Заколдованные леса - Фагунва Даниель Олорунфеми - Страница 96

И вот прошло шесть месяцев после моего избрания вождем, а у жителей деревни никак не ослабевал интерес к моим путешествиям, которые обогатили меня.

Поэтому я пригласил их всех к себе. И все приглашенные расселись полукругом на площадке перед моим домом. Женщины сели по левую сторону, мужчины сели по правую сторону, а я устроился в своем любимом старом кресле как раз посередине — лицом к будущим слушателям, или прямо перед ними. И я снабдил каждого из них бочонком пальмового вина, а перед собой поставил самый большой.

Был сухой сезон, и люди прекрасно видели меня, а я прекрасно видел их — из-за ясного сияния полной луны, которая ярко высвечивала безоблачную ночь. Но, поскольку людям не терпелось услышать как можно скорей мой рассказ, они даже еще не успели утолить по-настоящему свою жажду пальмовым вином, а один из них уже встал и громко проговорил:

— Да-да, мы готовы услышать повесть о твоих приключениях!

Они думали, что эту повесть можно рассказать за один вечер, и ужасно удивились, обнаружив через много вечеров, или когда я поведал им ее до конца, сколь долго она тянулась. Но так или эдак, а первый вечер наших развлечений настал, и вот что поведал я в этот вечер своим слушателям.

Развлечения первого вечера (мое первое путешествие)

— Итак, друзья, мне воистину очень радостно, что вы хотите услышать о моих приключениях, и сегодня вечером я начинаю свой рассказ. Но слушайте меня внимательно — таков мой настоятельный совет каждому из вас, — дабы извлечь из рассказа полезные сведения, которые, как я надеюсь, будут содержаться в нем и пойдут вам на пользу в дальнейшей жизни.

К пятнадцати годам от рождения я был уже достаточно смышленый и проницательный, чтобы отличать худо от добра и хорошие поступки от дурных. Но хотя мне уже приходилось испытывать трудности, лишения и невзгоды жизни, я еще не успел испытать трудностей, лишений, невзгод, опасностей и проч, в рискованных путешествиях.

Мне уже стало ясно к тому времени, что мой отец очень бедный человек. Он был такой бедный, что все жители из нашей деревни считали его пожизненно обреченным на бедность. Он трудился как крестьянин, и трудился гораздо прилежней всех других крестьян нашей деревни. Но ему было очень худо, потому что, чем прилежней он трудился, тем глубже погружался в безысходную бедность.

У него было двое сыновей, и моего брата, младшего из нас двоих, звали Алаби, а наша сестра Ашаби родилась у матери как третий ребенок, или позже нас обоих. Но, поскольку дети прилежных работников вырастают обычно лентяями, лодырями, негодниками и проч., мы с братом были настолько ленивые, что никогда не помогали отцу в крестьянской работе на его земле. Да меня-то, правда, никогда не привлекала крестьянская работа. А наш отец вскоре окончательно одряхлел от старости и принялся покупать нам еду и одежду в кредит. Но однажды, когда отец не сумел расплатиться за некоторые из кредитных долгов, его кредитор обошелся с ним как со срамным и постыдным бедняком. Увидевши такое обхождение, я ужасно раздосадовался и сейчас же отозвал своего младшего брата Алаби в один из укромных уголков нашего дома. И я сказал ему так:

— О младший брат мой, мы уже достаточно взрослые, чтобы отправиться в поисках работы на чужбину. А когда через несколько лет нам удастся заработать прилежным трудом достаточную сумму денег, мы вернемся домой и отдадим деньги родителям, чтобы освободить их таким образом от бедности и долгов.

Младший брат согласился со мной без всяких возражений и в тот же миг. На другое утро я позвал в гостевую залу наших родителей и младшую сестру. Когда они собрались, я открыл им, что мы с братом отправляемся на чужбину в поисках работы. Отец сказал мне, что он и мать будут нам очень благодарны. Тогда я спросил его, чем он снабдит нас в долгий путь. Но он ответил, что, как нам уже известно, у него нет ничего, кроме рабочих рубах, фартуков, мотыг да кинжалов для рубки тростника. И вот без долгих раздумий надел я одну из его рабочих рубах, подвязал, как полагалось, фартук, положил в сумку две мотыги и два кинжала, а сумку дал нести младшему брату, который тоже надел одну из отцовых рубах и подвязал, как полагалось, рабочий фартук. После этого мы сказали родителям «до свидания», а они в ответ помолились об нашем благополучном возвращении домой. Так мы расстались в то утро с родителями, чтобы отправиться на чужбину, или в неведомые места.

