Франсуа Вийон - Фавье Жан - Страница 103
- Предыдущая
- 103/119
- Следующая
Тут тоже Вийон подмигивает. Он не думает дарить уже подаренное: всем известно, что эти дары были чистейшей фантазией. Но он вновь возвращается к своим старым шуткам, только делает их более тонкими. И приступает к обсуждению главного: бастард де ла Барр. Этого сержанта Шатле на самом деле зовут Перренэ Маршан, а парижане знают его больше то как сутенера в борделях, то как служащего королевской юстиции. В «Малом завещании» ему отказывают мешок с сеном, дабы он мог заниматься любовью.
«Большое завещание» вернется к этой теме, чтобы подтвердить сказанное. Вийон отдает в залог «всю свою землю» для выполнения завещаний былых времен. Маршан получает дополнение к своим благам: старые циновки. Смысл даров остается прежним: держать крепко, то есть окружать, обнимать, душить [219]. Циновка — для любви наспех…
«Завещание», своего рода школьное упражнение, призывает публику подумать, а публика уже привыкла к словесным двусмысленностям. Когда Вийон говорит, что он оставил любовные игры, он в том же самом стихе сетует на невезение и обвиняет своего неверного друга:
Другой занимает его место, потому что его желудок не пуст. Это один смысл. Но каждый парижанин знает, что chantier — это подпорка для винной бочки, уже початой. И значит, тот, кто занял место Вийона, полон до краев вином. Тот, кто занимает место голодного, ко всему еще и пьяница.
Есть и такой смысл: некоторые толкователи считают, что стих несет в себе эротическое начало. Chantiers — это деревянные палки, которыми затыкают бочки… Не один только желудок здесь имеется в виду.
Если расколоть слова, чему с охотой предаются толкователи текстов Вийона, то получается вот что: RAMpli sur les CHANTiers — это Маршан (MAR-CHANT). Если верить некоторым поэтам XX века, и прежде всего Тристану Тцара, известному своими изысканиями в игре слов, то любителям каламбуров откроется такой смысл: Вийон уступает свое место Итье Маршану.
Эта же манипуляция предложит на выбор новые толкования стихов Вийона или появление новых стихов у поэта Вийона. И Вийон, как мы видели, окажется кокийяром, известным под именем висельника Симона Ле Дубля.
Но надо остерегаться преувеличений в разного рода толкованиях: публика XV века чаще состояла из слушателей, нежели из чтецов, а слушатель, что понятно, не может вернуться к первым строкам, как читатель.
Помимо шуток и сведения счетов, это также время трезвых оценок. «Большое завещание» — это экзамен на здравомыслие; Вийон пока еще не при смерти, но он все равно знает, что конец близок. Даже если имеется в виду только смерть литературная, то и тут сожаления, выражаемые им, полны искренности. Подводя итоги, он таким образом хочет как-то оправдать себя.
Родись он богатым, он был бы честен. Вспоминается история пирата Диомеда. И коли бы Вийон занимался науками, а не безумствовал, он владел бы домом и спал бы на мягкой постели. Он расплачивался за все мудрыми изречениями Екклезиаста, забывая последнее из них.
Он думает теперь о своих друзьях, о своих врагах, о своей жизни, о своей судьбе. Все идет чередой друг за другом в «Пляске смерти», где за всем следует Смерть, как на росписи кладбища Невинноубиенных младенцев.
Что это, автобиография? И не являлся ли сей рассказ только ярким образом на авансцене глубокого размышления о жизни и смерти? Но возможно, мы имеем дело с пародией на суд, на судейских чиновников и жалобщиков… Сводит ли тут Вийон счеты или то новый фарс, насмешка над судейским сословием? Что это — парад друзей и недругов или попытка воздвигнуть пламенеющий собор?
Такие интерпретации «Завещания» предлагают или предлагали его толкователи. Было бы ошибкой искать среди них одну, исключающую все другие. Не вернее ли полагать, что поэт просто размышлял и вскармливал свои размышления обращением к реальной жизни? Не питает ли размышления над жизнью его собственный жизненный опыт, собственные его переживания?
Наследники из «Завещания», конечно, не просто парад разных лиц, и большинство из них не могли бы быть символами общества, закрытого для «бедного Вийона». Все вместе они, несомненно, тесно связаны с правосудием, но нам хорошо известно, что в средневековом обществе все решало последнее слово судьи. Тот факт, что епископ Орлеанский пять лет был в суде ради своей выгоды, достаточен ли для того, чтобы объяснить личную неприязнь Вийона? И было бы нелепо предположить, что всех наследников «Завещания» объединяет только тот факт, что их имена встречаются в реестрах парижских юрисдикции, будь то судья, адвокат или жалобщик…
Если поэт ни с кем не был в личных отношениях, то почему он в «Большом завещании» накинулся на тех же людей, которых пять лет до этого избрал жертвами и в «Малом завещании»? Легко заметить, что от него особенно достается знатным лицам, с которыми он никак не сталкивался и они не адресовали ему ни одного слова. Но разве скупой финансист не сыграл своей роли в жизни просящего у него? И разве учитель не занимал определенного места в злоключениях школяра-неудачника?
В часы раздумий все, что пережито, питает воображение. Жизненный опыт поставляет примеры из плоти и крови, раз уж затеяна такая игра — игра в завещание. Лица, увиденные в «Малом завещании», вновь появляются здесь, а причина этому та, что у Вийона уже сложились свои отношения с обществом: тем, в глубь которого он погрузился и которое познал.
Все это не означает, что Вийон озабочен созданием своего жизнеописания. Он поэт, а не мемуарист. Из пережитого, коим он насыщает свое воображение, он без малейшего стеснения выхватывает то, что ущемляет образ, который художник собирается рисовать. Он страдал и говорит об этом с избытком, но ничто не высвечивает для читателя «Большого завещания» те ошибки, что привели его к несчастью. Он стенает от своего заключения, от перенесенных пыток, от близости смерти. Он забывает священника Сермуаза, убитого, возможно, по недоразумению, но тем не менее уже мертвого. Вы не найдете ни слова, ни даже намека на дело, которое превратило в несколько минут беглеца-школяра в убийцу и бродягу. С таким же небрежением относится Вийон к ограблению Наваррского коллежа, если только не считать нескольких слов с двойным смыслом о Табари, который бросил тень на людей, до сих пор слывших невинными шутниками. Послушать автора «Большого завещания» — так выходит, что он ни за что оказался в мёнской тюрьме. Вийон забывает и третий ложный шаг. Он упал; только обо что он споткнулся?
- Предыдущая
- 103/119
- Следующая
