Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 15

Калитка не закрывалась на ключ. Все знали, что наш участок принадлежит менту, потому местная шпана не потрошила сарай и не обносила сад, в то время как соседи от садовых воров регулярно претерпевали и летом по очереди жили в хибарах, охраняли свои участки и соседские.

Прежде чем открыть калитку, я обернулся на дачный поселок. Вон в тот небольшой каменный домик на лето приезжала бабушка с толстым внуком, моим ровесником. Он был огромен, неповоротлив и услужлив, а мы всем семейством выманивали у него жвачки за право с нами дружить и почему-то называли Бирючим Островом — это Борька придумал, и нам понравилось. Вообще неблагодарное это дело — дружить с детьми из одной семьи, они чуть что объединяются против общей угрозы: всегда будешь в меньшинстве и виноватым, но мальчика это устраивало. Черт, даже имени его не помню. Ничего, летом восполню пробел.

Ключ от замка, висевшего на сарае, хранился в драных ботинках, стоявших у забора. Я отпер сарай, отодвинул в сторону сваленную в кучу пленку, которой накрывали грядки, загрохотал ведрами, добрался до погрызенных мышами веревок, откопал потрескавшийся кожаный офицерский ремень с бляхой со звездой. Взвесил ее в руке. Дед был боевым офицером, до Берлина дошел, получил три ранения. Умер от рака в восьмидесятом, в пятьдесят семь лет. Мне тогда был год. Может, и хорошо, что он не видит, в каком аду живет его дочь.

Порылся еще и не нашел карабин нужного размера. Не беда, поеду на рынок, куплю.

А вот ремень — что надо. Дед бил фашистскую нечисть, а ремень продолжит его дело, будет бить нечисть местную, но не менее гнусную.

С бабкой Эльзой дед Иван познакомился на фронте, она на два года младше него, служила в разведроте. Суровая, в общем, у меня бабушка. Истинный матриарх. Помнится, я был совсем мелким, когда она грозилась пристрелить отца. Уверен, у нее хватило бы мужества выполнить угрозу.

Бросить курить она так и не смогла, но с самокруток она перешла на трубку. Ей сейчас шестьдесят семь, в июле будет шестьдесят восемь. Умрет она от старости, досматриваемая старшей дочерью.

Я помахал ремнем, представляя, как луплю гопников. Можно использовать как маленький цеп, можно, как кнут. Противник не будет представлять, что делать с таким оружием, и это главное его преимущество. Главное — не дать схватить ремень. Движения резкие хлесткие. Вот так! И вот так! Засвистел рассекаемый воздух. Чем страшнее и эффектнее крутить ремень, тем больше вероятность, что гопота испугается такого Шаолиня.

Это ведь для них игра такая. А когда становится больно, игры заканчиваются. К тому же вся шушера жила в другом конце деревни, и мы пересекались только в школе.

Скрипнула калитка — я замер, обернувшись, и обалдел, увидев нацеленную на меня двустволку. Поднял руки, поздоровался. Ничего опасного: просто дачный сторож, за его спиной маячит алабай. Как же зовут этого деда? Не помню.

— Стою-боюсь, — сказал я.

— Шляетесь тут ни свет ни заря, — проворчал он, опуская двустволку.

Я с вожделением на нее посмотрел. Мне бы такую!

Огнестрела тут у народа дохренища. Кто может, браконьерит, бьет зайцев, фазанов и перелетную птицу. Ну а как еще выживать, когда из мяса на прилавках — свиные копытца, а нормальная свинина стоит нереальных денег?

— Извините. Мне срочно понадобился вот этот ремень.

Дед молча развернулся и потопал прочь. Следующим летом этого деда вместе с двумя алабаями забьют арматурами наркоманы, пришедшие потрошить дачный поселок. И брать-то тут особо нечего — лопаты да алюминиевые тазы. Самое ценное, что они вынесли — самогонный аппарат.

Дольше ковыряться было нельзя, и я побежал назад, застегнув ремень на своей нетонкой талии. Я все надеялся, что гопота от меня отстанет, как было в той реальности. Это война понарошку. Почувствовав силу, они обычно отступали, для них все эти черные метки — не более чем игра, тем более я — неудобная цель, живущая на другом конце поселка, мы только в школе пересекались. Я-то их помню, шакалов трусливых: только на слабых бросались, только исподтишка.

