Поход самоубийц (СИ) - Попов Илья В. - Страница 18

— Он начал работать на моего отца еще когда я сама только-только научилась орудовать кинжалом, — ответила Птаха, ковыряя ложкой дымящееся рагу. — Начинал простым вышибалой в одном захолустном борделе на окраине. Следил, чтобы гости исправно платили и не обижали девочек. Как-то раз Спайк вышвырнул на улицу клиента, который перебрал и полез с кулаками на одну путану, думая, что она стащила его кошелек. Через несколько часов он вернулся с компанией друзей и острым желанием отправить наглого грэлла в могилу. Спайк потерял три зуба, половина забияк, включая заводилу — жизни, оставшиеся же отделались переломанными костями. Слушок о том, что в заведениях Могильщиков лучше не буянить, распространился быстрее чумы и мой отец предложил Спайку обучить паре приемчиков других громил. Шаг за шагом — и меньше чем через год Спайк стал личным телохранителем папы.

— Могильщиков? — в недоумении переспросил Ленс.

— Мой отец по юности помогал копать ямы на кладбище, — пояснила Птаха. — Местные копатели, постарше и поопытней, изредка промышляли тем, что изымали у покойников украшения, а новенького паренька отсылали передавать цацки не слишком брезгливым торгашам. Отец уже в юном возрасте быстро смекнул, что беготня по чужим поручениям приносит крохи, хоть шкурой ты рискуешь не меньше, поэтому забыл про лопату, сколотил вокруг себя шайку таких же мальчишек, из тех, что побойчее, и вовсю пустился познавать уличные ремесла. Но прозвище прилипло, словно репей. Правда, он его не стеснялся, напротив, носил, словно титул.

— Как я понимаю, у твоего отца… была интересная жизнь, — осторожно произнес Ленс, аккуратно подбирая каждое слово.

— Могу ли я назвать его хорошим человеком? Нет, разумеется, — пожала плечами Птаха. — Он крал, грабил, убивал, и делал все это без каких-либо угрызений совести. Однако ко мне отец всегда относился хорошо. И он был одним из немногих близких мне людей.

— Родителей я практически не знал, так как отец умер еще до моего рождения, а мать отдала меня в монастырский приют, едва только я выучился говорить, — произнес Ленс. — Но моего наставника из ордена тоже было сложно назвать лапочкой. Даром что он колотил послушников обитой железом палкой за любую провинность — однако мы его все равно обожали.

— Если не секрет — что же такого Гессер мог пообещать, храмовнику, раз ты согласился работать вместе со шрау? — полюбопытствовала Птаха.

— Несколько лет назад нашему взводу поручили навестить одну деревеньку, где, согласно донесению, обитала ведьма. Она оказалась простой сельской повитухой, варящей отвары из собранных корешков, о чем я честно описал в рапорте, — Ленс не сразу начал говорить, похоже, собираясь с мыслями. — Вот только у моих соратников было совсем другое мнение на этот счет, поэтому они сожгли несчастную живьем в ее же хибаре, а заодно повесили ее соседей, обвинив их в укрывательстве колдуньи. Не думай, что мои бывшие собратья по оружию сделали это исключительно из-за забавы — просто за убитого магика давали три серебра.

— Ты не пытался сообщить об этом? — спросила Птаха, не слишком удивленная рассказу Ленса. Ничто человеческое церковникам не чуждо. В Нимлере, бывало, проламывали голову и за куда меньшую сумму.

— Разумеется, — грустно усмехнулся Ленс. — Однако магистр, к которому я обратился, настоятельно порекомендовал мне держать язык за зубами — старуха все равно уже отправилась на Ту Сторону, а вот лишний скандал Церкви ни к чему. Тогда я предложил «коллегам» распить пару бочонков крепленого вина, в которое я для верности подлил сонной настойки, а после того, как они уснули, подпер дверь снаружи и поджег дом. А после пустился в бега. Видимо, произошедшее сочли несчастным случаем, так как меня даже никто не разыскивал. В один же из вечеров, когда я как обычно заливался дешевым пойлом в одном убогом трактире, ко мне подсел наш общий знакомый.

— Он пообещал сдать тебя Церкви, если ты откажешься на него работать? — спросила Птаха.

