Дядя самых честных правил 5 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 40

Пришлось взять купчую и рассыпаться в благодарностях княгине.

— Погоди, потом будешь спасибо говорить. Слушай дальше.

Она вытащила из шкатулки ещё несколько листов бумаги.

— Земли, что у меня остались, да дом в Муроме, где ты у меня останавливался. Всё тебе завещаю.

— Марья Алексевна, побойтесь бога. У вас же куча родственников…

— Родственников⁈ Тьфу! Да какие они родственники? Как меня в ссылку отправили, так ни один не заехал. Ни одна внучка не навестила, письма не написала. Ни единая душа с именинами не поздравила! Родственники? Вот им всем!

Княгиня скрутила морщинистые пальцы в кукиш.

— Обойдутся без наследства, родственнички. Ты у меня заместо всех этих дармоедов, понял?

— Ма…

Выставив ладонь, она заставила меня замолчать.

— Дослушай сначала. Земли и дом у тебя отсудить могут, мои внучки не побрезгуют сутяжничать. Так вот я большую часть продала, тысяч пятьдесят рублей вышло. Их твой лепрекон фальшивый в рост пускает, чтобы мне на иголки хватало. А как помру — тебе их передаст. Всё понял?

Заметив, как я смотрю на неё, княгиня встала, надменно вскинув голову.

— Моё слово княжеское нерушимо. Как сказала — так и будет. А решишь отказывать — обижусь на тебя смертно.

Отдав мне бумаги, Марья Алексевна гордо прошествовала прочь из кабинета, всем видом показывая, что разговор окончен и я могу только принять её волю. В этот момент она совершенно не походила на умирающую.

Вечером этого же дня в усадьбу примчался Бобров. Не умываясь с дороги и отказавшись ужинать, он вытащил меня в парк у пруда для разговора.

— Ты сейчас упадёшь, Костя. Новость просто безумная. Голицын помер! Говорят, схватился с сыном и они поубивали друг друга.

Я только усмехнулся и кивнул.

— Знаю, Пётр.

— Откуда?

Он с подозрением уставился на меня. Несколько секунд щурился, вглядываясь в лицо, а затем поджал губы.

— Это ты его? Ну точно ты, по глазам вижу!

Отнекиваться я не стал, просто кивнув. Бобров помолчал, буравя меня взглядом.

— Подло, Костя. Ты ведь с самого начала это планировал? Можешь не отвечать, и так понятно. Отправил меня к Голицыну за перемирием, я там унижался, четыре часа в приёмной сидел, лебезил перед ним. Зачем? В Муром отправился, бегал по городу, искал союзников, чуть мозг себе не свернул от разговоров. Да меня чуть два раза не женили! И ради чего? Ты же всё равно поехал и сам решил. Обидно, Костя, что ты так со мной. Я думал, ты мне друг, а ты…

— Дружище!

Я порывисто обнял его, хлопая по плечам.

— Дружище, я знал, что на тебя можно положиться. Ты провёл всё как должно и невероятно помог мне. Ей-богу, кто мог сделать для меня больше?

— Зачем, Костя⁈

— Отвлечь внимание, — я произнёс это максимально серьёзно, — чтобы князь не ждал от меня удара.

— Мог бы и сказать! Неужели ты думал, что я проболтаюсь Голицыну?

— Не мог, — твёрдо заявил я, — уж прости, при массе достоинств и деловых качеств актёр ты никакой. Голицын таких, как мы с тобой, за версту раскусывает. Знай ты план, он уловил бы фальшь и ни за что не поверил.

— Ты просто не знаешь, каким я могу быть убедительным. — В голосе Боброва всё ещё звучала обида.

— Пётр, ты ни за что не стал бы высиживать у него в приёмной столько времени, знай о подоплёке. А так всё вышло искренне

— Всё равно нечестно так. И в Муром, получается, я зря ездил.

— И ничего не зря. Ты нашёл кого-то, кто согласился нас поддержать?

Бобров потупился.

— Нет, — буркнул он, — ни единого человека. Все боятся Голицыных, и даже обиженные ими не рискнут выступить против. Уселись по своим норкам и ждут, чтобы накинуться на упавшего. Честное слово, даже стыдно за них.

— Это тоже результат! Теперь мы знаем, что в Муроме союзников на серьёзное дело не найти. А заодно отвели подозрение от нас самих.

— Ммм…

Почесав нос, Бобров кивнул.

— И то верно, на тебя думать точно не будут.

— Вот видишь, как всё удачно получилось. Ты ещё и кучу нервов сберёг: дёргался бы, волновался, как у меня в Москве дела складываются.

