Соната разбитых сердец - Струкул Маттео - Страница 6

Выходец из самых низов общества, он частично по природной склонности, частично для дела смог добиться того, чтобы все вокруг относились к нему с осторожностью. Подобная слава и сделала его ценным или даже незаменимым помощником в коварных темных делах Пьетро Гардзони — его злым гением, как выразился сам инквизитор.

Годы службы в кавалерии венецианской материковой армии научили Дзаго всему, что только можно было узнать о войне и пытках, этих знаний с излишком хватило бы на пару жизней. Неважно, что потом он дезертировал и оказался в тюрьме: умение владеть всеми видами оружия и глубокие познания в тонком искусстве уловок и обмана делали его незаменимым человеком в самых щекотливых ситуациях.

Когда Пьетро Гардзони выбрали государственным инквизитором, он сразу же послал за Дзаго, зная, что тот окажется ему полезен и сумеет раздобыть любую информацию, ведь среди мутных политических интриг он чувствовал себя как рыба в воде. А поскольку в Венеции не прекращалась борьба между кланами и коалициями, перебежки из одного лагеря в другой были обычным делом, а положение любого влиятельного лица всегда оставалось зыбким, как туман над лагуной, Дзаго, умеющий добиваться верности своих людей при помощи шантажа и строгой иерархии, был особенно ценен.

Гардзони обеспечил своему помощнику достойное жилище и более чем щедрое жалованье, но взамен требовал строгой секретности и безграничной преданности. В случае малейших сомнений инквизитор в ту же минуту отправил бы его обратно в Пьомби[3].

Сейчас Дзаго находился в районе Санта-Кроче, в заброшенном здании бывшего склада, которое он недавно выкупил, чтобы проворачивать здесь свои дела — откровенно говоря, не самые достойные и благородные.

В руках он держал ржавые клещи, на бледном лице застыла жестокая усмешка. Дзаго едва цедил отдельные фразы сквозь гнилые зубы, предпочитая сверлить сидевшего перед ним человека неотрывным взглядом ярко-голубых глаз.

— Ну же, Кандиан, расскажи мне все, что знаешь! — он помахал клещами перед носом несчастного. — Или, богом клянусь, я вырву все три чертовых зуба, что у тебя еще остались.

Дзаго обращался к тучному мужчине с красным лицом. Его перепачканная кровью рубашка была расстегнута, обнажая огромный белый живот, который трясся вместе со своим обладателем каждый раз, когда мучитель произносил хоть слово.

— Г-г-господин Казанова вошел в дом сразу после заката… — промямлила жертва Дзаго.

— А что дальше?

— А потом он ушел, не меньше чем через два часа.

Дзаго развел руками. Какого черта он там делал столько времени? Знаменитый соблазнитель завел интрижку с австрийской красоткой? Конечно, может быть, и так, но Дзаго казалось, что графиня слишком хитра, чтобы связываться со всякими проходимцами.

Наверняка тут скрывается что-то еще. Может, эта парочка строит козни против Венеции, но это было бы слишком просто. Да и Казанова умен и изворотлив, он не может не догадываться, что за ним наблюдают. Если бы он и правда замышлял что-то на пару с влиятельной австрийкой, то поостерегся бы на виду у всех приходить к ней в гости.

Нет, тут что-то другое.

— Ты подтверждаешь, что «дом» — это вилла, принадлежащая графине фон Штайнберг?

— Да, синьор.

— Ты уже знаешь, что теперь должен делать, не таили?

— Я должен наблюдать за синьориной Гретхен.

— Именно, Гретхен. Хорошо. Она все время ходит в твою мясную лавку, правильно?

— Д-да, да, — пробормотал несчастный.

— Молодец, Кандиан. Постарайся выяснить побольше. Прикажи своим мальчишкам залезть в окно, пробраться в дом, да что угодно. Но если ты меня ослушаешься… Знаешь, что я тогда сделаю с твоими потрохами?

— Да, синьор.

— Ну конечно… Ты же мясник, значит, и правда знаешь.

Кандиан инстинктивно кивнул, словно стараясь заверить Дзаго, что он будет стараться изо всех сил.

— Благодари бога, что я оставил тебе зубы!

