Дневник восьмиклассника (СИ) - Ра Юрий - Страница 28

Блин, всё-таки юное тело в чём-то вполне… его можно научить кое-каким трюкам в отличие от моего прошлого. Как говорится, старую собаку новым фокусам не научить. А у меня под рукой новая оказалась без моего на то желания. Хотя, если честно, я давно уже перестал ныть по поводу попадалова. Как говорили в армии: «Форма номер восемь: что украли, то и носим».

Про горки — рассказал, что в «том американском фильме» роллеры катались на площадках с использованием горок. Ставили по краям площадки одну напротив другой и катались туда-сюда как на гравитационных качелях. Название «гравитационные качели» всем понравилось, хотя все качели таковые по определению. Трудовик сказал, что подумает, где взять фанеру. С ней главный затык. А бруски под основание можно набрать из всякого мусора. Короче, на трудах с шестыми классами они будут делать не табурет, на котором страшно сидеть, а горки. Шеф, кстати, одобрил этот демарш, у него есть намерение стать школой-новатором, вернее директором новаторской школы.

«Вчера на большой перемене пацаны, кто не ходит в столовку обедать устроили сходку на тему оборзевшего Корчагина, то есть меня. Павлика они обсуждать не собираются. Слово для доклада взял Чуга, в доходчивой манере изложивший своё видение феномена. Выяснилось, что его до сих пор не отпускает чувство вины за тот случай, когда меня месили за школой. Мол, можно было попытаться вписаться за меня против Ашек. Раз уж я стал чётким пацаном, который встал на путь отстаивания своей чести и достоинства. В ответном слове ему оппонировал Антоха, бывший Антошка, заявивший, что Ашек тогда было больше, так что шансов на победу у нас всё равно не было. А ввязываться без шансов не стал бы ни Суворов, ни Наполеон. Блин, какие подкованные у меня одноклассники! Я и не знал».

— В натуре, Миха, если ты и дальше готов в каждый махач бросаться, то мы за тебя. Прямо настоящим мужиком из деревни вернулся, Корчага. Надо было тебе туда сразу ехать.

— Пацаны, а я кое-что слышал, и снова про Корчагу.

— Чего опять?

— Шепчут, Мишка опять с Ашками схлестнулся. На этот раз Толстого отмудохал.

— Иванова? Да бред!

— Мне тоже говорили, только там еще Евсюк был, сказали. И еще кое-чево говорили, — глубокомысленно протянул Слон, который Сериков.

— Чего еще? Мишк, колись давай, правда?

— А чего они первые начали опять! Пусть не пристают.

— А Слон на что намекает?

— А я не намекаю, я прямо говорю. Болтают, Корчага был не то с ножом, не то с кастетом.

— Ха! — Чуга аж с подоконника соскочил — Ну это уже совсем хрень! Где нож, а где кастет. Там и удары разные и… Если бы ножом бил, то уже б в милицию Миху загребли. Корчага, что скажешь?

— Не было там никакого ножа. Я что на голову больной, как Евсюков? Это по нему тюрьма плачет. — Мне он категорически не нравится еще и фамилией своей.

— Не тюрьма, а милиция. Он после школы в Высшую школу милиции пойти хочет.

— Туда только после армии берут.

— Ну и чего, в армию все всё равно пойдут.

— Не все, можно в институт махануть, где кафедра есть — Разговор плавно съехал на другую тему, а там и наши одноклассницы подтянулись очень удачно. Мне категорически не понравилось расследование про меня. Тем более про то, был ли я вооружён. Очень неохота приобретать реноме конченного отморозка, вылупившегося из забитого ботана. Таких тоже боятся, но не шибко уважают. Нужно ли мне уважение одноклассников? Да пусть будет, так жить легче.

— О чём беседуете, мальчики? — Танька Коротеева вспрыгнула на подоконник и уселась на нём как заправский пацан. Поправила подол, но на секунду всем пацанам стало жарко в душе. И было с чего: все девчонки в школе, особенно наши, носят форменные платья так конкретно выше коленок. И иногда особенно резкие их движения, то есть девчонок и коленок, приводят к таким вот ситуациям. Когда видно, что на однокласснице настоящие капроновые колготки, и что эта одноклассница уже вполне созревшая до степени молочно-восковой зрелости девушка. И что на ней красные трусы. Все медленно выдохнули и ничего не сказали.

