Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Федин Андрей - Страница 12

Юрий Фёдорович Каховский явился в квартиру генерал-майора в разгар чаепития — когда я в очередной раз убедился, что морошковое варенье мне не по вкусу. Я крохотными глотками потягивал источавший аромат мяты индийский чай, дегустировал тёмный гречишный мёд от «знакомого пасечника». Но не налегал на блины. Потому что помнил, зачем меня сюда вызвали — бледное лицо Лукина не позволяло мне об этом забыть. Я не уточнил у Фрола Прокопьевича, что именно сегодня «изучу». Но понимал: нечто «особенное», из-за чего в преддверии моего очередного «приступа» бывший лётчик переживал гораздо больше, чем я.

Я считал, что исследование нового «орудия преступления» станет для меня лишь очередным просмотренным «ужастиком» (поучаствую ещё в одном убийстве «от первого лица»). Но видел, что для генерал-майора Лукина результаты моего видения явно имели огромное значение. Я отметил: Фрол Прокопьевич всё больше нервничал, дожидаясь появления Каховского (с «занимательной вещицей»). Он почти не прикасался к еде (мучил в тарелке один единственный блин). Прислушивался. И всё чаще посматривал на выход в прихожую. Но уже не потирал грудь: принесённые мной из спальни пенсионера капельки и таблетка сделали своё дело.

От резкой трели дверного звонка Лукин вздрогнул. И тут же резво, будто юнец, вскочил со стула и помчался в прихожую. Я вздохнул, отодвинул от себя пустую чашку. Не гадал, «кого это принесло». Потому что услышал громкие знакомые голоса. Юрий Фёдорович и Фрол Прокопьевич обменялись приветствиями. Но не засыпали друг друга любезностями. Генерал-майор громогласно спросил: «Юра, ты принёс?» Мне почудилась дрожь в его голосе, будто бывший лётчик приложил немалые усилия для того, чтобы «выдавить» из себя этот вопрос. Подполковник Каховский заверил генерал-майора, что «всё сделал» и что «проблем не возникло».

Я не ждал, когда меня позовут — сам вышел из кухни. Пожал протянутую Зоиным отцом холодную руку. Поморщил нос от резкого запаха одеколона (Каховский будто нарочно перед работой обильно спрыскивал себя максимально вонючим парфюмом, чтобы отпугивать начальство и неприятности). Ответил на полдесятка ничего не значивших дежурных вопросов, которыми забросал меня Юрий Фёдорович, пока снимал верхнюю одежду. Понаблюдал за нетерпеливо переминавшимся с ноги на ногу Лукиным. Каховский рассеяно взглянул на им же принесённый в квартиру снег, перешагнул его. Вынул из кармана сложенный пополам конверт — протянул его хозяину квартиры.

— Я пообещал, что сегодня же верну, — сказал Зоин отец.

Фрол Прокопьевич кивнул — будто отмахнулся от слов Каховского. Он торопливо развернул чистый неподписанный конверт (с нарисованной яркой веткой рябины), осторожно вытряхнул из него себе на ладонь маленький металлический предмет. Фрол Прокопьевич шумно выдохнул, нахмурился, плотно сомкнул губы (те превратились в тонкие, почти белые полоски). Генерал-майор повернулся к лампе, взглянул на принесённую подполковником милиции «занимательную вещицу» при ярком искусственном желтоватом свете. Загородил от меня предмет своего пристального внимания. Мне не хватило роста, чтобы заглянуть пенсионеру через плечо.

Но уже через пару секунд Лукин сам показал мне предмет своего интереса.

— Это пуля, — сказал он. — Та самая. Которая пробила сердце моего старшего сына.

Фрол Прокопьевич посмотрел мне в лицо. Я не заметил в его глазах и намёка на слёзы. Бледная кожа пенсионера на скулах и на щеках покрылась розоватыми пятнами. А не прикрытая воротником халата жилка на тонкой шее бывшего лётчика дрожала, будто била набат.

— Я хочу узнать, кто это сделал, — произнёс Лукин.

Его голос походил не на привычный крик — на зловещее шипение. Ветеран Великой Отечественной войны вдруг превратился из «добродушного дедушки» в того самого человека, который сорок с лишним лет назад не задумываясь расстреливал самолёты своих противников.

Я кивнул.

— Конечно, Фрол Прокопьевич.

И добавил:

— Я посмотрю.

