Свободен - 2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 11

— Не мой будущий муж это решает. Его отец. Сергей Иванович Елизаров, генеральный директор и владелец компании, — что-то не лезет в горло пирожное. Потому что вроде и прямолинеен он, Бережной, и грубоват, но вот это его «не хочу, чтобы ты нуждалась» можно сказать, забота. А он слов на ветер не бросает.

— Я всё узнал, Малыш. Пробил по своим каналам. С Вовкой поговорил. Помнишь, мы на дачу ездили к товарищу моему институтскому?

— К Вовке-Морковке?

— К нему самому, — улыбается он, с аппетитом поглощая свои макароны по-флотски, названные красиво «Болоньезе». — Он же сейчас первый заместитель губернатора края, не слышала? Владимир Дмитриевич Марковников.

— У нас с тобой разные края, Ген, — толкаю я чаем салат, решивший было вернуться обратно, но, кажется, передумал.

— Теперь один. Кстати, — отставляет он еду, чтобы протянуть две визитки: Морковки-Губернатора (вдруг что понадобится) и свою заодно.

— Спасибо! — сую я их в сумку, только чтобы не спорить.

— Я же здесь не просто так, — возвращается он к спагетти. — Я как раз благодаря Вовке решил своё производство расширить. Площади присматриваю подходящие. И этот стекольный завод, один из активов «Эллис-Групп» мне на глаза и попался.

— Да, я знаю, что дела у них стали не очень, — вспоминаю я, что ведь и сама не стала с ними даже договор по «стеклу» на следующий год перезаключать, нашла нового поставщика. Потому что с поставками начались перебои, цены взлетели.

— А я тебе информацию из первых рук даю. Я с Алевтиной Лисовской, вдовой Марата, лично встречался. И она, скажу тебе честно, рада бы избавиться от этого заводика. Да и вообще от всех активов, что достались ей от мужа, пока они хоть что-то стоят. Потому что без Лисовского там всё встало и дышит на ладан. И по документам там всё принадлежит ей, но дочка упёрлась, предложила Елизарову объединение. И уж не знаю зачем, но зря — помяни моё слово! — зря он согласился.

— Так у дочки акции «ЭйБиФарм». Она, наверно, голос в правлении имеет.

— Ничего она не имеет. По старой дружбе Елизаров решил помочь. И, возможно, имеет вид на активы, которые там помимо «стекла» есть, пока с них есть что брать.

— А там есть, — зачем-то упрямлюсь я. — Цех, который витамины дражжирует. Производственная линия с суппозиториями. У «ЭйБиФарма» осталось только ампульное производство после разделения, поэтому логично, что ему хотелось бы вернуть прежние мощности и цеха. А ещё ампульное стекло.

— Ампульное стекло ему и я могу продавать. И могу выкупить этот «Эллис» вместе с потрохами. Хочешь, я тебе его куплю? — вдруг оживляется он и накрывает своей тяжёлой ладонью мою лежащую на столе руку. — Как подарок на нашу свадьбу? Будешь Хозяйкой Стеклянной Горы, — ржёт он. — Я легко со своими возможностями верну его к жизни, этот заводик. Да и не только его.

— Спасибо, я лучше буду хозяйкой Медной, — забираю я руку. И сомневаюсь, что Бережной оценил мою иронию, но ему и ни к чему. — Ген, не думаю, что Елизаров дурак.

— Он не дурак. Но он сентиментальный, щедрый и склонен к широким жестам. А его водят за нос и этим пользуются. Он сейчас дел натворит и умоет руки, а разгребать твоему Бородатому. Так что, родная моя, не стоит тебе выходить за него замуж. Может, трахается он и хорошо, а вот своё будущее я бы с ним связывать не советовал. Раз допускает, чтобы отец такую херню творил, значит, слабак. Панты одни, костюмчики эти, галстучки, борода, брюки со стрелочками. А сам на папку богатенького рассчитывает. И зачем тебе такой муж?

— Надеюсь, это все твои аргументы? — всматриваюсь я в его лицо. И даже страшно, что ведь он это на полном серьёзе. Искренне считает, что для меня суммы на счету с нолями важны. И ведь по-своему, но счастья мне желает. А счастье для него — это достаток. Вот и беспокоится, что по миру я с таким мужем пойду.

— Хочешь сказать, они не настолько убедительны, как твои? — оттягивает он на груди безобразно грязную рубашку и усмехается. — Ладно, уговорила. Не хотел я до этого опускаться, но вижу доводы разума до тебя не доходят.