— Так о чём речь? — Провокаторша продолжала сидеть на подоконнике как Стрекоза на заборе с картины какого-то известного художника в Третьяковской галерее.

— Прикинь, Танюха, поэзию обсуждаем. Я ведь стихи пишу, причём очень хорошие. Вот послушай:

'Приятно у бессонницы в плену

На улицах ночных искать покоя.

Увидеть и услышать тишину…

Ты спросишь вдруг — а что это такое?…'

— А, знаю! Кажись в «Юности» печатали недавно, — выдала Долгополова.

Блин, точно! Это же не мои стихи, как я мог так облажаться, что чужое за своё выдал? Что с моими мозгами? У меня там что, каша? Я ж писал в молодости, на самом деле писал! Н/о надо как-то выкручиваться, а то пацаны не поймут.

— Правильно, в «Юности». Так вот я не хуже могу. Но пока не печатают.

— Почему?

— А всегда такая фигня — чтоб молодому автору пробиться, надо сначала постареть.

— Не, ты с темы не съезжай, Корчагин! Давай своё читай, чтоб мы оценили, умеешь ты стихи писать или нет! — домоталась Ирка.

— Ну ладно, сами просили, потом не жалуйтесь — Я вдохнул как перед прыжком в воду, сделал паузу… и выдохнул. — Нет, это нельзя. Ага, это вот:

'Найдя ту грань, что может отделить

Любовь от случки, верность от привычки,

Покой от смерти, жизнь от суеты,

Добро от глупости, огонь от спички,

Попробуй жить, не убивая жизнь.

Попробуй плыть и не топить другого.

Попробуй хоть однажды не соврать,

Или хотя бы не сказать ни слова.

Огромный мир захочет стать твоим,

Твоя печаль как облако растает.

Ты станешь человеком. Очень жаль,

Что люди слишком быстро умирают…'

И тишина. А вот это правильно, стишок как раз и призван заставить человека задуматься. Хрен знает, что он для себя потом решит, но просто взял паузу подумать — и хорошо.

— Что, правда твоё?

— Да не может быть! Это какой-то настоящий поэт написал. Не Корчагин.

Вид сбоку: - Михаил, это правда твоё? — Ты сначала просто посмотрела непонимающе, а потом включила «дальний свет», от которого я чуть не ослеп. Ирка, глупая ты девочка, разве так можно?

— Долгополова, ты что, не веришь в способности своих одноклассников?

Приходится ёрничать, чтоб никто не заметил твоих широко распахнутых глаз. А ты продолжаешь пребывать где-то там, куда тебя закинули рифмованные строки и подростковые гормоны. Или уже женское прорастает? Глупышка, тебе еще рано!

Да вообще, чего ради девки сегодня устроили за нападение на наш маленький дружный коллектив? Сначала Танька со своими прыжками по подоконнику, потом ты с глазами… То есть, это нормально, глаза есть предмет постоянного ношения. Но вот так светофорить переставай немедленно! И встань на пол ногами, опасное это дело — левитировать на глазах у одноклассников. Всё это я молчу тебе в глаза, но ты не понимаешь. Хотя сейчас ты больше всего не понимаешь другое — как это в голове твоего ровесника могли родиться такие рифмы. А всё просто, проживи лет двадцать пять, прочти столько книг, как я, полюби, разочаруйся, снова разочаруйся, в этот раз уже в себе… Осознай, что жизнь твоя кончена, а потом начни плести рифмы и строчить стишки, которые не нужны никому, кроме самых близких. Да и им чисто по фану, чтоб хвастаться — типа у меня поэт знакомый есть, ух как мы с ним на той неделе нарезались! А вот хрен там! Не стал Дмитрий Лихарев поэтом, пошел в большую журналистику. А потом и самого Лихарева не стало. Зато перед тобой, Ирка, молодое дарование — Миша Корчагин стоит и зенками хлопает, не знает, что с тобой теперь делает.

Для меня самое важное сейчас, чтоб ребята тебя не обидели, не заметили твоего беззащитного состояния и не ткнули в мякоть палкой. Ирка, ты ж сейчас как устрица раскрывшаяся. Не скажу, есть ли внутри жемчуг, но нежная плоть, до которой так охочи гурманы — она точно есть. Закрывайся уже!

— Миш, а еще что-то можешь почитать? — снова ты лезешь куда не надо, не обращая внимания на окружающих.