Мы вошли в гостиную. Я шагал впереди, словно на время обрёл новый статус: стал «вожаком стаи». Лукин вновь превратился в гостеприимного и заботливого хозяина дома. Он осыпал меня вопросами о том, где я собирался «смотреть», что мне понадобится «для работы», не мешает ли мне свет, не хочу ли я «о чём-то попросить». Я отвечал односложно. Заявил, что сяду «там» (пальцем указал на одну из разложенных на диване подушек), что яркий свет из окна мне не мешал. Мысленно отметил, что не зря воздержался от поедания блинов: в предвкушении «новой серии ужастика» мой желудок уже недовольно урчал (от волнения).

Юрий Фёдорович похлопал меня по плечу (будто благословил). Каховский подмигнул мне и уселся в кресло. Он забросил ногу на ногу, положил на бедро блокнот — приготовился записывать мои «откровения». Я забрался на диван, обложился подушками (для устойчивости). Не предложил перенести «просмотр» на завтра (хотя с утра вынашивал эту идею). Я то и дело находил взглядом на стене фотографии Якова Фроловича Лукина — молодого, жизнерадостного на вид мужчину. Будто готовился к встрече с ним. А ещё настраивался на то, что скоро буду вспоминать Якова Фроловича не таким, как на фото. А мёртвым человеком, лежащим на земле в луже тёмной крови.

Мне почудилось, что к запахам мяты и «убийственного» одеколона Каховского добавился аромат розовых лепестков и тошнотворный запашок герани. Я взглянул на стоявший за стеклом серванта кинжал немецких охранных отрядов. Вспомнил, как во время «приступа» стирал с него кровавые следы белым, пропитанным женскими духами платком. Невольно порадовался, что «в этот раз» убийца орудовал не клинком — стрелял из пистолета. Я посмотрел на свои тонкие детские пальцы. Ничего занимательного, кроме заусениц на них не обнаружил. Но всё же отметил, что мои руки вполне пригодны для стрельбы из того же пистолета Макарова (да и силёнок для этого у меня предостаточно).

— Ну, что? — поторопил меня Каховский.

Он постучал шариковой ручкой по пустой странице.

Фрол Прокопьевич замер посреди комнаты — пенсионер сжимал в кулаке пулю.

— Готов, — сказал я.

Прижался спиной к мягкой спинке, кончиком языка провёл по сухим губам. На папин манер почесал нос. Запоздало сообразил, что не посетил перед «припадком» уборную: индийский чай уже подумывал о том, чтобы выбраться из меня наружу. Я хмыкнул: представил, что намочу штаны во время «приступа». Но встретился взглядом с глазами генерал-майора Лукина — поспешно убрал с лица улыбку. По-прежнему ощущал запах розовых лепестков и герани. Розами (как мне казалось) пахло от немецкого кинжала. А вот откуда в комнате (где зеленели лишь кактусы) взялся душок герани, я не представлял: не иначе как тот присутствовал только в моём воображении.

Я снова взглянул на стену. И тут же (не без труда) отвёл взгляд от висевших в рамочках фотографий. Воображение уже расписало сценарий будущего «видения». А фотографии подсказали облик одного из «актёров». Я шумно выдохнул и велел Лукину положить рядом со мной на сидение дивана пулю (снова порадовался, что «хоть убивать могу в комфорте» — а то «вечно умираю башкой об пол»). Фрол Прокопьевич поспешно выполнил мою просьбу: он разместил кусок свинца точно в том месте, куда я указал пальцем. В ответ на вопрос, нужно ли мне «что-то ещё», я помотал головой. «Он сказал: „Поехали!“ — мысленно повторил я слова песни. — Он взмахнул рукой…»

И накрыл ладонью лежавшую на диване пулю. Почувствовал прикосновение к коже холодного металла; ощутил, как по коже пробежалась волна «мурашек», как вздыбились на предплечьях волоски. Зажмурил глаза, затаил дыхание. Слушал, как отсчитывали секунды настенные часы. Заметил, что в комнату заглянуло вырвавшееся из объятий облаков солнце. Его лучи легко проникли через щели между моими веками — чётко показали, что «тьма» не наступила. Солнце нарисовало на стенах забавные тени от кактусов, отразилось в стёклах серванта, заставило блестеть хрустальные «висюльки» люстры. Оно будто насмехалось над моей попыткой спровоцировать «приступ».