При этих словах Дзаго решил, что на сегодня разговоров хватит. Откровенно говоря, это дело он просто ненавидел. Ему нравилась тишина, ну или в крайнем случае журчание воды в каналах. А тут приходилось тратить время на дурацкие уговоры, приправленные угрозами, чтобы выяснить, что знает очередной болван.

То ли дело было в армии! Конечно, работа на Гардзони обеспечивала Дзаго безбедное существование, но необходимость давать задания, собирать слухи и сыпать угрозами ужасно утомляла его.

— Ладно, — подытожил он. — Проваливай, но запомни: я жду от тебя подробных новостей, и не будь я драгуном венецианской армии, если в следующий раз не вырву тебе язык этими клещами.

Кандиан не верил своему счастью. Он часто закивал, прижимая руки к груди.

— Да-да, синьор Дзаго, я буду смотреть во все глаза, обещаю вам.

Он кое-как заправил рубашку в штаны и, пошатываясь, неуверенно направился к двери.

«Что за болван, — подумал Дзаго. — Да уж, ты постарайся, иначе в твоем околотке скоро понадобится новый мясник».

Джакомо поднял глаза к ночному небу, усеянному звездами. Затем снова взглянул на воду: тысячи серебристых точек отражались в зеркальной глади канала. Казалось, будто перед ним простираются сразу два небосвода: один в вышине, а второй — на голубовато-зеленой поверхности лагуны. Ни в одном другом городе мира нет подобного пейзажа, так что, несмотря на все свои недостатки, Венеция оставалась для Джакомо истинным воплощением красоты.

Он улыбнулся: графиня Маргарет фон Штайнберг дала ему самое странное задание, какое ему только доводилось получать за долгое время. Казанова знал, что здесь таится какой-то подвох, но стоило признаться, что именно такие приключения особенно нравились ему: обычно они заставляли совершать самые безумные и отчаянные, а значит, романтичные поступки.

В глубине души он знал, что еще не сдался. Он не отказался от любви и вольной жизни в угоду власти и высокому положению, как это чаще всего происходит с людьми. Впрочем, по-хорошему говоря, эти материи вообще его не волновали: Джакомо был свободен, а это единственное, что он по-настоящему ценил. Для него не было господ и синьоров, в случае опасности он находил защиту у женщин, что любили его, а также у родного города, который он знал как свои пять пальцев и где всегда мог затеряться среди бесконечных крыш и переулков.

Казанова не собирался отказываться от той жизни, которую любит. Несмотря на зависть и изгнание, несмотря на бесчисленные трудности, не в последнюю очередь денежные — от привычки тратить все до последней монеты отказаться не получалось, — жизнь прекрасна, а Венеция — лучший сообщник для его приключений.

Доски под ногами покачивались на волнах Гранд-канала: один приятель отдал ему старую лодку, давно стоявшую на причале Сан-Тома, и Джакомо устроил в ней новый плавучий дом. Он предпочитал именно такие жилища, ведь если что, всегда можно сняться с якоря и отправиться куда хочешь. Хотя не совсем: некоторые из лодок, которые он использовал, пребывали в столь плачевном состоянии, что развалились бы даже на самой слабой волне. Так что, скорее, это был просто способ иметь много домов и в то же время ни одного — чтобы не возникало желания пустить корни. И это вполне его устраивало.

Джакомо прекрасно понимал, что с того момента, как он вернулся в Венецию, государственные инквизиторы не спускают с него глаз и только и ждут, когда он совершит какой-нибудь промах. Делать им подобный подарок не входило в планы Казановы, а потому надо было соблюдать максимальную осторожность. Что, откровенно говоря, не слишком хорошо у него получалось. Эмоции в конечном итоге всегда превалировали над расчетом, а потому Джакомо оставалось лишь уповать на судьбу. Ведь если будущее уже предначертано, то лучше всего просто принять его без страха, с открытым сердцем. Казанова знал, что волю рока не изменить и однажды удача может навсегда покинуть его. Во время встречи с Маргарет фон Штайнберг он отчетливо ощутил дыхание судьбы — некую предопределенность, природу которой он не смог бы объяснить, и в то же время ее существование не вызывало никаких сомнений.