Агафон с большой Волги - Федоров Павел Ильич - Страница 45
- Предыдущая
- 45/72
- Следующая
А Гошка теперь даже и не Агафон, а Агафон Андриянович, помощник самого Яна Альфредовича. После заседания партийного бюро в отделение подобрали нового бухгалтера, а Чертыковцева опять перевели на центральную усадьбу. Настоял сам Хоцелиус, в надежде, что Агафон заменит его, когда ему придется уходить на пенсию. После письма Петра Ивановича о статье ни слуху ни духу. Агафон и думать о ней перестал, решив, что она где-то спотыкнулась о высокое кресло и застряла.
Живет он сейчас в маленькой комнатке нового сборного домика и усиленно готовится в планово-экономический. Прошлое и все такое прочее начинает потихоньку сглаживаться. Правда, иногда все еще подкрадывается и теребит сердце тоска по волжским берегам, но стоит появиться Ульяне, все мгновенно улетучивается и забывается.
Но их отношения все же стали крайне сдержанными, прежних интимных и легкомысленных шалостей будто никогда и не было. Встречались они раз в неделю, когда Ульяна приезжала с фермы и они, как обычно, устраивали с Мартой свой «гигиенический», по выражению Ульяны, а попросту «банный» день. Ульяна была затаенно тиха и ровна с Агафоном, а порой даже невнимательна. Марта откровенно чуждалась и почти не разговаривала с ним, словно он кровно оскорбил самые сокровенные ее чувства. Это очень огорчало Агафона, но он понимал, что заслуживает всяческого осуждения. Недавно он получил от братишки Мити письмо и в нем фотографию маленького в кружевах существа, с удивлением взирающего на мир темными осмысленными глазенками. У Гошки от досады пугливо подпрыгнуло сердце и немножко защипало в глазах. Митька писал, что Зинаида Павловна снова живет в садовом домике. К ней приехала из Москвы ее мать. Митьке она подарила фотоаппарат. Он снял маленькую и сам проявил.
«Хоть бы братишку-то оставила в покое и не вмешивала в такие дела», – с возмущением думал Агафон, поражаясь недолговечности человеческих чувств и жалея этого как-то нечаянно появившегося на свет ребенка, именуемого теперь его дочерью. Он не верил тому, что его «подловили», но ему от этого было не легче. Он знал, что воспитывать ребенка ему не придется. Ульяна, как назло, с каждым днем хорошела все больше и больше и заслоняла все остальное. Чем недоступней она становилась, тем сильнее тянуло к ней.
Вчера, первый раз за всю весну, они решили поехать с Яном Альфредовичем на рыбалку. Услышав об этом, Ульяна вдруг тоже изъявила желание поехать вместе с ними.
– Ты еще зачем потащишься? – удивилась Мария Карповна.
– Как будто я еду с отцом впервые? – возразила Ульяна.
– Там не только будет один отец. Ты просто стеснишь мужчин, – протестовала мать.
– Подумаешь!
– И спать тебе будет негде.
– Не ляжете же вы втроем в шалаше? – заметила Марта.
– В шалаше все равно комары заедят. Я, однако, буду спать прямо на воздухе, – заявила Ульяна.
– А если дождь пойдет? – снова вмешалась сестра.
– Можно взять маленькую палатку. Я, пожалуй, так и сделаю, – решила Ульяна.
Мать знала, что в таких случаях спорить с младшей дочерью бесполезно, и скрепя сердце согласилась. От Марты она узнала о всех делах Агафона. Покачала печально головой, вздохнула с сожалением, но по доброте характера, как и раньше, была чутка к нему, внимательна, хотя смотрела на парня совсем иными глазами. Она понимала, что Ульяна не то что Марта. У младшей, как ей казалось, характер был слишком прост и доверчив, и чересчур уж бывала она вольна в своих поступках.
Выехали на запряженном в бричку коне. Проехав километров пятнадцать, к вечеру очутились на Урале.
У Яна Альфредовича было свое заветное место – маленькая рыболовецкая база, где стоял добротный, крытый камышом шалаш, в котором можно было свободно разместить полувзвод. Шалаш стоял на крутом берегу широкого затона. Здесь русло Урала с, одной стороны сжимали Хабарновские горные отроги, с другой к берегу подступали крутые кряжи зауральских гор. Дальше река вырывалась из узкого гирла и уже медленно протекала по Алимбетскому тугаю, образуя меж густых зарослей ласковый бархат песчаных кос и тихие, чарующие своей неповторимостью уральские плесы.
Агафон быстро распряг лошадь, спутал ей ноги и пустил пастись. Всему этому он научился, когда работал на школьной практике в колхозе. Размотали лески и разошлись кто куда.
