Дядя самых честных правил 5 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 41

— Настасья Филипповна.

— Да, Костя?

— Скажите, а кто родители Тани?

— Так я говорила же, она…

— Настоящие, Настасья Филипповна, а не те люди, что её в деревне воспитывали.

Ключница закашлялась и побледнела, со страхом глядя на меня.

Чтобы успокоить ключницу, мне пришлось налить рюмку настойки и заставить её выпить.

— Ой, Костенька, что-то нехорошо мне, — Настасья Филипповна схватилась за грудь, — устала я. Прилечь надобно да поспать маленько…

Вот только меня было не провести — слишком уж демонстративно и наигранно она пыталась уйти от разговора.

— Настасья Филипповна, я ведь всё равно получу ответ. Не сегодня, так завтра. Лучше уж не оттягивайте и скажите сразу.

Ключница посмотрела на меня жалостливым взглядом.

— Костенька, плохая это тайна, страшная. Не надо её трогать, очень тебя прошу. Сколько лет прошло, быльём всё поросло, зачем ворошить?

— Страшные тайны, Настасья Филипповна, это мой профиль. Тем более когда они в моём доме.

Она ещё поупиралась несколько минут, пытаясь отговориться плохой памятью да свалить всё на покойного Василия Фёдоровича. Но я настойчиво требовал рассказать всё как есть, и ключница начала сдаваться.

— Василий Фёдорович мне строго-настрого приказал забыть. Такое пообещал, ежели хоть словечко кому скажу, что я ночь спать не могла.

— Дяди с нами больше нет. А мне, как наследнику, вместе с усадьбой и тайны достались. Рассказывайте, Настасья Филипповна, всё, что знаете.

— А может, не надо, Костенька? Мне-то совсем немного осталось, а тебе жить да жить. Вдруг…

— Вот именно. Если вдруг выплывет этот секрет, а я чего-то важного не знаю? Очень много плохого может произойти. Давайте, Настасья Филипповна, вспомните, что там случилось.

— Да и вспоминать особо нечего, — вздохнула ключница, — Василий Фёдорович тогда в Петербурге служил. И тут приезжает от него этот, с младенчиком. Мне суёт, говорит, Василий Фёдорович приказал заботиться и никому не говорить. Даже глазом не давать увидеть.

Ненадолго замолчав, Настасья Филипповна налила себе чая, но пить не стала, а только крутила чашку в руках.

— Я сначала злилась сильно. Вот, думала, нагулял ребёнка от какой-то кикиморы. Даже прикасаться к девочке не хотела. Да только мне бог детей не дал, а она лежит, смотрит голубыми глазками. Ручки ко мне тянет, угукает… Вот сердце и не выдержало. — Настасья Филипповна утёрла набежавшую слезу. — Лето цельное растила как свою. А осенью Василий Фёдорович приехал.

Лицо ключницы стало напряжённым, и она замолчала. Я не торопил, чувствуя, что ей неприятно вспоминать давние события.

— Едва из кареты вышел, — продолжила Настасья Филипповна, — даже плащ снимать не стал, потребовал отвести себя к ребёнку. Встал над колыбелью, страшный, глаза чёрные, волосы чуть ли не дыбом. Стоит, смотрит на малышку и молчит. Меня аж мороз по коже продрал, как поняла, что он удумал. И вижу, ошиблась — не его это дочка.

Вытащив красный в горошек платок, ключница громко высморкалась.

— Я на колени бухнулась да и говорю: Васенька, миленький, не бери грех на душу! Не отмолю тебя от такого! А он как закричит. Дура, говорит! Я сам по себе ничего не делаю, только по государственной надобности. Так глянул, что у меня ноги отнялись. Встать не могу, только за руку его схватила, а из глаз слёзы сами льются.

Я подлил ей рябиновки, и Настасья Филипповна выпила, словно воду.

— Выгнал меня Василий Фёдорович из комнаты, дверь запер и цельный час с дитём сидел. Потом выходит и говорит: найди, Настасья, в деревне, у кого ребёнок недавно умер. Да отдай им девочку, пусть воспитывают как родную. Дай им десять рублей, чтобы молчали о том, и забудь.

Ключница вздохнула и посмотрела на меня печальными глазами.

— Всё сделала, как он сказал. И нашла, и отнесла, и денег дала. Сама ей крёстной матерью стала. Приглядывала все эти годы. А как увидела, что тебе она по душе и обижать не будешь, взяла в усадьбу служить.