В конце концов Бобров сменил гнев на милость и перестал строить из себя обиженного.

— Ну и чёрт с ним, с князем. Честно скажу, я когда пытался с ним договориться, так хотелось прям в рожу плюнуть. Глумился, гад, смотрел будто на червяка. Тьфу, даже вспоминать противно.

— Всё, больше тебе с ним дел вести не придётся. Только со мной, если не передумал.

— Обижаешь, Костя. Я с тобой, до самого конца буду. Бобровы никогда от своего слова не отказывались.

— Идём в дом, — я отмахнулся от комара, звеневшего над ухом. — Голодный с дороги? Сегодня у нас баранина, язык проглотишь, какая вкусная.

Я увёл Боброва в столовую и посидел за чашкой чая, пока он ел. Мы ещё поболтали, он рассказал провинциальные муромские новости, а затем ушел к себе отдыхать. Было видно, что он крайне измотан и действительно выкладывался все эти дни, пока я разбирался с князем. Нет, однозначно Бобров раздолбай, но в делах умеет сосредоточиться и сделать всё на отлично.

Таню, после бессонной ночи, я отправил спать пораньше. Девушка уже за ужином выглядела сонной и клевала носом. Следом ушёл к себе Бобров, а рыжая смылась в спальню с толстым томиком под мышкой — новым французским романом, до которых была большая охотница. Книгу, кстати, ей привёз из Москвы Бобров. Пётр не оставлял попыток достучаться до сердца Александры, но сменил тактику и встал в длительную осаду. Марья Алексевна ушла с арфой в правое крыло, откуда её ночные «музицирования» практически не были слышны.

А вот мне спать не хотелось, несмотря на бдение прошлой ночью. Повалявшись минут двадцать, я облачился в халат и пошёл на кухню. Сам не знаю, чего мне хотелось: то ли чая, то ли бутерброда с ветчиной, то ли рюмки настойки.

Когда я лазил по буфету, заглядывая то в одну дверцу, то в другую, из коридора за кухней послышался шум. Будто кто-то уронил большую медную кастрюлю. Раз. Другой.

— Я не посмотрю, что ты лицо духовное!

Бумс!

— Я тебе скуфейку до пяток натяну! — Голос Настасьи Филипповны походил на рык тигра. — Чтоб я тебя больше не видела, ирод!

Бумс!

Из коридорчика вылетела та самая кастрюля и с грохотом покатилась по полу. Следом за ней в кухню выскочил отец Лукиан.

— Вот же ж, — бормотал он на ходу, — чёрт меня дёрнул, дурья моя башка.

Не заметив меня, он промчался мимо и исчез в тёмной столовой. А я осторожно выглянул в коридорчик.

Возле двери в свою «подсобку» стояла разъярённая ключница, уперев руки в бока.

— Я в тебя сейчас сковородкой запущу, козёл драный! А ну, пшёл отседова!

— Настасья Филипповна, это я.

— Ой, Костя, — она искренне удивилась, — а этот твой монах недоделанный где?

— Сбежал.

Ключница вздохнула:

— Вот ведь бессовестный. А ещё монахом зовется.

— Что случилось-то, Настасья Филипповна?

Она снова нахмурилась.

— Да с самого утра за мной увивался. То комплимент сделает, то глазами эдак изобразит. Вот, думаю, а ещё духовного звания. Пусть, думаю, может, нравлюсь человеку, что же зря прогонять. А он, знаешь, что? До рябиновки хотел через меня добраться! Ключ ему от погреба подавай, понимаешь ли. Ишь чего захотел! Тьфу на него!

Ситуация меня повеселила, но смеяться я не стал, чтобы не обижать ключницу.

— Настасья Филипповна, если уж отец Лукиан нашим запасам не угрожает, может, мне рюмочку нальёте? А то не спится что-то никак.

— Костенька, да как же не налью? Уж тебе я всегда, хоть бочками. Сейчас, только бутылку возьму и накрою в столовой.

— Не надо лишнего, лучше прямо здесь у вас.

Я зашёл к ней в подсобку, как всегда заставленную всякой всячиной, но с неизменным столиком с самоваром у окна.

— А вы со мной будете, Настасья Филипповна?

— Ой, и правда, мне тоже капелька не помешает.

На столе мигом появились две рюмочки и тарелочки с простой закуской: кружочки солёного огурца, грузди, мочёные яблочки. Мы с ключницей присели, выпили по одной и задумчиво зажевали рябиновку, ощущая, как внутри становится тепло.