Дядя самых честных правил 5 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 59

Магия так и не желала пробуждаться. Приближался конец сентября, а во мне всё ещё было глухо, как в погребе. Только ночами снился воющий Анубис, летящие «молоты», покалывание силы на кончиках пальцев и вкус эфирного «перегара» на языке. От таких снов я просыпался с мокрым от пота лбом и долго лежал в темноте, не в силах заснуть.

В очередной раз очнувшись от подобного кошмара, я встал, зажёг свечу и спустился на кухню. Выпил чуть тёплого чая, посидел, глядя в окно, и задумчиво сжевал ватрушку, попавшую под руку. Честное слово, знал бы заранее, чем всё обернётся — выгнал бы Лукиана с порога. Пусть «ущербный», по его словам, Талант, но он у меня был! Я мог на равных сражаться с неслабыми магами, на войне отлично справлялся. А сейчас? Я чувствовал себя голым и беспомощным. Надо или трясти монаха, чтобы вернул Талант, или придумывать обходные пути с деланной магией. Жаль, но шансов взять Лукиана за горло у меня не было — силён гад. Так и придётся обходиться Знаками и Печатями.

Отогнав мрачные мысли, я пошёл обратно к себе в надежде заснуть.

— Шрррх! Шрррх!

Мыши? Нет, никаких мышей быть не может! Последнюю Мурзилка сожрал ещё летом. А что тогда? Держа свечку на вытянутой руке, я пошёл на звук.

Долго плутать не пришлось — шорохи доносились из подвала. Кто-то скрёбся там в глубине, будто сотня мышей-переростков. И видимо, не в первый раз: дверь в подвал была заколочена двумя досками крест-накрест, а сверху ещё и перетянута цепью.

— Ну уж нет, так не пойдёт. В моём доме можно скрестись только с моего разрешения.

Не успел я подумать о топоре для распечатывания подвала и «громобое» для всего остального, рядом послышалось лёгкое покашливание.

— Мне тоже интересно, что там.

Киж протянул два «громобоя», а сам взялся за дверь.

— Оно только ночью скребётся, — отдирая доски, заметил мёртвый поручик, — а днём тихо сидит. Думаю, там какая-то тварь, созданная Василием Фёдоровичем. Костяная гончая или гаргулья.

— Отец Лукиан говорил, что костяные гончие — это выдумки.

Киж на секунду обернулся и с сарказмом ответил:

— Ну, древнему некроманту, конечно, виднее, чем обычному мертвецу. Куда мне до его знаний.

Цепь, глухо звякнув, упала на пол.

— С вашего разрешения, Константин Платонович, я первый.

Возражать я не стал. Взвёл курки «громобоев» и пошёл вслед за Кижом вниз по лестнице.

Киж остановился на последней ступеньке лестницы и еле слышно выдохнул:

— Ах ты ж в гробину мать, господи прости, через шляпочку! Ёж вашу кашу под коленку через коромысло, черепушку подмышку да налево с предподвыпердом в правую ноздрю! Бабушку мою в ребро через семь гробов за самоваром в тринадцатую становую кость!

Мертвец сплюнул и матерно выругался. Я заглянул ему через плечо и еле сдержался, чтобы не добавить десяток загибов к сказанному.

В первую секунду мне показалось, что каменный пол подвала покрыт червями. Толстыми, белёсыми, суставчатыми, слепо тычущимися в разные стороны. Я моргнул, вглядываясь в отвратительное зрелище, и понял — это не черви, а пальцы!

Подвал был заполнен руками, вернее обрубками. Кисти, отрезанные выше запястья, живым ковром покрывали весь пол. Они шевелили мёртвыми пальцами, ползали, распихивая друг друга, дрались, боролись в жутком подобии армрестлинга и скреблись о стены.

— Константин Платонович, — Киж потряс головой, — что это?

— Руки.

— Я сам вижу, что руки. Что они такое? Чьи они⁈

— Мои.

Мы повернулись на голос одновременно. Позади стоял Лукиан в белой ночной сорочке до пола и колпаком на голове. В одной руке монах сжимал полупустую бутылку, а в другой маленькую рюмочку.

— Ваши⁈ — спросили мы с Кижом хором.

— Были мои, — Лукиан с сожалением вздохнул, — я их в своё время Ваське подарил. На Соловках мне без надобности, а он на них давно заглядывался. Хороши, да? Самые лучшие отбирал, без изъянов. Одна к одной!

Я повернулся и посмотрела на очередное наследство. Уж не знаю, как он их отбирал, но выглядели руки неприглядно. Мёртвые, с жёлтыми ногтями, буграми суставов и тёмно-бордовыми культями. Жуть да и только!

— И что прикажете с вашим «подарочком» делать?