— Не доходят, Ген.

— Ну давай по-другому объясню, — тяжело выдохнув, отставляет он пустую тарелку. Не спеша вытирает губы. Снова откладывает в сторону салфетку. — Трахает твой жених эту дочку Лисовского. Активно. И только ты, Малыш, этого не знаешь.

Эх, зря я надеялась, что до баб не дойдёт. Да что ж у них всё вечно сводится к одному?

— Всё я знаю. Скажу тебе больше, Ген, — обречённо вздыхаю я. — Он два года назад чуть на ней не женился. Об этом только ленивый уже не в курсе. Да, было. И что с того?

— Нет, Малыш. Ты опять не поняла. Не «было». А есть. Был я несколько дней назад у Лисовских в доме. И твой Бородатый там тоже ошивался.

— Ещё скажи, что ты свечку держал.

— Не держал, — улыбается он недобро. — Но хочешь скажу, как она его ласково называет? Фифочка эта, брюнеточка, дочка Лисовского. Как кота, — выдерживает он паузу для большего эффекта и словно выплёвывает мне в лицо: — Тёмас. Нет, Тё-ё-ё-мас, — блеет он, изображая тонкий девичий голосок.

— Ген, скажи мне, только правду, — смотрю я на него холодно, строго. — Тебе же на хрен не сдался этот стекольный завод, да? Ты, пользуясь своими связями, полез во всё это просто чтобы насолить мне.

— Не насолить. Вернуть тебя, Малыш, — наваливается он на стол. — Выходи за меня, а?

— Даже если ты останешься последним мужиком на земле, — также наклоняюсь я. — Нет.

— А ведь когда-то ты любила меня.

— Никогда, — качаю я головой. — Я тебя жалела, Ген. Ты был такой матёрый, упрямый, несгибаемый и такой одинокий, неприкаянный и никем не обласканный. Словно одичавший пёс, что когда-то был ручным.

— Ты бы знала, как я по этому скучаю, Малыш, — и правда как у пса блестят, наливаются кровью его глаза, потому что смотрит он на меня не моргая. Потому что мужики не плачут. — По твоему теплу, нежности, запаху. Как невыносимо мне без тебя, Малыш. Лан! Останься со мной.

— Прости, Ген, — встаю я, и он провожает меня глазами. — Но ты… не прыгнул.

— И куда ты? — кричит он мне вслед.

— В туалет, — отмахиваюсь я, не поворачиваясь.

И, захлопнув за собой дверь, без сил падаю на закрытый стульчак. Сколько слёз я пролила по этому мужлану. От обиды, от тоски, от того, что он так и не снизошёл. Нет, не до любви. Хотя бы до уважения. До признания того, что ему со мной хорошо. Хотя была какая-то особая прелесть и в его грубости. Или я просто искала хорошее в том, что у меня было?

А он упрямо твердил «Я, Я, Я», «хочу», «сказал», «слушай» и просто трахал.

Больше я не держу на него зла. Но и жалеть не стану. А уж лезть и рушить мою жизнь не позволю тем более.

«Свиделись, поговорили и будет», — под аккорды классического шансона из репертуара то ли Джо Дассена, то ли Далиды, что звучат в маленьком уютном туалете, отделанном в стиле португальской азулежу: расписной глазурованной глиняной плитки, я мою руки, мочу лоб и виски холодной водой, поправляю остатки макияжа.

И благополучно поворачиваю ручку замка, чтобы выйти, когда она вдруг… остаётся у меня в руке.

А мои усилия по засовыванию её обратно заканчиваются тем, что штырёк, который должен открывать замок, уезжает вглубь, и я оказываюсь в запертом туалете.

Мне даже дверь потрясти не за что. Я могу только робко в неё постучать.

— Аллё! Меня кто-нибудь слышит?

— Пароле, пароле, пароле… — отвечает мне туалетное радио.

— И какой тут пароль, чтобы выйти? Не фамилию же называть? — смеюсь я, осознавая всю абсурдность ситуации.

И реально от смеха не могу ни позвать на помощь, ни крикнуть. Присев к оставшейся от замка дыре меня хватает только на то, чтобы поугукать в неё как филин, а потом упереться лбом в стену и заржать. Блин, я даже позвонить не могу — телефон остался в сумке.

Определённо, мне нельзя ходить в общественные туалеты. Со мной в них вечно что-нибудь случается.