Медленно движущуюся гладь воды освещал розовый июньский закат. Мимо остроконечных зеленых поплавков осторожно, словно крадучись, проплывали размокшие прошлогодние листья и пузырчатые комочки пены, возникшие от грозно шумевшего в горах переката. Клев был слабый. С трудом наловили живцов, поставили около двух десятков жерлиц. Над густым прибрежным тальником тучами вились, заунывно гундосили комары, ожесточенно и назойливо липли к лицу. Спасаться пришлось у дымного костра, где уже закипал поставленный Агафоном чайник. В сумерках, напившись чаю, Ян Альфредович и Агафон легли в шалаше, предварительно выкурив дымящимися головешками набившиеся под крышу комариные стаи.
Ульяна поместилась в палатке. Перебросившись несколькими словами, утомленные сборами, тряской ездой, дневным зноем, быстро заснули.
Июньские ночи очень коротки. Кажется, только что закрыл глаза, а тут уже рассвет, пора вставать. Таков на рыбалке закон. Кто проспит, прозевает утреннюю зорьку, тот не рыбак. Лежавший с краю Ян Альфредович проснулся первым и осторожно тронул за плечо крепко спавшего Агафона. Тот открыл глаза, быстро надел сапоги и выполз из шалаша. Чтобы не разбудить Ульяну, они тихонько оттолкнули лодку от берега и поплыли проверять жерлицы.
– Пусть как следует отдохнет, – когда уже отгреблись от берега на порядочное расстояние, сказал Ян Альфредович. – Ночь-то сейчас маленькая, с наперсток, а на воздухе ах как сладко спится!
Агафон промолчал. Утро было прохладным. Комары исчезли. За высокими могучими осокорями тугая вставало солнце. Сквозь густолистый вязник и черемушник пробивались первые ранние лучи, осушая на ветках росную капель. Гулевой, ровный и ласковый ветерок с берега доносил запах расцветающего шиповника и ни с чем не сравнимый аромат розовой и белой крушины. В такое время бывает у сомов самый активный жор.
И верно, сегодня на жерлицы попали три небольших соменка, фунта по четыре, и пара судачков да щучка, чуть побольше стерлядки. Опустив рыбу в садок, быстро разошлись с удочками по своим местам, чтобы поохотиться за шелисперами и язями. Мелкий жерех и подъязки сновали на поверхности, выпрыгивали у склонившегося к воде тальника, гоняясь за голубыми стрекозами, шумно шлепались на тихую утреннюю гладь, но клевали все же плохо. Одолевали мелкие серебристые синежки, пузатенькие ершики и ельцы, беспрестанно стаскивая с крючка червей. Агафон решил наловить стрекоз. На стрекозу подъязки и шелисперы брали наверняка. Однако поймать эти бойкие крылатые «коромысла», как их тут называют, было не так легко. С трудом прихлопнул кепкой две штуки, насадил на крючок и тут же выхватил крупного язя. Он так увлекся ловлей, что даже не слышал, как подошла проснувшаяся Ульяна.
– Сами ловят, а меня, бессовестные, не разбудили, – присев на корточки, обиженно проговорила она.
– Все папаша, – склоняя к ней голову и виновато улыбаясь, прошептал Агафон.
– А ты что, не мог потом свистнуть, однако? – Ульяна погладила искусанную комарами шею и попросила удочку.
Насадив на крючок новую стрекозу, он передал Ульяне удилище и подивился, как она далеко и ловко забросила леску с насадкой.
Свесив под обрыв ноги, обутые в старые синенькие тапочки, перехваченные у щиколотки резинкой, Ульяна внимательно следила за поплавком, иногда подтягивая вылезавшую из зеленых лыжных брюк коротенькую, поношенную, стального цвета кофточку, все время стараясь закрыть голубую, плотно облегающую тело рубашку.
Потоптавшись за ее спиной, Агафон смущенно отвернулся и пошел ловить стрекоз. Терпеливо и долго, ползком подкрадывался к воздушным синеватым «коромыслам» и сизокрылым бабочкам и, обливаясь потом, резко взмахивал кепкой. Но стрекозы, казалось, чутко сторожили каждое его движение, трепеща дрожащими крылышками, мгновенно взмывали вверх и вольно, дразняще парили в прозрачном утреннем воздухе. Все же ему удалось прихлопнуть несколько штук. За это время Ульяна вытащила подъязка и ельца. Агафон насадил на ее и свою вторую удочку свежих стрекоз, но над тугаем уже поднялось солнце, и клев вскоре прекратился. Посидев молча около недвижимо торчавших в воде поплавков, они решили смотать удочки.
- Предыдущая
- 45/72
- Следующая
