Свободен - 2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 24

— То есть пока он не начал всё это ей рассказывать, она его не узнала?

— Нет. Но поверила она ему, только когда он сказал: а помнишь, как ты… и дальше там было что-то скабрёзное, вроде «пищала» или «визжала», или «стонала». Вот это уже услышал я, хоть и не разобрал. А потом он мне сунул в лицо эти бумажки. И так грязно высказался о тебе, что меня просто переклинило.

— Обо мне?! Поди шлюхой назвал?

— Вот не хотел бы повторять, — опускает он голову, давая понять, что я это не услышу. — Но, кажется, был намёк на ваши отношения с Бережным. Я не стал разбираться.

— С Бережным?! Чёрт, как же я забыла! — ударяю я себя по лбу. — Отец же у него как-то денег просил. Уж не знаю, чем мотивировал, Бережной тоже не распространялся. Но приехал злой, сказал буквально два слова, что приходил мой папаша, просил денег и он его, конечно, послал.

— Думаешь, твой Бережной тоже в этом замешан? — собирает он последние крошки. И, поставив тарелку на поднос, в два глотка допивает чай.

— Даже не знаю, — встаю я, чтобы унести грязную посуду. — Очень сильно сомневаюсь. Но, на данном этапе, наверно, никого исключать нельзя.

«Хотя… — я не говорю этого вслух, пока иду на кухню, но мысль эта гложет меня со вчерашнего дня. — …всё это, по-хорошему, надо только одному человеку — Эллочке. Её «мне жаль», что она сказала у такси, уже тогда мне не понравилось. А уж в свете последних событий, — составляю я тарелки в посудомойку, — и подавно».

— Ты не сказала откуда инфа, что я встречался с Захаром, — наклоняется мой заботливый, чтобы помочь мне с вилками, даже достаёт корзинку, уже забитую грязными приборами.

— Приезжала Светка. Сказала, что вы уехали на пару: ты и Захар. А ещё, что она беременна. А Захар спит с Эллой.

По кухне с грохотом разлетаются вилки и ложки, а Мой Ошарашенный садится прямо на пол.

— А Захар знает? — очнувшись, бросается он мне помогать: собирать рассыпавшиеся ложки и вилки.

— С кем он спит? Подозреваю, догадывается, — усмехаюсь я, пока тянусь рукой под стол. Получаю шлепок по попе, чтобы не ёрничала. Но, достав ложку, отвечаю тем же, стукнув этого воспитателя по лбу.

— Ай! — трёт он возможную шишку. — Да плевать мне кто из них с кем спит. Светка уверена, что беременна от Захара?

— Я тоже в первую очередь подумала про Елизарова. Как он там?

— Без изменений. Я был с утра. Говорят, стабилен.

— Ему только беременной бабы для счастья не хватает, — включаю я посудомойку и подаю сидящему на полу Артёму руку.

— И уж прости за меркантильность, а нам с Вероникой — ещё одного наследника, — поднимается он с моей помощью. — Я даже мысли не допускаю о том, что Елизаров не выкарабкается или что я не его сын. Но в свете последних событий в голову лезет всякая хрень. Веронике всего двенадцать. Она там рыдает день и ночь, сидя с матерью в больнице. Каким бы он ни был мужем, это не мешало ему быть отличным отцом. И не знаю был на это расчёт или нет, сомневаюсь, что был, но — разводит он руками, — по факту Елизарова тоже вывели из игры.

— Причём во время реорганизации, — киваю я, глядя на хмурую складку между его бровей. — Когда всё так шатко и уязвимо. А я-то, наивная, думала, что это просто месть твоей бывшей невесты. Некрасивая, жестокая, но чисто бабская месть — просто соврать церемонию и изговнять праздник. У неё всё было заказано и сорвалось, и у тебя пусть всё сорвётся.

— Её тоже не стоит исключать. Все эти липовые тесты ДНК проверяются в два счёта, и она это знает, — тяжело вздохнув, прижимает он меня к себе. — Её я тоже подозреваю, но теперь мне кажется, что за этим стоит что-то большее, сильно большее.

Мы продолжаем разговор уже в машине. Когда едем, чтобы забрать маму с Юрой и отвезти на вокзал.

— Тём, а наследством Лисовского занимался ты?

— Валька, но и я, конечно. Я всем тогда занимался, — стоя на светофоре, выглядывает он через лобовое стекло на тёмное небо. — Ты посмотри, снег.

