмные пятна плавают передом мной, складываясь в фигуру моего дорогого денщика.

Скоробут мочит тряпку в плошке с водой, выжимает её, но я оказываюсь быстрее — выхватываю плошку у него из-под рук и опрокидываю в жаждущую глотку.

— А-а-а!!! — какое блаженство.

Вода орошает иссохшие горло и пищевод, прокатывается в желудок. Мать моя женщина! Что такое — новая волна опьянения накатывает на мозг и отключает меня.

Густая липкая пьяная пелена медленно смывается из моей головы. Отступает боль и жажда. Стремительно трезвею. Уже без всяких нежелательных спецэффектов открываю глаза.

Лукашин-старший, нашёптывая что-то, совершает пассы своими пальцами вокруг моей многострадальной головы. Я раздет до чистого исподнего и лежу на койке, укрытый одеялом, на голове прохладный компресс, характерник приводит меня в норму после попойки и последовавшего за ней похмельного отходняка.

Минут через пять я смог ясно мыслить. Минут через десять — в состоянии встать без бунта вестибулярного аппарата -головокружения и подступающих позывов освободить желудок.