— Нет, — ответил Ленс. — Когда я прорычал, чтобы он проваливал вон, Гессер спокойно сказал, что я могу до конца жизни пытаться топить горькие мысли, чтобы в одну ночь захлебнуться собственной рвотой, а могу протрезветь, поднять свою задницу и изменить мир к лучшему.

— Так просто? — недоверчиво хмыкнула Птаха. — Кажется, ты единственный из всех нас, кого в Исслейм ведут благие побуждения.

— Что скрывать — даже в ордене меня считали чересчур правильным, — усмехнулся Ленс и завертел головой: — Проклятье, сколько можно ждать? Эй, хозяин!..

В харчевне Птаха и Ленс коротали время до вечера, потягивая разбавленное пиво — точнее сказать, потягивала его Птаха, тогда как сам Ленс ограничился простой водой — и наблюдая за тем, как хозяин беззлобно переругивается с доброй половиной посетителей, которые, похоже, все через одного были его давними приятелями.

Покинув таверну, Птаха с Ленсом направились в сторону доков, чтобы встретиться со их новым знакомым. По пути они решили срезать и пройти через площадь, где в этот самый момент на высоком деревянном помосте вещал один из служителей Новой Церкви.

Лицо его скрывала маска, что представляла собой разом три лица, принадлежащих Благодетелю, Судье и Карательнице, одет же проповедник был в трехцветную сутану: правая часть платья и рукав были мягкого темно-зеленого цвета, левая — кроваво-алая, разделял же их строгий черный. Меряя поскрипывающую платформу большими шагами, священник, державший в руках раскрытую книгу, визгливым голосом обращался к разинувшим рты бюргерам, смотрящим на него снизу вверх:

— … и сказал Благодетель — пришел я, дабы одарить и спасти тех, кто нес лишь добро. И сказала Карательница — пришла я, дабы наказать и обрушить гнев на головы тех, кто грешил. И сказал Судья…

— … пришел я, дабы оценить дела людские и проследить, что б каждому воздалось за деяния его, — тихо произнес Ленс.

— Исходя из моего опыта, страдают, как правило, как раз-таки добродетели, покуда грешники умывают руки, а судьи старательно смотрят в другую сторону, — пробормотала Птаха.

— Ты права, — кивнул Ленс. — Именно поэтому я здесь.

Надо сказать, оратор из святоши был весьма толковый. Он чутко чувствовал настроение толпы, не давая ей ни заскучать, ни наоборот, впасть в фанатичный раж. Народу на площади набилось словно сельдей в бочку, и Птахе с Ленсом пришлось изрядно потрудиться, расчищая себе путь локтями. Внезапно стоявшие впереди люди разом хлынули назад, словно они были крошками на столе, которые кто-то невидимой рукой сгреб ладонью. Какой-то верзила отдавил Птахе ноги, Ленс же получил солидный тычок в ухо.

— Что там такое? — вытянула голову Птаха, пытаясь разглядеть, что именно послужило причиной неразберихи.

Ленс, держащийся за голову, не успел ответить. Зато над площадью разнесся громкий вопль, который издала чья-то луженая глотка:

— Расступись! Уйди в сторону! Живей, сучьи дети! Дорогу великому магистру Астгейта — господину Рихтеру!

И действительно — через несколько мгновений Птаха увидала знакомую высокую фигуру, что сопровождали две дюжины Карателей.

Кажется, ранее Птаха немного погорячилась с выводами.

Вот теперь у них действительно начались проблемы.

Толпа радостно взревела, когда очередной гладиатор — бугай с трезубцем в руках, рухнул на песок — захлебываясь собственной кровью. Утерев со лба пот, Спайк огляделся и довольно ухмыльнулся. Вокруг него лежали восемь мертвецов, которых он отправил на тот свет одного за другим. На самом же Спайке не было ни царапины. Пнув ближайшего покойника, Спайк проревел:

— И это ваши лучшие бойцы?! Да Бильердские шлюхи дерутся лучше! Мне обещали бой, а не возню со сморчками, что свой член-то в руках удержать не могут!

Большинство зрителей поддержали Спайка радостными воплями, некоторые же — видимо, поставившие на проигравших последние деньги — напротив, осыпали его потоком ругательств и гнилых овощей, которые, впрочем, плюхались в песок, не долетая до цели.