— Как сила вернётся, себе заберёшь, — ухмыльнулся монах, — покажу потом как.

— И зачем они мне? В гостиной на полочке расставлять? Или они мне спину чесать будут?

Лукиан снисходительно посмотрел на меня.

— Эх, молодёжь! Неужто ни разу про «Божедомский вертеп» не слышал?

— Не приходилось, — я пожал плечами. — Кто бы мне рассказал ваши некромантские штучки.

— А-а-а, — Лукиан махнул рукой, — всё время забываю, что ты неуч. Ладно, дойдёт до дела, расскажу, так и быть. Напомни мне, как сила вернётся.

Он попытался развернуться и уйти, но я поймал его за рукав.

— Стоп-стоп-стоп! Отец Лукиан, вы, конечно же, мне потом всё объясните, но сейчас-то что делать?

Он недовольно посмотрел на меня.

— Ну что ещё?

— Этот ваш вертеп так и будет здесь ползать? — я указал на руки. — Да ещё и скребутся они, пугают домашних.

— Ох, грехи мои тяжкие, — монах закатил глаза, — ладно, помогу тебе. Ну-ка, разойдитесь, отроки.

Отодвинув нас с Кижом, Лукиан спустился с лестницы. Мёртвые руки тут же брызнули врассыпную, освободив некроманту большой круг.

— Цып-цып-цыпа!

Руки встали вертикально, будто из-под земли голосовал парламент небольшой страны.

— Вы мои хорошие. За мной, лапочки, за мной. Цыпа-цыпа!

Монах двинулся вглубь подвала, а следом за ним потянулись и жуткие обрубки.

— Откуда вы, мои дорогие, выбрались? — доносился сюсюкающий голос Лукиана. — Как вы тут, скучали без меня? Вижу, соскучились по папочке. Сейчас найдём ваш уютный домик.

Киж от такой картины закашлялся и отвернулся в сторону.

— Вот так и теряешь веру в могучих некромантов, — пробормотал он. — Думаешь, он армиями нежити повелевает, а он со всякой пакостью нянькается.

Я похлопал его по плечу:

— Держись, Дмитрий Иванович. Может, мне тоже придётся вот так цып-цыпать.

— Очень вас прошу, Константин Платонович, без меня. Иначе сердце не выдержит на это смотреть, — Киж осклабился. — Ещё начну подозревать, что вы ночью приходите мне одеялко подоткнуть.

— Откуда знаешь? Подглядывал?

Мы с ним нервно засмеялись.

— Идём посмотрим, что там за домик для наших милых ручек.

Пока мы с Кижом упражнялись в шуточках, монах загнал обрубки в одну из комнат. В своё время Киж не смог взломать в неё дверь, а сейчас было видно, что запоры открыли изнутри.

— Сюда, мои лапушки, запрыгивайте. Не толкайтесь, на всех места хватит.

В углу комнаты стоял старый сундук с позеленевшими медными накладками на углах. Под его откинутую крышку и лезли обрубки. Подсаживая друг друга, они скрывались в тёмной глубине один за другим. Последняя рука не смогла забраться внутрь, и Лукиан подтолкнул её ногой.

— Вот и всё.

Он захлопнул тяжёлую крышку и вместо замка повесил на петли хитрое эфирное плетение.

— Научу потом, как их призывать отсюда. Эх, а я ведь каждую помню, как отнимал да заклятья накладывал!

Лукиан так и не выпустил из рук бутылку с рюмкой. Теперь же он снова налил и выпил, крякнув и поморщившись.

— А вы больше Василию Фёдоровичу ничего не дарили? Другие сюрпризы не выползут из какого-нибудь угла?

— Ваську надо было при жизни спрашивать, — отмахнулся он и пошёл к выходу. — Дядя твой любил всякую нежить мелкую возле себя разводить, вроде твоего поручика.

— Я не мелкая! — возмутился Киж.

Но Лукиан не стал его слушать и исчез на лестнице. А мне осталось гадать: если Киж мелкая, то какова крупная нежить?

Каждую неделю к Марье Алексевне из Мурома приезжал посыльный с корреспонденцией. Переписку княгиня вела крайне активную, отсылая за раз по десятку толстых писем. Круг её знакомств был чрезвычайно широк, и послания улетали как в Москву с Петербургом, так и за границу. Не знаю, что там конкретно было: дружеская болтовня, обсуждение великосветских слухов или денежные дела, но относилась Марья Алексевна к этим письмам очень серьёзно. Получив стопку посланий, она запиралась чуть ли не на целый день в библиотеке, вдумчиво читала и писала ответы. В эти минуты даже Ксюшка ходила по дому на цыпочках, чтобы не тревожить княгиню.