Но чтобы они отстали, нужно сломать несколько носов.

Дома уже все проснулись, и сонные ползали по квартире. Я проскользнул в ванную, принял ледяной душ и переоделся в школьное, сменив свой ремешок на конкретный дедов. Прям аж испытать в деле его захотелось. В умелых руках любой прут превращается в оружие, а в неумелых и пистолет — бесполезная железка.

— Ты где шлялся? — с упреком крикнула мама из кухни.

— Решил спортом заняться, — почти не солгал я. — Бегал. Видишь, какой красный?

Я взял со стола рекламную картинку с вывалившим язык Джином Симмонсом, бас-гитаристом группы «Кисс», нарисованную Борисом, вложил под прозрачную обложку тетрадки по математике, мысленно поблагодарив спящего брата.

Освежившись, я уселся за стол, подвигая к себе гренки — куски почерствевшего хлеба, обваленные в яйце, присыпанные укропом и зажаренные. В отличие от блевунчика, они были не просто съедобными, а даже вкусными. Вспомнилась клубника, которую мать принесла с дачи. Ее бы сейчас, да с сахарком!

Хотелось спросить: «Ма, а что с той клубникой? Нам ее нельзя, потому что папа еще не ел?»— но я смолчал. Эти слова могут ее сильно ранить, а она и так живет в вечном стрессе.

Когда мы выходили из квартиры, Наташка посмотрела на мой ремень и скривилась:

— Он же облез! Ты в нем, как старый дед.

— Так надо. Это оружие, — ответил я таким тоном, что она поверила.

Сейчас бы позвонить Илье, спросить, есть ли у него большой карабин, такой, какими пользуются альпинисты, но — никакой мобильной связи, никакого интернета еще много лет. Наташка подобрала с земли надорванный билет на автобус, отдала мне, чтобы я его склеил, я протянул ей уже восстановленный. Увидев оранжевую морду «Икаруса», народ на остановке принялся роиться. Мы с Наташкой вошли в заднюю дверь, встали на пыльной гармошке. Стоящие там семиклассники демонстративно отошли, и вокруг меня образовалось пустое пространство.

— Спасибо, что освободили козырное место, — поблагодарил их я, опираясь на ограждение.

Автобус повернул — хвост мотнуло, и стоящих на круге крутнуло, как на карусели.

— Трупу оно ни к чему, — прохрипел бритый налысо ушастый пацан по кличке Каюк.

— Слышь, ты, сопля дебильная, ты как со старшими разговариваешь?

Парнишка попятился, щурясь злобно.

— Чо, стучать старшим побежишь? — продолжил прессинг я. — Сам нарвался — сам отвечай за свой косяк. Если не готов ответить — молчи. Понял?

Он качнул головой — чуть тонкая шейка не переломилась — и нехотя признал:

— Понял.

— Вот и хорошо.

Больше он меня не задирал, мало того, вернулся на кольцо, залез на перекладину, и на него за это спикировала толстая бабка-контролерша, погнала по автобусу, загнала в угол, припечатала к кузову и начала отчитывать.

— Неудачный день у тебя, Каюк, — крикнул я и добавил: — Пока она тобой занята, мы выйдем и не заплатим!

Чуя ускользающие копейки, контролерша оставила в покое Каюка, он, поправляя рубашку, кивнул мне. Вот так у них, у гопников, все просто: дал закурить — все, дружбан. В бубен засветил — авторитет. Обычно любой конфликт решался за школой: вышли, подрались, кто победил, тот и прав. Я до последнего надеялся, что с Русей и Зямой будет, как с Каюком.

Мы вышли на остановке, и я заметил Русю на корточках, который будто ждал меня. Или нет? Увидев меня, он отвернулся, будто бы и не заметил. Я зашагал к нему.

Наташка схватила за руку, потянула к себе.

— Ты куда?

— Пора показать, что не на того нарвались, — сказал я громко, подошел к Русе.

— Руся, привет.

Он вскинул голову, протер слезящиеся закисшие глаза, и на лице отпечаталось подобие страха. Я сунул ему под нос полученную вчера черную метку.

— Твоих рук дело?

Он изобразил удивление.

— С хера ли? Это дети балуются. Понравилось им.

— Руся, если у тебя ко мне претензии, давай решим, как мужик с мужиком: за школой, кулаками.