Между нами повисла пауза, наполненная звонкой тишиной. Только ключница несколько раз шмыгнула носом и звякнула чашкой.

— О её родителях Василий Фёдорович ничего говорил?

Настасья Филипповна усмехнулась:

— Как же, скажет он. Я раз попыталась спросить, так он меня чуть не убил. За руку схватил, едва не сломал, напустился на меня. Кричал, что кожу сдерёт, если ещё раз вспомню о ребёнке. Нет, говорит, её, умерла во младенчестве. Хоть слово, орал, услышу ещё, сам в могилу закопаю. Так что я больше и не допытывалась, страшно было до жути.

— Простите, Настасья Филипповна, что я заставил вас снова пережить эти моменты. Но мне действительно крайне важно знать подробности

— Да понимаю я, — ключница грустно улыбнулась и похлопала меня по руке, — нелёгкое тебе досталось наследство от Василия Фёдоровича. То в подвале пакость скребётся, то князья всякие накидываются.

Точно! Ещё же дрянь в подвале, чуть не забыл ведь. Ладно, с ней потом будем разбираться, как руки дойдут.

— Спасибо, Настасья Филипповна. Вы мне очень помогли, честное слово.

Я попрощался, пожелал спокойной ночи и отправился спать. Уже в дверях обернулся и спросил:

— Настасья Филипповна, а кто ребёнка в имение привёз?

— Так этот твой, покойничек Дмитрий Иванович. Он Василию Фёдоровичу по таким делам и служил.

Кивнув, я пошёл к себе в спальню. Киж, значит? И его спросим, как там дело было. Никуда на этот раз он от меня не денется.

Мёртвого поручика я отловил на следующий день. Киж старательно держался подальше от отца Лукиана и перемещался синхронно с ним. Монах в столовую — Киж к себе в комнату. Тот в баню — Киж в погреб, где хранится рябиновка. Монах сидит в гостиной — бодрый покойничек гуляет вокруг пруда. Вот там-то я его и перехватил после завтрака.

— Дмитрий Иванович, мне требуется кое-что узнать. — Догнал я его на дорожке в дальнем углу маленького парка.

— Всегда к вашим услугам, Константин Платонович.

Он обернулся и вычурно поклонился. После возвращения Киж основательно занялся своим гардеробом. Этот повеса умудрился купить в столице отрезы ткани и выпросил у Настасьи Филипповны двух служанок для пошива новых камзолов. Сегодня он щеголял в синем, с рядами блестящих золотых пуговиц и вышивкой по воротнику и манжетам.

— Дмитрий Иванович, у тебя память хорошая же?

— Не жалуюсь, — он осклабился, — со времени смерти я помню почти всё.

— Очень хорошо. А скажи-ка мне, помнишь ли ты ребёнка, девочку, что привозил сюда?

— Ребёнка? — Киж удивлённо поднял брови. — Боюсь, вы что-то путаете, Константин Платонович. Я с детьми вообще дела не имею. Понимаете, они слишком полны жизни и юности, а это напоминает о том, что я потерял. Увы, даже находиться рядом мне несколько некомфортно. И уж тем более я не буду прикасаться к младенцу, который суть антагонистическое овеществление, противное моей природе. Так что никаких младенцев, а тем более орков, я никогда не привозил.

Мимика мертвеца никогда не отличалась живостью, только если он крайне возбуждён или специально разыгрывал комедию. Сейчас же лицо у него было слишком возмущённое, и за внезапным словесным водопадом что-то пряталось.

— Подумай ещё раз, Дмитрий Иванович. Вспомни, давно это было, Василий Фёдорович тогда в Тайной канцелярии служил. В самом конце правления Анны Иоанновны случилось.

— Да что вы говорите, — мертвец отстранился. — Говорю же, не было такого. Никаких младенцев Василий Фёдорович моим заботам не поручал. Уж такое я бы точно запомнил, будьте уверены! И не смотрите на меня так, Константин Платонович. Никаких детей я в руках не держал и из Петербурга не привозил. Вы что-то путаете, или вас кто-то в заблуждение ввёл.

— Сдаётся мне, Дмитрий Иванович, что ты врёшь.

— Что⁈ Да как вы смеете? Я вас безмерно уважаю, Константин Платонович, но вы переходите границу. В конце концов, я дворянин, хоть и мёртвый, и не потерплю, чтобы меня бездоказательно обвиняли во лжи!