— Вижу, — киваю я на летящую мелкую крупу. — Элла сказала, что у Марата есть внебрачный сын, о котором она даже не знала.

— Эльдар? — глянув на часы, прибавляет он газа. — Элле повезло, что с ним не было никаких проблем. Они с матерью живут за границей. Ему как резиденту пришлось бы платить такие суммы, чтобы воспользоваться наследством в России. Но Лисовский поступил мудро, завещал ему как раз недвижимость на Балканах. Элка, правда, и о ней не знала.

— А её мать?

— Надо бы тебя с ней познакомить, — усмехается он. — Ты бы и без слов всё поняла об её матери. Где-то у меня были фотки, — лезет он в карман, но вовремя спохватывается. — Чёрт! Новый же телефон! Прибить прямо хочется твоего брата.

— Тём, Рос — он хороший. Тоже поди переживает, — тяжело вздыхаю я.

«Надо заехать с ним поговорить, — кошусь я на мужа. — Одной. Может Рос ещё что интересного расскажет».

К тому времени как мы подъезжаем, мои уже стоят с вещами у подъезда.

И, как это обычно бывает, всю дорогу до вокзала мы болтаем неизвестно о чём.

Артём нас высаживает и едет парковать машину. Юра с вещами и билетами остаётся в вагоне. А мама выходит поговорить со мной на перрон.

— Мам, я тебе скажу, но ты особо не распространяйся, ладно. Мы пока решили оставить это в секрете, но нас сегодня расписали, — натягиваю я пониже шапку и кутаюсь в шарф. На улице после тёплой машины зябко.

— Как расписали? — всплёскивает она руками. — А как же анализы?

— Не важно, — отмахиваюсь я.

— Да как же неважно? А вдруг он тебе брат? А дети? Вы уж хоть результатов бы дождались.

— Мам, — предупреждающе качаю я головой. — Это ничего не изменит.

И вздыхаю. Да, это именно то, о чём и говорил мне Артём: люди разные. А с мамой всегда так. Вроде она за меня, за нас, но слишком сильно в ней это: «нельзя», «неправильно» да «что люди скажут».

— Я кстати, принесла, что ты просила, — лезет она в карман, и оглянувшись как шпионка, вручает мне пакет, который я, так же оглянувшись, прячу в свой карман. — Всего, что ты просила не смогла. Меня даже в палату не пустили. Но там старушка санитарочка мыла, вот она мне вынесла мусор, бинтики там всякие. А зубную щётку я у Ростиса взяла. Отец у него остановился, вот Рос и привёз.

— А почему не пустили? Что, не дали даже поговорить?

— Так хуже ему стало. В коме он, — вздыхает мама.

— Ничего не понимаю, — качаю я головой, резко забыв и про холод, и про уже летящий хлопьями снег. — С ним же всё было в порядке. Опасений не вызывал.

— Говорят, бывает. Гематому какую просмотрели или отёк. В общем, тёть Валя с Росом там, будут ждать результатов каких-то там дополнительных обследований, а я уж завтра, как доеду позвоню, узнаю, что как.

— А я тогда вечером попозже позвоню, — каким бы папаша мой не был козлом, а всё равно на душе как-то неприятно скребётся.

— Только я не поняла, а зачем тебе всё вот это? — показывает она на карман.

— Затем, что есть подозрение: те бумажки были фальшивые. Хочу всю правду выяснить с этим отцовством. До конца.

— Вы бы лучше с Артёмом анализы вместе сдали и всё.

— Правда? — хмыкаю я. — А мы и не догадались! Спасибо, что подсказала, мам.

— Ты давай, на мать не рычи, — обнимает она меня, — а то, когда ещё в следующий раз свидимся. Вот помру, только на похороны и приедешь.

— Типун тебе на язык, — обнимаю её покрепче. — Тебя и захочешь не пришибёшь.

— Ладно, давай родная, — хлопает она меня по спине, — вон уже твой бежит. Пусть у вас всё будет хорошо.

— И у тебя!

— Звони, пиши, не забывай, держи меня в курсе, — отпускает она меня.

— Хорошо, мам.

— Артём, — разворачивается она. — Дай и тебя обниму, сынок. Удачи вам! Успехов! Ланку береги!

— Обязательно, — обнимает он маму в ответ и добавляет, когда она, махнув рукой, отправляется к вагону: — Счастливо доехать!

Мы стоим на перроне, подставив лицо снегу, пока поезд трогается. А потом долго машем вслед, пока видим маму и Юру в окне.