Одолевши сколько-то миль, мы дошли к шести часам вечера до конца тропы, по которой ушли утром из нашей деревни. И когда наступила темнота, завершили свой дневной путь. Нам светила, конечно, с неба луна, но она была молодая и поэтому не очень яркая. А поскольку у нас не было еды, голод мешал нам как следует уснуть, и так продолжалось до утреннего рассвета. Мы поднялись на самой ранней заре и отправились в путь по бесконечным джунглям на пустой желудок. Но мили через две, не встретивши никого в пути, увидели зато у подножия большого дерева множество спелых плодов манго и других съедобных фруктов.

Их, как нам подумалось, принесли туда с какой-нибудь дальней фермы обезьяны или похожие на обезьян по древолазанью существа. Мы, конечно, сразу остановились и с великой жадностью набросились в застарелом голоде на фрукты, но лучшие из них не съели, а положили в сумку, чтобы подкрепиться ими, когда нас опять постигнет голод.

Часа через два мы снова пустились в путь и шли уж до самого вечера, а потом остановились, чтобы поесть и сразу лечь спать. Поевши, мы улеглись на большое поваленное дерево и проспали до утра. Но нам пришлось пробираться по этим бесконечным джунглям девять дней, прежде чем мы оказались в их центральной лесной чащобе. А поскольку оба из нас устали и занемогли идти дальше, мы сделали привал под прокладной тенью огромного дерева.

Привалившись к его стволу, мы обсуждали, чего бы нам поесть, когда вдруг заметили невдалеке больше двух сотен самых разных по величине птиц, которые летали с оглушительным и устрашающим щебетом вокруг старой женщины, полускрытой страусом. Потому что перед ней к тому же шел еще и страус. Такой громадный и высокий, что мы никак не могли ее рассмотреть. А страус вышагивал то туда, то сюда, будто он вел эту старую женщину, или указывал ей путь. Когда сворачивала направо или налево старая женщина, в тот же миг и в ту же сторону сворачивал страус. И он распластывал над ней крылья, а птицы ужасающе щебетали и тоже сворачивали, куда бы она ни пошла, вместе с ней.

В первое мгновение нам захотелось броситься что было духу наутек, но мы не знали, в какую сторону броситься среди этих бесконечных джунглей, а поэтому недвижимо стояли на месте и во все свои глаза рассматривали старую женщину, которая подходила к нам вперевалку все ближе. Когда она подошла совсем близко, мы ее наконец рассмотрели. Ноги у нее покрывал пух, от колен до талии она обернула себя тигровой шкурой, а выше талии поросла мягкими перьями. Грудей у нее под перьями было почти не видно. Но на лице перья не росли, а с головы свешивались жесткие белые волосы. Красные глаза от старого возраста глубоко ввалились, зато почти все зубы, наоборот, вывалились, и рот бесперестанно шевелился, как если бы она жевала им пищу.

Вот, значит, подступила женщина к нам совсем близко и подняла голову. И едва она нас заметила, мгновенно шагнула прямо к нам. А страус, увидевши, как мы их всех с ужасом разглядываем, свирепо бросился вперед, чтобы разодрать нас в клочья, но мы только поспешно вскочили и плоско прижались к огромному дереву, под которым сидели. Да и птицы — что большие, что маленькие — разом и сообща рванулись на крыльях вперед. Они защебетали ужасней прежнего, и они когтили нас всеми своими лапами, пока к нам не подошла сама Перистая Женщина. А когда она подошла, разлетелись на две стороны, чтоб ей было лучше видно. Страус тоже отступил в сторону и пристроился возле нее по левую руку. Убедившись, что мы рассматриваем ее с превеликим ужасом да еще и содрогаемся от ужасного страха с головы до ног, она устрашающе, но негромко спросила: